Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов
И после того, как джипы тронулись с места, опять-таки никто из зеков не попытался воспользоваться сумятицей — похоже, и конвоиры и подконвойные ощутили на какое-то время находящимися по одну сторону баррикад.
Замешательство продлилось до того момента, когда “Джипы-чероки” совсем скрылись из вида. После этого все словно бы стряхнули с себя оцепенение и занялись привычным делом: конвой заорал и заматерился, а зеки, втянув головы в плечи, заспешили, ускорили шаг и привычно просочились в открытые ворота завода.
Неделя у них началась с приключения.
***
Толаберидзе и Кокачишвили ехали недолго — минут через сорок их обмякшие после уколов в руку из одноразовых шприцев тела были внесены в полуподвальное помещение, где-то на северо-востоке Москвы, сразу за кольцевой автодорогой.
В помещении эти тела, словно мешки с чем-то не очень ценным были брошены в угол, после чего люди в масках удалились, как сделали бы это сантехники, наскоро поставившие пластырь на дырявую водопроводную трубу.
Теперь за зеков взялись те, чья профессия требовала немного большей квалификации. Укол препарата, снимающего действие другого химического соединения, погрузившего похищенных в состояние сонной одури — и зеки обрели бодрость и способность нормально ориентироваться в окружающей обстановке.
А обстановка могла кому угодно показаться мрачноватой — бетонные стены какого-то бункера, скорее забрызганные, чем покрытые голубоватой краской, лампы дневного цвета, делающие лица живых людей похожими на лица мертвецов, и, наконец, стол с какими-то ампулами, инструментами и приборами — то ли это были орудия пыток, то ли имели отношения к какой-то странной, извращенной медицине.
— Ну, биджо, очухался, — почти участливым тоном спросил Зураба Кокачишвили мужчина в полувоенном одеянии — армейские ботинки, армейские брюки, свитер и куртка. — Сейчас ты нам спокойненько расскажешь, где вы с приятелем были шестого декабря, то есть, неделю назад, во второй половине дня и что вы там делали.
“Нам” — это значило мрачному бородатому великану и еще одному мужчине с клешнястыми большими руками, обнаженными по локоть.
— Язык проглотил, да? — поинтересовался мужчина в полувоенной одежде. — Тебе задали вопрос, ты должен на него отвечать. Ты ведь очень хорошо говоришь по-русски, без акцента почти что. Ну, я жду?
— А где мы должны были быть? Там, где торчим уже три месяца — на “зоне”, — пожал плечами Кокачишвили.
— Послушай, приятель, — внушительным тоном произнес мужчина в полувоенной одежде, — если ты будешь продолжать вешать нам лапшу на уши, то останешься здесь навсегда. Понимаешь — на-всег-да. Ты со своим приятелем не был в бараке во второй половине дня шестого декабря, как не был там и в первой половине. Вы вернулись в лагерь только седьмого, во вторник, между часом и двумя часами ночи. Ты же должен помнить то, о чем даже мы знаем. Я тебе напоминаю и другое — вас забрали на сутки якобы для проведения какого-то следственного эксперимента.
— Правильно, забрали, — согласился Кокачишвили, сохранивший если не присутствие духа, то хотя бы видимость сохранения оного.
— Очень интересно. И куда же вас возили?
Кокачишвили на секунду задумался, очевидно, прикидывая, как много известно незнакомцу, потом ответил:
— В Москву.
— Понятно. За песнями?
До Кокачишвили юмор не дошел, потому он переспросил удивленно:
— За чем?
— За песнями, говорю. А что же так — вас ведь в Питере замели, вы там жили, там со своими земляками “разборки” устраивали, за что и “заторчали”, а тут вдруг кто-то решил в Москве проводить следственные эксперименты?
— Не знаю, — почти простодушно ответил Кокачишвили. — Решили, наверное, на нас еще и московские дела какие-то навесить. Ну, “нахалку” же шили, в натуре, — Кокачишвили заметно оживился. — Говорили, мы кого-то в Москве шантажировали, кому-то угрожали. Потом будто бы даже убили кого-то. Словно кроме нас в Москве больше грузин нету.
— Отлично, — констатировал незнакомец в полувоенной одежде. — А куда же вас возили? — этот вопрос он задал Толаберидзе, неожиданно повернувшись к нему.
Толаберидзе опешил, растерянно замигал, а секунд через десять после того, как вопрос прозвучал, его массивная челюсть все же сдвинулась с места, и он стал издавать гортанные звуки,
— Ну да… Это… Возили, да.
Говорил он с заметным акцентом, явно большим, чем обычно.
— Слушай, Дур… мешхан, не надо под идиота косить, да, — утрируя “грузинские” интонации попросил допрашивающий. — Куда возили? Отвечай, быстро!
— А, я Москву не очень хорошо знаю. В какой-то дом…
— … на какой-то улице. На Пятницкой?! — он в упор взглянул на Толаберидзе, и тот стушевался, опустил глаза.
— Ладно…. я ваших, мудаков, мам — так у вас в Картвели говорят, а, пидоры? Мам, да? Не матерей? Хватит из нас клоунов делать.
Он кивнул бородатому великану. Тот в секунду оказался рядом с Толаберидзе, поднял его с цементного пола, на котором тот сидел — легко поднял, словно надувную резиновую куклу — дернул, с треском отрывая от робы пуговицы, за воротник, стащил робу через голову и прижал пленника к себе могучей ручищей, надавив ему предплечьем на горло.
Другой мужчина, с обнаженными по локоть руками, быстро взял со стола шприц, подошел к Толаберидзе, задрал рукав нижней рубахи, профессионально резким движением воткнул иглу в его руку повыше локтя, выдавил все содержимое шприца. Великан перехватил Толаберидзе половчее, возложив мощную длань на его затылок и, словно разгоняя диск или толкая ядро, отправил свою жертву под стену. Посыл оказался настолько мощным, что только выставленные вперед руки Толаберидзе спасли его от слишком жесткого соприкосновения со стеной — соприкоснуться ему все же пришлось, после чего он сполз на пол.
Затем точно такая же последовательность операций была повторена в отношении Кокачишвили, которого великан чуть было не удавил, так как ему показалось, будто “подопытный кролик” проявляет строптивость совсем не приличествующую его положению.
“Сыворотка правды” начала действовать через несколько минут. Сначала был допрошен Кокачишвили. Первыми прозвучали вопросы, ответы на которые не представляли никакой опасности для допрашиваемого, то есть: имя, место рождения, возраст, как звали мать, отца… Но потом прозвучал вопрос, который совсем не относился к категории тривиальных:
— Кто приказал вам идти на улицу Пятницкого?
— Я его не знаю, — ответил вяло, но достаточно внятно Кокачишвили.
— Кто вас с ним свел?
— Начальник оперчасти колонии.
— Начальник оперчасти вызвал вас к себе? Обоих?
— Да, обоих.
— Когда это было?
— Дней десять назад. Точно не помню. На позапрошлой неделе.
— Что пообещали вам за убийство семерых человек на Пятницкой?
— Скостить срок здесь до полутора лет, не выдавать в Грузию и помочь разобраться с Паата.
— Кто такой Паата?
— Авторитет.
— Вы в Грузии тоже многих убили?
— Ну, не очень… многих.
— Но убивали?
— Да.
