Дальше живут драконы 2 - Александр Афанасьев
Они оба курили. Воронцов не спешил — он понимал, что наркотик развяжет язык сам, без вопросов
Тау курил и задумчиво смотрел в потолок
— Знаешь, друг… бывает, что ты так сильно хочешь чего-то… так сильно хочешь, что перестаешь задумываться, а что потом? Что потом? Как ты будешь жить после того как получишь что ты хочешь?
…
— Так и мы. Мы так сильно хотели независимости, что не задумывались над тем, а что потом то? С кем мы идем по этому пути, и что он потребует за помощь.
— Без японцев вы не победили бы.
— Победили? — Тау бессмысленно улыбался — это, по-твоему, победа?
Его лицо исказилось от злости
— Это ты считаешь победой?
Воронцов не ответил. Прислужник принес еще по трубке. Капелька коричневого вещества обещала избавление от мерзости бытия хотя бы на время
— Японцы…
…
— Знаешь… любому народу нужно самоуважение. Да, самоуважение.
…
— Ваш Христос не такой уж плохой Бог если подумать. Мы не имели ничего против него кроме того что он был ваш Бог. И мы боролись с ним как могли…
Воронцов вспомнил — монастырь, сложенные рядком трупы монахинь…
— Зато теперь нас угнетают местные. И что самое страшное — у нас больше нет сил сопротивляться.
— Ты работал на Вьетконг? — спросил Воронцов.
— Конечно — улыбнулся Тау — иначе меня бы убили.
Злости не было. Скорее бессилие. Он много чего повидал… Вьетконг мог убить всю семью за отказ присоединиться к сопротивлению. Старост в деревне обычно привязывали к дереву и выпускали кишки.
Чем стал Вьетнам? Символом бессмысленного насилия? Но почему бессмысленного-то? Для Вьетконга оно как раз дало результат — они пришли туда, куда и шли. Бессмысленным оно было как раз для нас.
— Как думаешь — осторожно спросил Воронцов — если японцы будут набирать армию чтобы идти на север, многие партизаны присоединятся?
— Нет.
— Но почему?
Тау еще раз затянулся, перед тем как ответить.
— Потому что мы ненавидим японцев на самом-то деле. Больше японцев мы ненавидим только китайцев. Когда японцы завоевали Китай и сделали китайцев своими рабами — мы полюбили их, Но только до той поры, пока они не решили заодно сделать рабами и нас.
Тогда какого хрена? — чуть не закричал Воронцов — какого хрена вы пятнадцать лет воевали с французами и столько же с американцами? Какого хрена было все это — зверства, сожженные джунгли, убийства? Ради того чтобы возненавидеть очередных «хозяев»? Что вам мешало просто посмотреть на север и понять кто такие японцы — до того как они приперлись сюда?
Ведь мы ничего такого не хотели. Ни САСШ, ни Россия никогда не заявляли о том, что собираются превратить Вьетнам в часть своей территории. Мы пытались вам помочь построить нормальное государство именно для того чтобы сюда не пришли японцы. Все ведь началось с противостояния христианства и буддизма, с того что буддистский монах просто сжег себя на перекрестке в знак протеста. Никто не хотел уничтожить буддизм полностью, среди подданных нашего Императора есть и буддисты. Неужели оно стоило того, а?!
Но капитан ничего этого не сказал. Он держал трубку в руке и смотрел, как она тухнет.
— Многие уехали? — спросил Воронцов.
— Ну как…
…
— В первое время и в самом деле многие уезжали. На джонках, на кораблях. Некоторые племена американцы вывезли полностью. Сейчас… многие уже свыклись. Привыкнуть можно почти ко всему.
— Особенно с этим.
— Да, с этим… с этим.
…
— Вы, европейцы нас не понимаете. Вы запрещаете это, говорите что это яд. Но для нас это никогда не было ядом
— А что же это…
— Сказка… вот представь себе обычного крестьянина. У него нет ничего, он никогда не был за пределами уездного центра. Все что он видел в своей жизни — своего вола, свое поле, наполненное грязной водой, свой рис. Может, есть радиоприемник, один на всю деревню, который говорит о том, к чему этот крестьянин не имеет никакого отношения. Он даже не видел никогда то, о чем говорят. А тут — трубка, коричневый комочек — и он парит над землей. Он выше своего поля, выше вола, он выше самого императора…
Тау затянулся последний раз и посмотрел на Воронцова совершенно трезвым взглядом.
— Чего ты хочешь?
— Мне надо найти контакт с теми, кто бывает в верховьях Оранжевой реки.
Тау кашляющее засмеялся.
— Да ты с ума сошел, мой друг.
— Ты второй человек за два дня, кто говорит мне это.
— Может, это потому что так все и есть?
…
— Тебя в лучшем случае убьют.
…
— Почему ты не спрашиваешь, а что в худшем?
— Потому что знаю. Но мне все равно — надо.
Тау посмотрел на часы, спустил ноги с кушетки.
— Засиделись мы…
И, без всякой связи с ранее сказанным, добавил:
— Пятьдесят пиастров надо.
— Это к тому, что я тебе привез? — упрекнул Воронцов.
— Это не мне. Информатору.
…
Посольство стояло в ночи как безмолвный каменный монолит, как скала в мире беззакония, ненадежности и беспорядка, как стационер в пиратском порту. Не горели окна, горел только огонек у флигеля, в котором прятались полицейские. Но Воронцов проник в посольство через один из тайных ходов и проник безошибочно, потому что делал такое много раз…
Он успел заварить чай, прежде чем появился Виктор. Он был одет, как местный моторикша, и от него пахло бензином.
— Засекли?
— Да…
…
— Человек, с которым вы встречались — предатель. Полицейский стукач.
— Я знаю.
— Знаете?
Воронцов разлил готовый чай.
— В таких местах все понемногу стучат, — сказал он, — глупо ожидать иного. Когда здесь был Вьетконг, все было просто — или ты помогаешь сопротивлению, или тебе выпустят кишки. Они специально использовали такую форму казни, чтобы устрашить остальных. Потому здесь не осталось тех, у кого есть хоть немного чести. Честь здесь означает смерть.
Виктор не ответил
— Давно здесь?
— Пятый месяц.
— А до этого?
Виктор отхлебнул чай
— С травами? Как у местных…
…
— До того я долго жил в Германии. С отцом.
— Дипломат? Отец?
— Нет, инженер. Железнодорожник.
— Почему не пошли на германское направление?
Виктор невесело усмехнулся
— Орднунг это не для меня.
— Так что с моим человеком?
— Он пошел на рынок. Морепродуктов.
— То есть, не в кемпетай.
— Это не делает его менее стукачом.
…
Тау вышел на связь на следующий день. Предложил встретиться на рыбном рынке Бинь Дьен.
