Андрей Негривода - Огненный торнадо
Они возвращались домой поздно ночью, поймав какого-то частника. А потом, обнявшись, поднялись в квартирку Танюшки.
– Раздевайся! – категоричный приказ, но сразу же за ним: – Ты, наверное, устал?
– Есть немного. Кофейку бы… Сделаешь?
– Угу.
Андрей раздевался очень осторожно, стараясь не задеть случайно все еще забинтованную грудь. Улегся поверх одеяла, вдыхая Татьянин аромат, сохранившийся на подушке. А она вышла из кухни и, увидев, что Андрей прикрыл глаза, стала что-то делать, еле заметно шурша…
– Не спи, солдат! – услышал Филин и открыл глаза…
Горели свечи, много свечей, больше десятка. И в этом неверном, мерцающем свете стояла стройная девушка, одетая только в чулки и сапоги выше коленей. Руки ее покоились на красивейших форм бедрах, а ноги были расставлены на ширину плеч, открывая самые потаенные секреты…
«Инга! Сука! Падла! Не мог же я тогда промахнуться! Или ты выжила, мразь! Мразь! Ну, ладно, я это сейчас поправлю. Я тебя руками удавлю и башку оторву, как цыпленку. Тварь! Ох, не повезло же тебе сейчас – руки-то мои свободны. Молись, сука, гадина, кому ты еще можешь молиться!..» … – Андрюша, Андрюшенька, отпусти! – вдруг пробился в его сознание голосок Танюшки-Синички. – Это же я, Андрюша, я – твоя Синичка! Это я – Таня, я не Инга!
Филин тряхнул головой и увидел перед собой лицо перепуганной Танюши. Огромные глаза, говоривший знакомым голосом ротик… Да – это была Синичка… А потом он увидел свою руку, сжимающую ее шею, и вторую, запрокидывающую назад ее головку…
«…Боже!» – он разом опустил руки и, обессиленный, как будто после двадцатикилометрового марш-броска, повалился на кровать.
– Прости, прости, меня, Танечка! – он шептал, не в силах открыть глаза. – Прости меня, Синичка моя!
– Господи, Андрюшенька, что с тобой случилось? Где ты был? – она целовала его, на лицо Филина капали крупные слезы.
– Пожалуйста, никогда больше не зажигай свечей и не надевай сапоги на чулки, пожалуйста! – он все же заставил себя посмотреть на девушку.
Она сидела рядом на кровати, приложив ладошку ко рту, и, не отрываясь, смотрела на Филина, на проступившую на бинтах кровь, и такая в этой обнаженной фигурке была обреченная безнадежность, что у него сжалось сердце.
– Прости меня. Я уеду. Завтра…
– Нет!!! – крикнула она с болью.
– Танюша, я болен. Мне, наверное, лечиться надо. У меня с мозгами не все в порядке – мне нужно время, чтобы прийти в себя. Видишь, даже шкура еще не зажила толком. Я буду тебе обузой – тебе же учиться нужно.
– Я тебя не отпущу!
– Не дури! Пусть немного времени пройдет. Хорошо?
– Боже! Боже! – она не могла успокоиться. – Я так никогда и не узнаю, что с тобой сделали?!
– А зачем? Не нужна тебе эта грязь.
– Но ты же вернешься ко мне, Андрюша?!
– Во всяком случае – никогда не забуду…
– И на том спасибо. Спи, родной, спи… …26 марта фирменный поезд «Черноморец» выпустил из своего нутра на перрон Одессы Филина…
Ах, какая это была весна!.. Андрей бродил по родным, любимым с детства бульварам, вдыхал аромат зацветших каштанов, и казалось, что вот оно, СЧАСТЬЕ. Такой красивой, такой теплой весны он не помнил. А может, просто никогда не обращал внимания – имеючи не ценим, потерявши – слезы льем? Он не мог надышаться этим, слегка терпким от моря, воздухом ДОМА. Сменив свою парадную форму на такой привычный камуфляж и берет, он все бродил и бродил по городу своего детства…
А потом его друг по курсантским годам, Серега Смоляренко, или просто Смол, затащил его на вечеринку – в Одессу пришел самый веселый праздник – первое апреля.
Смол прослужил всего-то год, в ГСВГ[16], а после вывода наших войск из Германии уволился из армии и решил получить еще и гражданскую профессию. С помощью академсправки восстановился на третьем курсе Одесского холодильного института, который и должен был закончить этой весной. Не институт, конечно – третий курс…
– Пойдем, Андрюха! Там классные пацаны, а девчонки – сплошь персики. Водоньки попьем, повеселимся… Праздник или где?!.
– Не хочется что-то.
– О-о, ну, совсем плохой стал за неполных два года. Помнится, в училище ты от компании бабцов не отказывался…
– Да я и сейчас не отказываюсь, Смол.
– Так в чем же дело?
– Так, устал немного от всего. Тишины хочется…
– Брось, братан, на пенсии тишину поищешь, а пока молодой – бери от жизни все, что она предлагает. Помнишь, как наш взводный говорил?
– Ага! Пришел, увидел… засадил!
– Во! Золотые слова! Тем более что последнее делать тебя никто заставлять не будет… Но!.. И не откажут, если хорошо себя будешь вести… Ну, что, идешь?
– А и хрен с тобой!
– Всегда со мной…
– Ну. Что, где, когда, сколько?
– В нашей общаге, на Тенистой. Возьмешь пузырь «Пшеничной», какой-нибудь закусон, и в пять часов встречаемся на станции Фонтана.[17] – В пять часов?! Совсем ты, Смол, стал «пиджаком». Не стыдно?
– Отвали, военный! В семнадцать ноль-ноль!
Ребята, Смол был прав, собрались веселые. Пели песни под гитару, дурачились как могли. Потом включили магнитофон – веселилась вся общага. Ходили из комнаты в комнату, и везде был стол с закусью и тем, чем ее запивать. Ну, и набрались соответственно…
– Ты только посмотри, братан, какая телка на тебя глаз положила и прется, – пьяно шептал Смол Андрею на ухо, показывая глазами на миловидную девушку.
– Кто такая? – Резкость в глазах Филина порядочно сбилась после выпитого, да и слаб он был еще.
– Анька. Со мной в параллельной группе учится. Непристу-упная! Я сколько раз подкатывал, и пф-ф-ф – облом полный. Да и не я один… Но результат тот же – фуй по всей морде! А на тебя, вижу, запала. Давай, лови момент!
– Не хочу.
– Ты че, братан, поц?! Такая телка!
– Нет настроения. Да и бухнули мы сегодня не слабо! Как бы облома не вышло…
– Ну, смотри, такие на дороге не валяются – такие вообще редко где валяются… Кто-нибудь обязательно подберет, пока ты этим щелкаешь…
– Отвали, лейт запаса! Давай лучше еще по стопарю накатим.
– Наливай!
В какой-то момент Андрей совершенно очумел от алкоголя и стоявшего коромыслом сигаретного дыма и вышел на лестничную клетку проветриться…
– А ты где живешь? – вдруг услышал он у себя за спиной.
– На Котовского, – ответил Филин машинально, а обернувшись, увидел Аню. – А что?
– Просто три часа ночи, а это на другом конце города. Как же ты доберешься?
– А-а! Как-нибудь!
– Хочешь остаться?
– Пустишь – останусь!
– Пущу… Пойдем?
– Пошли. – Он пьяно побрел за девушкой по ступенькам вверх… … – Ты здесь что, одна живешь?
– Нет, просто девчонки пошли спать к своим парням. Нас здесь трое. Вот! Так что сегодня комната моя, – сказала Аня, закрывая дверь на ключ. – Проходи, раздевайся, ложись!.. А я сейчас, только шампанское открою.
Она скрылась за импровизированной перегородкой. Девчонки очень нестандартно решили вопрос с жилыми метрами в этой комнатушке и совмещением с ними, с этими метрами, большого трехстворчатого шкафа – его просто поставили поперек комнаты, в полутора метрах от входной двери. Получилась крохотная «столовая» – кухонька или тамбур, как посмотреть. Дверь можно было держать открытой – взгляд натыкался на шкаф, надежно скрывавший происходящее внутри.
«Пришел! Увидел! Засадил!» – вспомнил Андрей, проваливаясь в пьяный сон…
– Эй, военный, ты что, сюда спать пришел?! Не спи! – его очень настойчиво тормошили за плечо. – Ну же, просыпайся!!!
Филин с огромным трудом разлепил глаза, все еще находясь в плену ставших союзниками Бахуса и Морфея. …Вокруг горели свечи. Много… Они были везде: на шкафу, на книжных полках, на подоконнике, даже в нескольких нашедших себе вторую жизнь бутылках из-под шампанского… Перед ним стояла обнаженная, с распущенными ниже лопаток вьющимися волосами девушка, в черных чулках и ботфортах на каблуках… Положив руки на точеные бедра, она улыбалась в ожидании мужской реакции…
«Сука! Тварь! – что-то сломалось в мозгу Филина со звоном и дребезгом. – Инга!!! Удавлю, мразь! Зубами разорву, падла!»
Какая-то мощная пружина выбросила Филина из постели. Он схватил девушку за волосы и рванул назад, второй рукой нащупал пульсирующую на шее артерию…
«…Убью суку, раз и насовсем. Змеюка гремучая! Но сначала закончу то, что ты начала еще там, в пещере. Видит бог – я этого не хотел, еще тогда!.. Молись, мразь!..»
Завернув ей за спину руки, Филин развернул девушку спиной к себе и заставил нагнуться, уткнув лицом в подушку… Вот они, прямо перед ним, здесь, эти ненавистные бедра, затянутые в черные чулки. И он сделал это… Вломился в плоть, уподобившись племенному жеребцу…
– На! На! На! Су-ука! На! Разорву! На! На! В клочья! В куски! Получи! Падла!..
Он работал, как паровой молот на кузнице – неотвратимо, мощно, непрерывно… … – Кричи! Кричи, сука! На! На! На! На! Кричи! Плачь! Проси пощады, гадина! На! На!..
