Олег Приходько - Личный убийца
— Отнесем это к тайне следствия. На каждом листе, пожалуйста: «С моих слов записано верно» — и распишитесь.
ГЛАВА 11
Едва Богданович успел переехать из Архангельска в Поморск, начальник местного торгового управления принес ему в гостиницу телеграмму, извещавшую о смерти жены Киры. Телеграмма выпала из руки, он побледнел, будто кумачовый лоскут, опущенный в хлорку, обмяк и, несомненно, рухнул бы на пол, если бы его не подхватили и не уложили на кровать. Ничего, что было с ним дальше — как его везли в аэропорт, как провожали до самого трапа, а потом стюардесса в течение полета все подходила и подавала пластмассовый стаканчик с неразбавленными валериановыми каплями, — он не помнил.
В Быкове его встретили прокурор Шорников на машине президента фонда Ленюка и брат Киры Егор, прибывший часом раньше из Воронежа. Тут только, увидев родственника, Богданович дал волю слезам:
— Зачем же она так… за что?! — вопрошал он, глядя в пространство за ветровым стеклом бессмысленными глазами. — Вся жизнь прахом!.. Вся жизнь!.. Ну, чего ей не хватало? Я ведь все для нее, все, что душа…
— Будь мужиком, Лео, — негромко потребовал Егор. — Возьми себя в руки.
Ехать в морг Богданович категорически отказался, к тому же в этом не было надобности — протокол опознания подписали и без него. Дома он немного успокоился, а когда через час приехали Аден с супругой, позвонили Глуховец и Либерман, и на кухонном столе под остановившимися ходиками появилась литровая бутыль хорошей водки, на душе временно полегчало от сознания, что вокруг люди и они не оставят его в одиночестве: этого Леонтий бы не перенес.
— Поможем. Лео, поможем, — похлопал его по плечу Аден. — Крепись. — Он помолчал, выкурил сигарету; дождавшись, когда они остались на кухне вдвоем, вполголоса спросил: — Прости, что в трудную минуту о деле вынужден говорить. Письмо, которое тебе Валуев передавал, с тобой?
— Кто? — не сразу сообразил Богданович.
— Сергей Валуев, человек Домоседова из Поморского УВД? Он мне позвонил и сказал, что передал письмо в аэропорту.
Богданович похлопал себя по карманам, вышел в прихожую, ощупал кожаное пальто. Тщательно заклеенный и опечатанный коричневый конверт из плотной бумаги нашелся в боковом отделении «дипломата».
— Я даже не помню, кто меня провожал.
Получив письмо, Аден вскоре стал прощаться, его супруга обещала принять на себя хлопоты по поминкам. Шорников, похоже, тоже хотел поговорить о делах, но не рискнул, лишь только перед уходом вздохнул и посмотрел на товарища по партии мутными от усталости глазами:
— Что же ты, мать твою, «пушку» не легализовал, Леон? Ну сказал бы мне, если уж она тебе была так необходима, я бы как-нибудь ее оформил.
— Не нужно, — замотал головой Леонтий, — не нужно, Андрей Палыч, об этом беспокоиться. Я во всем виноват, только я, мне и отвечать.
Прокурор недобро усмехнулся, двумя пальцами притянул Богдановича к себе и, обдав его перегаром, прошипел:
— Тебе? Тебе отвечать, дурак?.. Много ты понимаешь! Ну-ну. За хранение огнестрельного оружия срок до пяти лет, к твоему сведению. И отмазать тебя в связи с некоторыми обстоятельствами, о которых я тебе сегодня не стану говорить, будет ох как непросто!
С этими словами Шорников ушел, совершенно бестактно («А может быть, с умыслом?» — думал Леонтий), не договорив, какие такие обстоятельства ему открылись и зачем он вообще появился в аэропорту.
И все-таки Богданович надеялся на его помощь. Особенно после того как в десять часов субботнего дня, то есть назавтра, в его квартире появился следователь Кокорин.
— У вас совесть есть? — разгневался Леонтий в ответ на его просьбу ответить на несколько вопросов. — Совесть, совесть?!. Вы понимаете, о чем я спрашиваю?!. Моя жена там, в морге, я ее единственный… то есть, самый близкий человек! — выкрикивал он, расхаживая по гостиной. — Оставьте меня, хотя бы до похорон оставьте! Я еще не готов, я сам не понимаю, ничего не понимаю!.. Не то я подниму на ноги…
Кого именно он собирался поднять на ноги, он и сам не знал. Кокорин со спокойствием и даже некоторым любопытством во взгляде прозрачно-серых, глубоко посаженных глаз переждал вспышку, выложил из портфеля пистолет «лепаж» в целлофане.
— У меня есть совесть, — сказал как можно мягче. — Я не стану докучать вам вопросами. Они могут подождать до похорон Киры Михайловны. Один-единственный вопрос, который не терпит отлагательства, Леонтий Борисович: это ваш пистолет?
Богданович сел на стул и, даже не взглянув на оружие, ответил:
— Да. Это мой пистолет. Я купил его по случаю у неизвестного мне человека возле магазина «Кольчуга». Он сам мне предложил его за сто долларов, и я купил. Разрешения у меня нет.
— Где вы его хранили?
— В письменном столе.
— Большое спасибо, — убрал пистолет Кокорин и вместо него достал из папки какой-то бланк в половину форматного листа и еще бумагу, которую тут же принялся заполнять, не задавая больше вопросов.
— Больше вас ничего не интересует? — не выдержал долгой паузы Богданович.
— Очень многое, Леонтий Борисович, — мирно улыбнулся Кокорин, — очень многое. Но в доказательство наличия у меня совести я подожду. Распишитесь, пожалуйста, в протоколе.
Богданович расписался, не перечитывая, давая таким образом понять, что он готов с покорством ведомого на заклание агнца признать вину.
— И еще вот здесь, пожалуйста, — придвинул бумажку следователь.
— Это что?
— Обвинение в преступлении, предусмотренном статьей двести восемнадцать УК «Незаконное хранение оружия». Пока.
— Что значит «пока»? — помертвел обвиняемый и, наткнувшись на ледяной взгляд Кокорина, взвился: — Что значит «пока»?! Я вас спрашиваю! Вы что, хотите выдвинуть еще какие-то обвинения?!.
Видавший виды следователь прокуратуры встретил и этот нервный всплеск точно так же.
— Не могу знать, — ответил тихо. — Ждем результатов экспертизы. Возможно, вскроются еще какие-нибудь обстоятельства, указывающие на вашу причастность к смерти жены.
— Что-о?!. — звонким шепотом произнес Богданович. — На мою… мою причастность, вы сказали?!.
И вот тут уже Кокорин поморщился, поискал глазами, куда бы сплюнуть, но не нашел и потому заговорил совершенно другим тоном:
— Распишитесь, Богданович.
— Я ничего не знал, я был в командировке!..
— Послушайте, у вас жена умерла, а вы начинаете оправдываться в том, в чем вас еще никто не обвиняет, — оборвал его следователь. — Мы же договорились: все вопросы потом. Расписывайтесь… Спасибо. А теперь — вот здесь… Это подписка о невыезде.
— Почему?.. Почему… подписка?..
— Потому что вам предстоят похороны супруги. В противном случае я избрал бы другую меру пресечения и заключил бы вас под стражу. Вот повестка в прокуратуру на вторник. К тому времени результаты вскрытия и заключение кримэкспертов будут готовы, я думаю, и мы с вами продолжим разговор.
Выразив соболезнования и извинившись, что выглядело, с точки зрения подавленного Богдановича, весьма цинично, Кокорин ушел. Его проводил Егор, смоливший папиросу за папиросой и не произнесший за все утро ни единого слова, что Богдановича раздражало еще больше, чем визит следователя.
ГЛАВА 12
«Ариничев Анатолий Маркович, 1946 г.р., прожив.: Москва, Щелковское шоссе, 121/51. Возможно, дискета была передана ему через третье лицо или заранее оговоренный тайник. Коренев по-прежнему молчит, в связи с плохим состоянием здоровья дознание временно прекращено. Удалось установить, что с 1979-го по 1986-й он и Ариничев отбывали в Юромской колонии № 7 (Ариничев — 213, ч. 2, осв. по состоянию здоровья, далее до 1988 г. отбывал на поселении в Красноярском крае). Цель поездки в визитной карточке гостиницы «Норд» определена как «частная». С. В.».
Аден дважды перечитал письмо Валуева, передал его Домоседову, прибывшему в офис клуба «Раунд» на Большой Оленьей.
— Займись, Ваня, — сказал хмуро, отбивая пальцами нервную дробь по столешнице. — Кто такой этот Ариничев и какого черта он ввязался в это дело? Выясни все, что можно и чего нельзя. Если нужно — вырви ему яйца, можешь взять в заложники жену или…
— Ну-ну-ну-ну! — отмахнулся Домоседов. — Не будем забывать, Аден, кто мы такие есть. Разошелся! «Жену в заложники»…
— Ладно! Кто ты такой есть, я знаю! — прикрикнул Аден. — И с методами твоими хорошо знаком. Пережрались, сволочи, охотнички, мать вашу!..
— Вот этого — не надо, Коля, — сузив глаза, тяжело произнес Домоседов, и на его бычьей шее вздулась жила. — Утром в среду в «квадрате» оставались люди Сэнсэя, новоиспеченные архаровцы. С него и спрашивай! А мы с Ряхиным и Глуховцом уехали во вторник, сразу после того, как ушла «вертушка». Оставался один вшивый бомж, да и тот подранок. Если звери Сэнсэя не сумели его взять…
