Подвал. В плену - Нойбауэр Николь
– А что это значит?
– Что кто-то на меня жалуется.
– Что ты натворил?
– Почему ты уверена, что я что-то натворил?
– Что-то плохое?
Он наклонился к уху дочери и, понизив голос, произнес:
– Это секретная информация.
Квок.
Они обернулись. Курица сидела на изгороди. Она не должна там сидеть. Она со своими недоразвитыми крыльями вообще не могла туда залететь. Курица склонила голову набок и уставилась на них злобными маленькими глазками.
Ко-кок.
– О нет! Как же ты туда попала? Как ты выбралась из сарая?
Ханнес потянулся за курицей, но схватил пустоту. Проворные тени мелькали на дороге в курятник, там было всего пять или шесть птиц, наверное. Ханнес не мог их точно подсчитать в темноте. Он махал руками, кричал: «Кыш, кыш!», – но куры его авторитетом пренебрегали и бегали по его ногам.
– Лили, помоги-ка мне!
Она не сдвинулась с места, лишь поднимала поочередно ноги, под которыми бегали куры.
– Я этого не умею. И-и-и-их, убери этих мерзких существ!
– Черт! – Ханнес схватил одну курицу, но маслянистые перья выскользнули у него из рук, и птица припустила к дому. Неверное направление.
– Ты вполне могла бы помочь, раз уж тут оказалась.
Лучше б он этого не говорил.
Нет, он хотел это сказать.
Лили стояла в темноте, Ханнес не мог видеть ее лица.
– Я не твоя подсобная работница. Если я здесь только для того, чтобы ковыряться в куриных какашках, то пошел ты…
Полы ее куртки развевались, пока Лили, тяжело ступая, брела к дому, не оборачиваясь.
Ханнесу удалось поймать одну курицу, она трепыхалась у него в руках.
– Лили!
Курица повернула голову, посмотрела на него и нагадила ему на ботинки.
Кок.
Который час? Зеленые цифры будильника показывали 1:30. Дня или ночи? Жалюзи были опущены, в окне темно.
Скрип.
Оливер испугался. Он не спал. Или ему снилось, что он не спал? Только бы не снова… Его глаза были открыты или нет? Если он сможет пошевелить ногами, значит, он действительно не спит, значит, это не сон. Пальцы двигались под одеялом. Получилось.
Опять раздался скрип.
Кррррк. Кррррк.
Пять шагов туда, пять шагов сюда.
Он знал этот звук. Еще с детства.
Очертания предметов в комнате стали четче. Его комната. Постеры на стенах, черная громада платяного шкафа. Оливер поморгал, вглядываясь в темноту, глаза искали, за что бы зацепиться. На письменном столе тлел огонек его «Мака» в спящем режиме, рядом лежали его игровая приставка, его планшет, который он никогда не выключал: он вибрировал и вспыхивал экраном, стоило коснуться его пальцем. Ворота во внешний мир.
Он дома.
Поездка в автомобиле – сущий ад: каждый поворот, каждая кочка – боль. Зачем только они взяли его с собой? Обычное дело: никто не спрашивал, чего он хочет.
Оливер поднял голову, слушая ночь. Скрип ненадолго прекратился, потом возобновился. Мальчик пошарил по прикроватному столику. Нету. Его телефона не было на привычном месте. Где же эта чертова штуковина? Там стоял лишь поднос со стаканом воды и таблеткой. Оливер залпом выпил воду и бросил таблетку в ящик столика.
Кто знает, что ему подложил папа? Он не станет это принимать. Лекарства из клиники постепенно переставали действовать, каждое движение отдавалось тысячью уколов в теле. Несколько часов назад он проглотил две таблетки аспирина, которые взял в шкафчике в ванной. С тем же успехом он мог выпить пару драже глюкозы.
Ему нужно было оставаться в больнице. Глупо хотеть обратно в клинику.
Оливер должен был радоваться, что находится дома, в собственной постели, под кучей одеял. Его кровать была похожа на ложе в юрте кочевника, разве что медвежьей шкурой не украшена. А вместо нее – гора шерстяных одеял. Их собиралось все больше и больше, без них Оливер не мог заснуть в ледяном доме. В какой-то книге он прочел о человеке, который зимой поверх одеяла набрасывал шубу. Отрадно представлять, как лежишь под тяжелой шубой, она шуршит, когда переворачиваешься, запах меха и кожи бьет в нос. Как бы там ни было, но у него есть только одеяла.
Он в западне.
Четыре стены и дверь.
Спустив ноги с края кровати, он прошлепал к двери; пол холодил подошвы. Ключ торчал в замке. Слава богу, папа его не обнаружил. Он провернул ключ дважды. Перед глазами заплясали яркие пятна: Оливер встал слишком быстро, стены закружились хороводом. Мальчик оперся на ручку двери. Ему показалось или шаги в соседней комнате на секунду затихли? Он затаил дыхание. Шум возобновился.
Крррк. Крррк.
Пять раз туда, пять раз сюда.
Оливер прислонился к двери, прижал руки и лицо к прохладному дереву.
Такое он уже здесь однажды пережил. Он попытался вспомнить. И весь его мир завертелся в противоположную сторону.
Он прислоняется к двери, кладет руки на холодное дерево и прислушивается. Вокруг темно. Он слышит голоса.
Видение рассеялось, Оливер пытался уловить его, но оно оказалось быстрее. Пропало. Как сон. Забывается, снова вспоминается, потом опять забывается. Он присел на корточки. Как он тогда сюда попал? Его сердце колотилось, как после пробежки.
Воспоминание оставалось здесь, его можно было схватить, нужно только протянуть руку, но та словно покрылась тонкой коркой льда.
Невидимое.
Недостижимое.
Оливер прополз на четвереньках обратно к кровати, взобрался на нее и накрылся одеялом с головой.
Папа всегда ему говорил: «Это давно прошло». Это наследство его матери, она передала это ему по наследству. С этого времени он больше не мог сам себе доверять.
Аспид спал. Он не помогал ему.
Глава 4
Рыхлый снег
Тяжелая деревянная дверь в адвокатскую контору была лишь прикрыта, Элли толкнула ее.
– Есть тут кто?
Ей назначили встречу на семь часов утра. Какая наглость! Послание было однозначным: клиенты не должны были испугаться шастающей тут толстой тетки из полиции. Ну и черт с ними, она быстро заберет электронный архив документов, а впереди будет еще целый день работы. Это в любом случае лучше, чем таскать ящики с папками. Элли стояла в пустом кабинете, а вокруг дрожала зыбкая реальность раннего утра.
Двери были распахнуты; тронутые сквозняком, что-то шептали бумаги в пустых комнатах.
– Эй, я пришла… Есть тут кто-нибудь?
Может, она не туда попала? Может, пока позаимствовать у них кофе? Если никто вскорости не явится, она воспользуется кофе-машиной. Элли обследовала весь коридор. Лишь из одной комнаты пробивался свет: не из кабинета, а из кладовки. В ней не оказалось ничего, кроме путаницы из кабелей, телефонных розеток и мониторов. В углу жужжал компьютер, тарахтел вентилятор; корпус был перевязан скотчем. Элли не хотелось ничего трогать. Она прошла по темному коридору и остановилась возле двери, которая была опечатана полицией. Если уж нужно кого-то ждать, то можно пока получше осмотреться в кабинете Беннингхофф. Она сломала печать и открыла дверь, окунулась в застоявшийся воздух. Света уличных фонарей и ламп в коридоре было вполне достаточно. Комната казалась голой, тщательно убранной, словно женщина была еще жива. Письменный стол, стул, компьютер, принтер: прежде всего – рабочее место. Шкафы для папок пустые, нет даже налета пыли. Промежуточная станция. Элли вспомнила о документе из бюро прописки. Беннингхофф никогда не жила больше двух лет в одном и том же городе, она переезжала в следующий мегаполис, где потом могла оставить после себя еще один пустой стол. Здесь больше не было и следа Розы Беннингхофф.
Дверной проем закрыла тень, раздался лязг. Элли обернулась. В проходе виднелся силуэт человека в длинном пальто, лицо затенял капюшон. Не хватало только косы[14].
Элли смерила его взглядом с головы до пят.
– Слава богу, я уж думала, что не дождусь здесь чашки кофе.
