Елена Нестерина - Стальные руки-крылья

Елена Нестерина

Стальные руки-крылья

…Профессия, по которой мой папа вышел на пенсию, – летчик гражданской авиации. Пенсия наступила у него довольно рано, год работы им считали за полтора. Вовсю была перестройка, так что после папы и тех, кто уходил на пенсию вместе с ним, почти никто и не летал – потому что тут же быстро разворовали и привели в полную негодность аэропорт, аэродром, самолеты, наземные службы и склады ГСМ. На много лет этот неутомимый аэропорт, который идеально был подогнан под бесперебойное функционирование, умер. Теплилась жизнь только далеко-далеко за взлетной полосой, на метеостанции, дрожал на ветру полосатый «колдун»… Там собирали погоду и продавали ее в телевизор.

Профессия родителей так или иначе отражается на судьбе детей, и на их ежедневном бытовании тоже. Все детство мы ждали. Маме почти каждую ночь снились падающие самолеты, и только когда у папы наступила пенсия, перестали. Довольно быстро перестали, мама даже удивилась.

Зато начали сниться мне – в основном в моих снах медленно и низко летели тяжелые авиалайнеры. Иногда они входили в пике, а иногда прямо плашмя, но неизменно падали. И неизменно возле нашей деревни. Звук в моих снах не включался, самолеты падали бесшумно. Горели, пламя их жгло меня, я бежала подальше, радуясь, что самолет не упал на наш дом. Тех, кто догорал в самолетах, было жалко, но радость, что хоть я убегаю, но жива, оказывалась неизменно сильнее. Что мне нравилось – так это то, что во сне не было за это стыдно. А однажды так во сне у меня упала Останкинская телебашня, самый шпиль ее рухнул на край сада, башня не загорелась, а просто упала – и весь сон я с мародерской радостью бежала грабить. И думала, что здорово, что на наш сад упало. Бежала, башня с садом отдалялись – а я за ними, предвкушая, чем можно поживиться в башне…

Падающие самолеты снятся и сейчас. Даже ядерный взрыв не снится. И самолеты такие фантастические, с тенденцией к дирижаблю. Пышные. Медленные. Изредка пролетают и падают далеко, за лесом. Только несильной взрывной волной накрывает.

«Ан-2», на котором проработал мой папа, уже перестали производить. Все перестали, кроме Китая. Там делают, сами используют и продают туда, куда раньше продавали мы. Я верю, что «Ан-2» модернизируют (в Книге рекордов Гиннесса «Ан-2» значится как единственный самолет, который может эксплуатироваться более шестидесяти лет, так там все грамотно спланировано и качественно произведено) и вернут в производство.

Я никогда не говорю о нем «Кукурузник».

Кормилец. Так он у нас называется.

Старший брат «Ан-2» самолет «По-2» заслуживает поклона и уважения. На нем летали до войны и в войну.

«Ан-2» в небе над головой – это праздник и ожидание. Сколько себя помню – столько и праздник.

В кабине «Ан-2» нельзя, закрыв окошки, лететь только на приборах, нужно постоянное включение в процесс. Нужно смотреть, слушать – как работает мотор, движение воздуха и разговоры с диспетчером.

А из кабины видно небо и все, что под ним – поля, речки, дома, леса. «Ан-2» может взмыть высоко-высоко и лететь над облаками, которые толстыми съедобными слоями будут лежать под ним. А может лететь совсем низко, над водой, над полем, над самой кромкой леса. И будет казаться, что если высунуться как следует, то можно хватать листья с макушек деревьев.

Но я этого ничего не делала, потому что никогда не летала в детстве на «Ан-2». На вертолете «Эх, нам бы дожить бы!» – да, на пассажирских лайнерах – много раз. А на кормильце ни разу. Пока, уже в институте, не отправилась в клуб МГУ прыгать с парашютом.

Много раз, когда мы жили в деревне, а папа работал где-то поблизости, он пролетал на своем весело урчащем самолете над домом и садом. Папа выглядывал из кабины, махал нам рукой. И ему махала и кричала вся деревня. Однажды мы рвали вишни, веселились, кричали, пищали и не слышали гула мотора подлетающего самолета. Когда мы его заметили, было уже поздно – и мама, и мы с сестрой попали под бомбежку. Авиация обрабатывала поля, и папа осыпал нас с самолета градом твердых розовеньких шариков удобрения.

«Ан-2» может сесть даже на поле, взлетная полоса нужна ему ровная, но не такая длинная, как для больших самолетов. Да, наш папа садился несколько раз на поле за деревней. Сейчас это поле уже непригодно – ни как пастбище, не то что в виде взлетной полосы для «Ан-2». Есть предел норме буераков на душу населения.

Да, еще в моем детстве на «Ан-2» можно было летать по всей стране – как на пригородном автобусе. Он мог садиться на крошечные аэродромчики – в Узбекистане и казахской степи, среди брянских лесов, в Мещовском ополье, даже в болотистых краях Смоленщины, где к взлетной полосе подступали вода и обманчивые кочки. А какие попадались пассажиры! Деревенское население с мешками и корзинками, вместе с ними катались поросята, козы и куры. Часто летали журналисты, которые совали советские свои носы в самые глухие уголки страны, агрономы, которым нужно было успеть побывать в разных концах своего огромного хозяйства. Час, самое большое два – и ты оказываешься в таком краю, куда и на собаках не доберешься, ни одна машина не пройдет.

На «Ан-2» производят аэрофотосъемку. В детстве я мечтала посмотреть, как ее делают! Если в раннее-раннее ясное и безоблачное утро взлететь в небо под лучами восходящего солнца, можно увидеть все неровности земли. Будут видны ямки, грядки и фундаменты древних строений, даже тех, которые разрушились и скрылись под землей много тысяч лет назад. А сколько нетронутых курганов видел с самолета папа – тех, которые стоят далеко от больших дорог и о существовании которых, наверное, не знают ученые! Мы потом к ним на машине ездили. Далеко не ко всем, конечно, но пять монголо-татарских курганов в ряд вдоль реки Серены, которые папа увидел с самолета и нанес на карту, нашли! Курганы давно перерыты, обольщаться не приходилось, но тем не менее.

А еще на «Ан-2» перевозят грузы. Вмещается в него очень много. Ведь как приятно – лететь в небе и везти целый самолет узбекских дынь! Или партию лекарства в отдаленный уголок страны.

«Ан-2» обрабатывают поля химикатами. Если бы этого не делали, то от бессовестных вредителей погибли бы урожаи хлопка в Средней Азии, виноградники в Крыму, кубанская пшеница и фруктовые сады. Мне это было четко понятно – тоже с детства. Кто-то и прививки не делает, а химия – друг. Командировка ради удобрения полей так и называлась – «папа на химии». Пару раз я так и сказала, чем шокировала каких-то взрослых. Мама потихоньку договорилась называть это нейтрально «папа в командировке». Все лето «химичил», как некоторые постзоновские труженики.

Зимой пассажирские рейсы. Осенью грузы.