Эльмира Нетесова - В снегах родной чужбины
Начальник зоны уже ознакомился с уголовным делом Федьки.
— Враг народа! Сын кулаков! Поджег лесоматериалы, сбежал из тюрьмы, примкнул к ворам. Был в розыске, судим, сбежал! Опять воровал! Снова разыскивался уголовным розыском! Опять воровал. Поймали случайно. Искалечил при задержании лейтенанта милиции. Ого! Вот это хиляк! Да такой тип похлеще моих уголовничков! Такие быстро на ноги встают. Зато беды с ним потом не оберешься! Вора сколько ни корми, человеком не станет, — вздохнул начальник зоны, решив отделаться от Федьки при первом же удобном случае.
Врач, несмотря ни на что, выпросил для Федьки две недели на восстановление здоровья. И, не мучая уколами, держал его в подогретой морской воде, заставляя есть плотнее и сытней. Давал выспаться вволю, ни о чем не спрашивал, не позволял никому приставать к Федьке с разговорами. Грел его под кварцевой лампой и заставлял пить брусничный сок.
И через десять дней тот встал на ноги: держась за стены, в который раз учился ходить.
Увидев, как старается мужик отвязаться от болезни, начальник зоны попридержал язык. Не стал попрекать, грозить. Спросил лишь коротко, подойдя вплотную:
— Работать будешь? — Федька согласно кивнул головой.
— Что умеешь?
— Строить. Дома, бани, из леса. — Он трудно выталкивал слова из больного рта.
— Может, в каптерку пока? Там полегче. А уже потом строить? — предложил начальник зоны, но Федька отрицательно замотал головой.
— Еще с неделю полечись, там видно будет, — ушел удивленный начальник зоны.
Через неделю Федька вышел на работу вместе с бригадой фартовых, строивших жилой барак для жителей поселка.
Конечно, дрожали ноги. Он быстро уставал. Но Федьку никто не подгонял, не торопил. Услышав, что довелось пережить человеку, даже закоренелые воры уважительно отнеслись к нему. Не потребовали магарыч с новичка, как это делалось обычно. Не ждали положняка. Взяли в долю сразу. Не попрекнув, что в зону он загремел совсем порожним.
Когда Федьке с воли пришли сразу две громадные посылки, он, не заглянув внутрь, поставил их на общий стол, за что вмиг получил уважение всего барака.
— А кент не жлоб! Не захотел на холяву дышать!
— Свой в доску!
— Эх, его бы в нашу «малину»! — послышалось со всех сторон.
Федька жил, стиснув кулаки до боли. Нечем было жевать хлеб, и он, размачивая его в кипятке, глотал, как кашу. Когда не было кипятка, сосал сухари, как конфеты. Он обжигался баландой. И вскоре почувствовал боль в желудке — ноющую, постоянную.
А кенты с воли присылали копченые колбасы и сыры. От них шел одуряющий запах. Но есть он этого не мог. Болели стертые до шишек десны. Ночами спать не давали. И однажды, не выдержав, пошел к врачу. Тот, зная, что мучает Федьку, повел его к начальнику зоны.
— Зубов нет? А зачем они тебе здесь? Без них даже лучше. Меньше мороки. У нас тут нет стоматологов. На воле о том думать надо. Здесь — работа. Никому исключений не делаем. Закончится срок — вставит зубы. А ко мне с такими мелочами не приходите! — указал он на дверь.
Врач, пожав плечами, поторопился уйти с глаз начальства.
А Федька вернулся в барак, кляня затею.
С каждым днем все нестерпимее становилась боль. Случалось, прихватывало на работе. Приступы начали валить с ног, мутить сознание. Что бы ни поел, одолевали изжога и рвота.
— Э-э, кент, хреновы твои дела! Загремишь скоро копытами вперед. До звонка не дотянешь, — сочувствовали зэки, глядя на Федьку с жалостью.
— Не трандели бы вы ему на уши, мать вашу в жопу! — разозлился на фартовых пахан барака и, позвав к себе Федьку, заговорил необычно тепло: — Файный ты кент! Потому хочу вытянуть из хворобы! Ни с кем-то, со мной такое же вот было, лет двадцать назад. Так меня один старый хмырь научил. Подсказал мочу пить. Свою. Натощак. А в зоне сытно не бывает. Хлещи вместо воды и чифиру. Поначалу гадко. Принудить себя надо. Ну это так же, как охрану зырить. Век бы ее не знать.
Федьку передернуло от мысли о моче. Он не мог себе представить, как будет пить ее. К горлу тошнотворный ком поднялся.
— Не смогу, — выдохнул трудно.
— Дышать захочешь, справишь. Понятное дело — не водяра! Кайфа не поймаешь. Но ты не на воле. Выбора нет! Бери банку и… Не посей мозги! Дыхалку перехвати для начала. Потом свыкнешься, как со старым пидором, когда другого выбору нет.
Федька пил мочу, прячась от зэков.
Поначалу рвало. Он зажимал нос. А потом уговорил себя. И уже через три дня почувствовал, как отпускает, глохнет боль. Даже ноги стали послушнее. Начали очищаться бронхи. Спокойнее и крепче спал. Даже десны выравниваться начали, проходили шишки.
Приступы уже через месяц ослабли, а потом перешли в терпимую недолгую боль, которая еще через месяц исчезла совсем.
А тут в зону приехала бригада врачей. Средь них стоматолог-протезист. И через пять дней сделали они Федьке съемные протезы. И совсем ожил он. Колбасу, переданную с воли Власом, есть начал. Перестал хандрить, веселее на жизнь смотрел, слыша со всех сторон, что ходки кончаются, а жизнь продолжается.
Фартовые барака и рады были бы соблюдать воровской закон и не ходить «на пахоту». Но…
Начальник зоны еще пять лет назад поставил у дверей фартового барака охрану, велев ей не пускать законников ни в столовую, ни на кухню, ни в ларек, если не выходят на работу.
Не помогла буза, не спасла поголовная недельная голодовка. Пока не согласились работать все до единого, вконец измучил воров. Штрафными изоляторами, пробежками по глубокому снегу по территории двора вымотал вконец.
Законников шмонали по нескольку раз за день. Вытаскивали на построение, угрожали перевести в другую зону — на самый север Сахалина. В Ноглинки, где холод был покруче, а бараки пожиже.
— Там с вас ремней нарежут! — говорил начальник зоны, вытаскивая из строя самых настырных, упрямых фартовых. С ними поступил, как и обещал. Они через месяц прислали письма, советуя кентам не дергаться, а сфаловаться на пахоту, покуда дышат…
Законники согласились на работу. Им, как всем, начислялась зарплата с того дня, пошли зачеты. Им стали выдавать посылки и письма, разрешили отовариваться продуктами в ларьке.
Законники строили дома для жителей поселка, заготавливали лес в тайге, работали на пилораме, делали бетон, работали в столярном цехе. Дома начинали строить с нуля, а сдавали объекты под ключ.
Конечно, зарабатывали неплохо. Но никогда и никого из воров не покидала мысль о побеге.
Каждый жил надеждой выскочить на волю раньше. Пусть по болезни или по амнистии, либо сбежать, если повезет, только скорее из зоны!
Законник в зоне всегда думает о воле. А потому в бараке много говорилось о побегах, в которые ударялись иные горячие головы, позабывшие, что ходку тянут не на материке, а на Сахалине, откуда слинять можно только прямиком на погост.
Рассказывали о жутких случаях, которые были на слуху фартовых не одного поколения.
— Уж отсюда — не знаю, тут японцы до войны кайфовали, а на севере Сахалина, хоть и тяжко, но и то срывались с ходок законники. И кучей, целой толпой. И по одному. Как фартило, — говорил лысый тщедушный законник, отбывающий пятнадцатую ходку.
Из десяти он бежал в самом начале. Трижды — меньше половины отсидел. Был у него опыт. Потому в бараке все с любопытством слушали, что расскажет в этот раз Пузырь.
— Оно и тогда водилось: готовятся в бега многие, а слиняют двое иль трое. Другие — зелень в этих делах, заметала милиция у запретки. За жопу и в шизо враз. Собаки-падлы засвечивали. Хай поднимали. Ну, пока беглых в шизо кинут да там отмудохают всех, доложат начальнику зоны, потом весь барак фартовый сгонят на построение, время идет. Кому пофартило слинять — погоню не стремачит. Хиляет, аж пятки влипают в задницу. Ни колотун, ни буран не стопорили. Случалось, к побережью выходили. На Татарский пролив, к Охотскому морю. Там их пограничники, чтоб им до конца века ежами просираться, под колпак брали и обратно — в зону вертали.
— Так никто и не смылся? — спросил Федька.
— Не без того. Слинял из Ногликов один кент. В пургу смылся из зоны. Его целый месяц повсюду шмонали. В каждом доме в ближайших поселках. Всех перетрясли. Но ни погоня, ни пограничники, ни лягавый угрозыск не надыбали его. Будто сквозь землю добровольно в жмуры смотался. Так и не доперев, где шмонать надо, посуетились, погоношились мусора да и списали в жмуры фартового. А тот не пальцем сделан, шустряга был. Смылся на самый Кайган — мыс на севере Сахалина, приклеился в глухой деревне к бабе-одиночке, подженился до весны. Переждал колотунную зиму. Сил набрался. Примелькался местным фраерам-нивхам. А по весне, когда пролив ото льда открылся, взял ксивы бывшего мужа у своей сожительницы, барахла немного и вышел на лодке в море, вроде корюшку ловить. Пограничники на него и не глянули. Он за зиму на нивхском языке лопотать навострился. Его за местного и приняли. На том берегу, глянув, что при лодке да при сетях, за рыбака признали. А фартовый сошел на берег и ходу на станцию. Там — в поезд, и поминай кликуха-баруха. Смылся из-под носа. Сумел свое выждать. Потому и уцелел, — хвалился Пузырь.
