Дмитрий Стародубцев - Сильвин из Сильфона

Мышцы на скулах Вожака наконец расслабились, взгляд уважительно просветлел, на скрюченных губах появилось подобие улыбки.

Вожак. Но по восемь — это в любом случае невозможно.

Сильвин принялся негромко подвывать.

Герман. Не согласен. Это отличная цена и на этих условиях мы готовы взять всë, хоть тонну. Или вам придется подыскать другой город…

Вожак и Герман разговаривали еще около десяти минут. Изумленный горец, видя, что его проницательный собеседник знает все или почти все, будто читает его мысли, уже опасался обманывать, так что стоны Сильвина вскоре перестали прерывать диалог двух предводителей.

Когда волки, обо всем договорившись, покинули здание, поджав хвосты, Сильвина поспешили отвязать, и он рухнул на пол и в ту же секунду обкакался. Постепенно он пришел в чувство, ему помогли подняться на ноги и кое-как привели в порядок.

Герман. Я готов был тебя убить, засранец, когда ты заскулил невпопад.

Сильвин. Прости, но ты так сильно вра… преувеличивал, что я не удержался.

Герман. На первый раз прощаю. А вообще ты, тля, молодец, мы с тобой далеко пойдем. Сдается мне, столичные могут смело собирать чемоданы и убираться восвояси, в нашем городе им теперь делать нечего. Нынче единственная сила во всей округе — это мы. Правильно я говорю, орлы?

Друзья Германа поддержали лидера одобрительной руганью.

Герман. Ну а теперь в ресторан, будем гулять до утра. Только сначала завезем нашего горемыку домой.

Красная тетрадь

Запись 1

«БуреВестник», «Золотая лихорадка»

Голливуд больше нам не указ. К черту набившие оскомину боевики, с их снятыми под копирку сценариями и утопическими героями, позаимствованными из комиксов! События, разворачивающиеся на улицах нашего города, куда более остросюжетны. Каждый день ограбления, убийства, кровавые разборки. Шесть трупов заезжих старателей, обнаруженных накануне в одном из номеров гостиницы «Атлантида» — это еще один крутой виток любопытнейшего сериала. Лихо закрученная интрига приводит нас на местный рынок золота, где жесткая конкуренция за розничный сбыт ювелирных изделий достигла наивысшей точки…

…По нашим сведениям, погибшие имели деловые и дружеские контакты с молодой, но весьма агрессивной бандитской группировкой, состоящей из бывших офицеров армейских подразделений специального назначения…

Весь город впал в молчаливое ошеломление, когда по местному телеканалупоказали трупы шестерых приезжих. Их не били, не пытали, не убивали из пистолетов и автоматов и не распиливали, как обычно, на куски, но все до одного жители Сильфона, благодаря новостям, видели, как в номере лучшей гостиницы города Атлантида заснули навечно на изнеженных диванах с подушечками шесть крепких мужчин, шесть горцев, с обожженными ветром, жарой и холодом лицами. В вещах погибших обнаружили оружие, золотые самородки и немного наркотического порошка.

Журналистских версий было много, потом произвели вскрытие, и над городом зловеще поднялось и угрожающе нависло, притиснув к земле высотки и отбрасывая громадную тень, жуткое слово — ОТРАВЛЕНИЕ. Позже следователям удалось выяснить следующее: когда мужчины ближе к ночи появились в своем номере и, в ожидании заказанного ужина, смотрели в гостиной телевизор, кто-то через вентиляционное отверстие закачал в помещение неизвестного происхождения газ…

Как раз к этому моменту Герман вышел из перманентного запоя, на этот раз посвященного первому заработанному им наличному миллиону, включил телевизор — и его тут же отшвырнуло к стенке и шлепнуло об нее, а на разлинованном морщинами лбу мгновенно выступила роса пота. В отравленных заезжих коммерсантах он узнал тех самых злобных волков, с которыми договорился о поставках дешевого золота, и далее у него не возникло и тени сомнений, что к убийству причастны столичные, которые каким-то непостижимым образом узнали о задуманной сделке. Герман вздыбился, рвал и метал, бил посуду (я спрятался в шкаф), а затем опомнился и поспешил собрать у себя на кухне свою команду, как они теперь себя заносчиво называли, и провел совещание, которое обозвал мозговым штурмом. (Уж не знаю, что эти каучуконосы и бразильянцы под этой фразой подразумевали со своими прямыми, как взгляд похотливого самца на сочную самочку, извилинами).

Черная тетрадь, в которую я до этого извергал семя своей мысли, как сквозь землю провалилась. Сначала я решил, что ее выкрал Герман, чтобы узнать мои думы, ведь в отличие от меня, читающего мысли по глазам, для него это единственный способ проникнуть в мой мозг. Я переживал два дня, от страха стал мучительно заикаться, вспоминал построчно, что написал, где мог проколоться, то есть наговорить лишнего, обидеть своего патрона, и уже приготовился пережить еще более страшные побои, чем те, которые пережил. Но на третий день мне удалось без разрешения скользнуть в мозг Германа через его глаза, и я вдруг с удивлением обнаружил, что он не имеет к пропаже тетради никакого отношения.

Тогда я решил посоветоваться с Мармеладкой, которая продолжала делить со мной ложе, ухаживать за мной и поддерживать казарменный порядок в квартире Германа. Я рассказал ей, как дорог мне этот дневник, что он — таинственная и великолепная галерея моих мыслей, все, что у меня есть, не считая пустой глазницы и нескольких гнилых зубов во рту, и пока говорил, мне стало так себя жалко, что я расплакался навзрыд и залил солеными слезами ее смуглые руки. Отчаянная Мармеладка вдруг оттолкнула меня, бросилась в комнату Германа, заснувшего поверх постели с бутылкой пива в руке, и грубо растолкала его. Где его тетрадь? Герман, не разобравшись, наотмашь врезал Мармеладке открытой ладонью по лицу, но потом очухался, в три затяжки выкурил сигарету и неожиданно крепко задумался.

Вскоре он вырос передо мной с пачкой фотографий в руках и попросил внимательно их рассмотреть. Это были снимки его друзей-соратников, которым он всецело доверял, не считая Капитана. Его Герман опасался и старался лишний раз с ним не общаться, и до сих пор скрывал от него то, что все о нем знает, хотя внешне поддерживал с ним старые дружеские отношения. Капитан продолжал заниматься некоторыми делами Германа, втайне сноситься со столичными и ежедневно ему звонил.

Герман. Вспомни, ты писал в этой тетради что-нибудь о своих способностях?

Сильвин. Способностях? Да.

Герман. Тля! Я так и знал, что ты меня подставишь. Кто-то выкрал твою тетрадь и теперь наверняка знает все наши тайны.

Сильвин. Не может быть!

Герман. Я тебе говорю! Кто-то нас предал. Тот, кто был тогда в заброшенном доме, когда мы договаривались о золоте. Тот, кто часто бывает здесь и сумел прикарманить твой паршивый дневник.

Сильвин. Я писал в нем о той встрече…

Герман. Ах, ты и это успел! Ну, так вот, знай, из-за тебя, ублюдок, погибли шесть человек.

Сильвин. Моей вины в этом нет.

Герман. Не будем спорить. Сейчас это не имеет никакого значения. Мне плевать на этих уродов, я достану золото другим способом, дело не в этом. Главное — выяснить, кто ведет двойную игру, иначе нам не прожить и нескольких дней.

Сильвин. Я уже тебе неоднократно говорил, что тебя предает Капитан.

Герман. Я это знаю. Но он не появлялся у меня дома уже две недели. Значит, не он прикарманил тетрадь. Вопрос: кто? А? Посмотри внимательно на эти фотки.

Я углубился в изучение лиц.

Жизнь часто преподносит нам подобные сюрпризы. Не жди беды от врагов, ее источник обычно значительно ближе, в стане друзей. Не жди предательства от того, кто похож на павиана, кому ты посвящаешь лучшие свои пасквили и кто сам явно не испытывает желания менять тебе подгузники. Ибо будущего или состоявшегося изменщика вычислить нетрудно, как правило, это тот, кто ближе всех, кому ты с особой страстью покровительствовал, кому передал свои знания, с кем делился последним, кому всецело доверился и ради кого был готов на любые испытания. Впрочем, если хочешь взрастить плоды по-настоящему преданной дружбы, не путай дикое поле с луна-парком, густо распыляй вокруг себя пестициды, уничтожая на корню всякий пижонский сорняк, а лучше — останься совсем один, потому что все наши беды проистекают от невозможности быть одинокими.

Герман уже пережил шок с Капитаном, но его клюквенной доверчивости не было предела. Вот и сейчас, быстро пролистав фотографии, которые ткнул мне в нос мой ночной кошмар и мои отбитые гениталии, мой целеустремленный магараджа и беспощадный конкистадор, я без промедления обнаружил подкожного клеща: мою тетрадь выкрал Любимчик, которого Герман знал сто лет и имел с ним самые задушевные беседы. Любимчик, как я мысленно его обозначал (безобидный и обаятельный плюшевый медвежонок, к которому каждый с умилением потянется рукой), понимая свою космическую бесталанность и клиническую бесполезность, любил высококлассно лакействовать, официально назывался адъютантом Германа, которому уже давно грезились в отражении зеркала лампасы на штанах, и имел в общих делах вполне съедобный пай. Ранее он ни в чем предосудительном мною замечен не был, как не страдал и клептоманией, но все же поддался на уговоры Капитана и предал своего щедрого товарища и покровителя. Тридцать сребреников выражались в пухлой пачке наличной валюты, но было и одно смягчающее обстоятельство: Любимчика долго запугивали, угрожали расправиться с его семьей. Последнее произвело на него неизгладимое впечатление, несчастный не выдержал и сломался: сначала рассказал все обо мне, так что всем сразу стало ясно, каким образом Герману удается легко преодолевать капканы жесткой конкурентной борьбы, а затем присвоил мой дневник, который тут же оказался в руках главарей столичных.