Барри Эйслер - Дождь для Джона Рейна
Вернувшись в гостиницу, я лежал на кровати и смотрел в потолок. Сон снова не шел.
Так все же это не Мидори, подумал я.
ЦРУ вместо Мидори. Поговорим о гребаном утешительном призе.
Хватит. Пора оставить это.
Непохоже, что эта ночь будет моей последней в Токио. Я еще долго смотрел в потолок, прежде чем провалиться в сон.
6
Следующим утром на скоростном экспрессе я отправился в Осаку. Окунувшись в начале первого дня в толчею вокзала Син-Осака, удивился, поняв, что рад вернуться. Наверное, я устал жить в гостиницах. Или, может быть, это как-то связано с мыслью, что я снова уеду отсюда, теперь уже навсегда.
Я уверен, что уехал из Токио чисто, но два с половиной часа в поезде дали мне еще одну возможность проверить тылы. Для меня этого достаточно, особенно если иметь в виду недавнюю прогулку с Канезаки и компанией. Поэтому, чтобы избавиться от дискомфорта, пришлось сделать несколько кругов, прежде чем сесть на поезд линии Танимаци и поехать до станции Миякодзима, где через выход А-4 я вышел на улицу.
Без особых на то причин я обошел пост полиции на перекрестке Миякодзима Хон-дори слева, маневрируя между сотнями велосипедов по обе стороны от выхода. Я мог бы повернуть направо, мимо местной средней школы, в сторону реки Окава. Чем мне нравятся высотки Белфа, так это тем, что до комплекса легко добраться с любой стороны.
На Миякодзима Кита-дори я повернул налево, потом направо, против движения транспорта, потом еще раз налево. Если идешь против движения, любые попытки следить за тобой из машины обречены на неудачу. А очередной поворот за угол давал возможность без помех проверить, что творится сзади. Но тут я уже оказывался на еще более узкой и тихой улочке, и любой, питающий надежду догнать меня пешком, должен был или обнаружить себя, или отстать. Кроме того, в этом районе масса многоэтажных зданий. И то, что я мог направляться к любому из них, было еще одним фактором, делавшим неэффективным любое наблюдение, за исключением следования по пятам.
В какой-то степени этот район — образец неудачного зонирования. Сияющие стеклом и сталью кондоминиумы соседствуют с гаражами из двутавровых балок, покрытых гофрированным железом. Дома на одну семью ютятся рядом с заводиками для переработки отходов и литейными мастерскими. Новая многоэтажная школа, как неблагодарное дитя стареющего родителя, отвернула гордый фасад от своего соседа — полуразвалившегося реликта автомастерской.
С другой стороны, местные жители, казалось, вообще не обращают внимания на весь этот хаос. Наоборот: повсюду мелькают небольшие знаки того, что они гордятся своим местом жительства. Однообразие щебня и гофрированного металла кое-где сменяет буйство фауны в горшках — бамбук, лаванда и подсолнечник. Здесь тщательно сложенная пирамида из вулканического камня, там выставка высушенных кораллов. Один из домов скрывал уродливый железобетонный фасад под любовно выращенным цветником из колокольчиков, шалфея и лаванды.
Я жил на тридцать шестом этаже одной из высоток-близнецов комплекса Белфа, в угловой квартире с тремя спальнями. Площадь явно превышала мои потребности, и большинством комнат никто так никогда и не воспользуется, но мне нравится жить на верхнем этаже, с видом на город, над всей этой суетой. Кроме того, когда я снимал квартиру, думал, что такое жилище будет говорить в мою пользу: оно не соответствует характеру одинокого мужчины с минимальными потребностями. Хотя, в конце концов, какая разница?
Я говорю себе, что люблю жить в таких местах, как Белфа, потому что родители, как правило, с недоверием относятся к чужакам, и если уж они решили, что ты свой, то неосознанно превращаются в препятствие для тех, кто хотел бы тебе досадить. Однако я знаю, что дело гораздо глубже. У меня нет семьи и никогда не будет. Возможно, меня тянет в такую среду не только из соображений оперативной безопасности, но и по другим, более глубоким причинам. Было время, когда я не чувствовал в этом потребности. Тогда меня бы удивила, если не сказать вызвала бы неясное раздражение сама мысль о том, чтобы жить вот так, как духовный вампир, агонизирующее привидение, приникшее к стеклу и рассматривающее пустым и безнадежным взглядом обыкновенную жизнь, в которой судьба ему самому отказала.
Это меняет приоритеты. Черт возьми, это меняет все ценности.
Из телефона-автомата я проверил свою голосовую почту. Устройство активируется звуком, у него чувствительный микрофон, действующий как передатчик. Если кто-то, не знающий кода деактивации телефона, войдет ко мне в квартиру, устройство бесшумно наберет номер почтового ящика, и я заранее, с безопасного расстояния узнаю, что у меня нежданные гости. Такая штука спасла меня в Токио от устроенной Хольцером засады, поэтому я стараюсь пользоваться привычными вещами, которые работают. Я каждый день проверял ящик из Токио — никаких инцидентов, и сейчас он был пуст, поэтому я мог быть спокоен, что за время моего отсутствия в квартиру никто не вторгался.
От автомата до комплекса Белфа идти совсем недолго. Справа на площадке шла игра в софтбол. Насколько детишек перебрасывали мяч у сада гранитных скульптур перед зданием. Мимо, виляя из стороны в сторону, проехал старик на велосипеде, с сидящим на руле смеющимся внуком.
Я вошел с главного входа, как всегда, стараясь, чтобы камеры, нацеленные на здание, видели меня только со спины. Такие меры предосторожности — обычный для меня режим, но, как отметил Тацу, камеры — везде, и не стоит тешить себя надеждой обнаружить все.
Лифт донес меня до тридцать шестого этажа, потом — коридор до квартиры. Проверка тонкой полоски прозрачной ленты, прикрепленной внизу двери: порядок. Как я всегда говорю Гарри, хорошая оборона должна быть многослойной.
Отперев дверь, я вошел. Все, как я и оставил. Что, впрочем, ни о чем не говорит. За хлопчатобумажным лежаком и торшером у стены, смотрящей на запад, стояла кожаная оливкового цвета кушетка. Иногда я сидел на ней, наблюдая за закатом солнца. По простору полированного деревянного пола простирался габехский ковер, в его зеленые и голубые фрагменты вкраплялась дюжина причудливых кремовых мазков, которые, видимо, должны были обозначать коз в пасторальном окружении. Выработка ковра достаточно мягкая и плотная одновременно, чтобы он мог служить матрацем для кочевников, некогда соткавших его. Массивное бюро с двумя тумбами, проделавшее свой путь в Японию из Англии. На его поверхности вставка из черной кожи, основательно изношенная более чем вековым усилием перьев, двигавшихся по ее поверхности. Этими перьями заключались сделки с заокеанскими странами, ими писали новости, которые, дойдя до заграничной родни, устаревали на недели; и были в них вести о рождениях и смертях, поздравления и пожелания, соболезнования и извинения.
Перед бюро стоит одно из фантастически сложных, но поразительно удобных рабочих кресел «Аэрон» от Германа Миллера. Я его случайно прикупил на распродаже по случаю банкротства какой-то высокотехнологической фирмы в Электронной долине в районе Сибуйя. На столе — компьютер «Макинтош Джи-4» и превосходный двадцатитрехдюймовый плоский монитор, о котором я ничего не говорил Гарри, потому что он пребывает в уверенности, что в компьютерах я ничего не смыслю, а я не вижу нужды разубеждать его. Ни к чему ему знать, что у меня есть собственные уловки, чтобы в случае необходимости пробираться сквозь самые замысловатые брандмауэры.
Напротив дивана — домашний кинотеатр «Бэнг и Олафсен» и чейнджер на шесть дисков. Следом полка с солидной коллекцией компакт-дисков, большинство — джаз, а также моя скромная библиотека. В библиотеке несколько книг по боевому искусству бугеи, некоторые из них достаточно старые и выцветшие, с информацией о технике боя, которая считается слишком опасной для современного дзюдо — захваты позвоночника, шеи и все такое, — вследствие чего в большинстве своем эта техника уже потеряна. Несколько крепко потрепанных философских книг — Мисима, Масаси, Ницше. И несколько тонких томиков, которые я время от времени заказываю у не совсем обычных издателей в Штатах: книги, запрещенные в Японии и в других странах, в которых недостает американской приверженности свободе слова, может быть, иногда чересчур сильной, но которую мне все же удается черпать с помощью методик, приобретенных из самих этих томиков. Работы по последним методам наблюдения и слежки; следственные технологии и полицейская практика; создание фальсифицированной личности; открытие оффшорных счетов и тайная почта; методы маскировки и побега; отмычки и взлом; и все подобные темы. Разумеется, за многие годы я накопил довольно много собственного опыта в этих областях, однако у меня нет планов писать по нему руководство пользователя. Я читаю эти книги, чтобы знать, что известно оппозиции, чтобы понять, как могут мыслить мои противники, чтобы предполагать, в каком месте они будут меня поджидать, и успеть предпринять соответствующие контрмеры.
