Сергей Самаров - Возраст гнева
ИГИЛ считает, что умиранию цивилизованного мира способствует установившийся старый мировой порядок, который следует разрушить как можно быстрее и до полного основания, чтобы оставшиеся в живых люди начали жить по-новому. Они берутся этот порядок установить. Вот на это, на танатологический синдром, многие и покупаются. И не только в России, но и в странах Запада.
Я как-то знакомился со статистикой. В Западной Европе и в США наступил пик самоубийств среди молодежи. И психологи называют причину — массовые депрессивные состояния, вызванные безысходностью. Расслоение общества на супербогатых и абсолютно бедных развивается в геометрической прогрессии. В последние годы это особенно заметно. И на Западе, и в России.
Государственный аппарат заботится только о том, чтобы богатели богатые, а на бедных всем наплевать. Их кормят исключительно обещаниями будущего благоденствия. Цены на водку повышают для того, чтобы народ меньше пил, на сигареты — чтобы народ меньше курил. А для чего повышают цены на услуги ЖКХ? Чтобы народ меньше жил? И это называется благоденствием? Благоденствием в будущем? Но тогда богатые будут еще богаче, а бедные еще беднее. И жизнь станет еще тяжелее. Во всем мире. Средний класс, то, чем некогда гордились США, постепенно прекращает свое существование. Попросту исчезает, съедаемый крупным бизнесом.
И все это очень благодатная почва для всяких, как говорит полковник Свекольников, ортодоксальных сект типа ИГИЛ. Не случайно из Европы, я читал, в частности из Франции и Англии, шестнадцатилетние школьники, которым от природы свойственен максимализм, сотнями пытаются уехать воевать за ИГИЛ. И это коренные жители Европы. Вернее, дети коренных жителей. Они легко поддаются пропаганде. Но чтобы отличить пропаганду от реальности, следует хорошо подумать, навести справки, узнать, что там в реальности творится.
— А как сам Сарафутдинов вернулся? Добрался он до ИГИЛ? Что ему там не понравилось? Он узнал, что там творится? — в тон разговору спросил я.
— Его приглашали инструктором по боевой подготовке. Не простым бойцом, а инструктором, чтобы он простых бойцов готовил к боевым действиям. Воевать он не намеревался. Но при первом же разговоре, сразу после переправки через границу, ему сообщили, что его звание там значения не имеет и начнет он простым бойцом, а дальше будет видно.
Так получился первый конфликт. Командир отряда сказал, что ничего не знает о том, что Равилю Эмильевичу предлагали перед отправкой. Ему, дескать, инструкторы в отряде не нужны. Он сам для всех главный инструктор. А уже на следующий день на глазах у Сарафутдинова двум пленным отрезали головы. Причем отрезали прибывшие одновременно с Равилем Эмильевичем молодые парни с Северного Кавказа. А другие снимали казнь на телефоны. Догадаться было не трудно. Прибывших хотели «повязать кровью», чтобы они уже никуда не рыпались и не думали о дороге домой.
Могли бы заставить участвовать в казни и самого Сарафутдинова, но пленных на него не хватило. Однако он понял, что стал следующим в этой кровавой очереди. И потому Равиль Эмильевич вызвался добровольцем в отряд разведки, который должен был пойти в ночной рейд в сторону границы. И там ночью, в темноте, сбежал и перешел через кордон.
Российский загранпаспорт у него отобрали сразу по прибытии в Турцию. И он обратился в консульство. Ему помогли вернуться. Причем после телефонного разговора оттуда, из Турции, с полковником Свекольниковым. Равилю Эмильевичу пришлось пообещать участие в пресс-конференции и в каком-то ток-шоу на центральном телевидении. Лишь бы дали возможность побыстрее вернуться. Там его поселили в гостинице. Он здорово опасался за свою жизнь, говорил, какие-то смурные типы за ним постоянно наблюдали. За каждым его шагом. Там наблюдали, а здесь догнали.
— Думаю, что эти смурные типы — серьезные парни. Равиль Эмильевич имел хорошую боевую подготовку, если даже «рукопашников» тренировал.
— Да, но если ты про убийство, то здесь следует рассматривать все возможные варианты. И я не совсем еще дряблый старик, и за себя постоять сумею. И ты, хотя и инвалид, тоже руками и ногами, слышал, работать умеешь. И он умел. Но вот сидим мы с тобой, разговариваем. Ты уходить собрался. Я вышел проводить. А ты с прощальной улыбкой на лице ударил меня ножом в живот. Сумею я что-то сделать? Как-то защититься?
— Едва ли. В такой обстановке не сумеешь. И Сарафутдинов тоже не смог, — согласился я.
— Это как один из вариантов. Просто мое предположение. Можно еще множество аналогичных версий предположить. А вот если бы к нему пришли какие-то парни из ИГИЛ, Равиль Эмильевич, я думаю, был бы настороже и не допустил бы чего-то подобного. Кстати, что экспертиза говорит, он трезвый был? Ах, да, он же мусульманин… Им Коран потреблять не велит…
— В том-то и дело, что в его организме обнаружили большую дозу спиртосодержащего вещества. Не в желудке, а в крови. Чтобы спиртное рассосалось из желудка в кровь, требуется несколько часов. Это зависит от общего состояния организма, от устойчивости к спиртному, от уровня обмена веществ. Может и за два часа рассосаться, может и за шесть. Это еще и от состава крови зависит. Так эксперт сказал. Экспертизу состава крови я еще не видел. Хотя уже должны были сделать. Но алкоголь в крови был, и в немалом количестве.
— Ты сейчас чем будешь заниматься?
— Для начала хочу найти тех четверых сослуживцев, что вечером приходили к Сарафутдинову. Они пока еще не подозреваемые и могут дать какую-то полезную информацию.
— Ко мне вопросы еще есть?
— Пока — нет. Но если возникнут, разрешите обратиться?
— Заходи, если будет необходимость. Или звони. Ты мой номер знаешь. Я сегодня на пару дней на рыбалку уезжаю. Я каждую неделю езжу. Пользуюсь пенсионной свободой. Звони, я смогу и с реки тебе ответить.
— Договорились, товарищ подполковник…
* * *До того как завести машину, я позвонил капитану Сане и попросил ее, если есть возможность, навести справки об имаме городской салафитской мечети. Радимова обещала сделать это быстро, потому что, на ее памяти, такие данные уже кто-то собирал. По крайней мере, досье должно быть в картотеке. Предложила мне сразу заехать, но я пообещал сделать это ближе к вечеру. Сначала я намеревался посетить базу отдельного отряда спецназа внутренних войск «Росомаха».
Мне опять предстояло проехать через весь город, и даже мимо штаба округа, но я не стал без дела навещать полковника Быковского, чтобы не отрывать его от служебных дел. Тем более что постоянного пропуска в окружное разведуправление я не имел, а заказывать временный было долго. Я проехал мимо штаба, испытывая не совсем понятные мне самому чувства какой-то отдаленной тоски, вообще-то мне не свойственной.
Помню, еще первый мой командир роты, когда мне после училища спецназа дали под командование разведвзвод, говаривал, что для военного разведчика главная черта характера — это умение мимикрировать. Именно черта характера, а не просто приобретенное на случай умение. И относилось это вовсе не к понятию из зоологии или ботаники, а к философскому понятию термина «мимикрия». Следовало приспосабливаться и адаптироваться не только к окружающему тебя миру природы, но и органично вливаться в человеческий мир, в любое общество, в любой этнос, в любой класс, куда бы тебя ни забросили обстоятельства.
Меня обстоятельства выбросили из армии, без которой я раньше не представлял себе жизни. Даже думать раньше не хотел, как я сумел бы прожить без армии. Но — пришлось. И к гражданской жизни пришлось приспосабливаться, пришлось мимикрировать, адаптироваться. Кажется, это у меня получилось. Хотя порой нет-нет да кольнет внутри, когда увидишь где-нибудь здание или технику, связанную с армией.
Люди в погонах меня так сильно не задевали, поскольку в нашем городе их было много, да и общался я чаще всего именно с ними. Пусть не всегда погоны были армейскими, тем не менее люди эти составляли мой окружающий мир, мой ареал обитания. А вот здание штаба округа или движущийся по дороге бронетранспортер вызывали тонкую боль. Хорошо еще, что я собой привычно неплохо владел и любые настроения умел из себя выдавливать иными настроениями. Стоило только подумать о текущих делах, как настроение менялось.
Сейчас я тоже подумал о текущих делах. О том, как мне лучше вести себя с командованием отдельного отряда спецназа внутренних войск «Росомаха». В принципе, после звонка капитана Сани меня должны были принять в отряде достаточно мирно. По крайней мере, не в штыки. Да и там, на Северном Кавказе, мне приходилось неоднократно взаимодействовать с внутривойсковиками. Как правило, большинство из них носило «краповые» береты. Это значило, что они имеют прекрасную подготовку, близкую к подготовке спецназа ГРУ. Естественно, я понимал, что спецназ ГРУ всегда стоял и будет стоять особняком среди других подразделений спецназа. Но говорить об этом вслух среди «краповых», понятно, было бы не корректно.
