Полное погружение - Сергей Александрович Васильев
— Когда тебя принимают в определенные круги, — Дэн изобразил указательным пальцем воронку, — ты не имеешь права экономить, тебя просто не поймут и отторгнут. Ты не можешь носить дешёвые часы, жить в бюджетных гостиницах и ездить на метро. Твоя одежда, аксессуары, дом — всё должно соответствовать заявленному статусу. Иначе даже не заметишь, как тебя выдавят из круга избранных. Метка «свой-чужой» в любой стае — атрибут обязательный.
Мирский уставился на свои навороченные часы Ulysse Nardin такими глазами, словно видел их впервые, щелкнул по циферблату, усмехнулся и спрятал хронометр под обшлаг мундира.
— Потом обостряется соперничество, ревность… — продолжил он медленно, словно вспоминая какие-то события. — Знаешь, Вася, я сто раз убеждался, что у зависти глаза намного больше, чем у страха. Чёрный пиар, это ведь не посты и не ролики в Тик-токе. Это тихое нашептывание на ухо твоим друзьям, спонсорам, продюсерам, какое ты редкостное дерьмо… Конечно же, на всякое действие всегда найдется противодействие, а на всякую завистливую хитрую задницу — болт. Но это, сука, так дорого…
Дэн вспомнил цифру «Итого» на счетах по поддержанию своего относительно честного имени.
— Кажется, что ты получил миллионный гонорар и забыл про безденежье… А когда приобрёл всё, что тебе полагается по статусу, на твоём счету — даже не по нулям, а глубокий минус… И начинается гонка по вертикали: чем больше зарабатываешь, тем больше обязан тратить, чтобы поддерживать нужный уровень жизни, чтобы соответствовать требованиям света. Поэтому денег хронически не хватает всегда.
— А какой тогда смысл в этом беличьем колесе? — искренне удивилась Василиса.
— Так работает система… — пожал плечами Дэн.
— Гламур — это маскировка, необходимая для того, чтобы повысить свой социальный статус в глазах окружающих, чтобы они думали, что человек имеет доступ к бесконечному источнику денег, — подтвердила Вася.
— Хорошо сказано, — уважительно отозвался Мирский.
— Это Пелевин, — пояснила Стрешнева, — сказано хорошо, а система все равно никудышная.
— Но другой-то нет! — Мирский вспомнил англичанина и поморщился, — ну да, процессор — не айс, материнская плата сбоит, зато графика обалденная. А теперь явилась ты и всё наладишь как надо.
— Нет уж!..
— Почему это «нет»? А для чего тогда к боссу попёрлась? Заявление на увольнение подать? Так это можно и по почте сделать. Нет! Ты явилась, чтобы вмешаться в чужой процесс, в чужую жизнь, оставить своё бесценное мнение в истории!..
— А ты меня за руку схватил!
— Исключительно для твоего же блага. Чтобы окружающие не подумали, что ты — не просто контуженная, о чём уже шепчутся…
— А обо мне уже шепчутся?
— А как ты хотела? Высокое искусство — это серпентарий единомышленников…
— И что говорят обитатели серпентария?
— Ну…- Дэн замялся, — что у тебя задета не только кора головного мозга, но и, так сказать, сама его древесина…
— Однако…
— Забей! Я про другое. Про ваш с профессором наезд на босса.
— А он что, святой? На него наезжать нельзя?
— При желании можно всё. Просто вы сделали это не в то время и не в том месте. Публичное мероприятие не подходит для творческих дискуссий. А вот завтра, когда гости разойдутся, можешь приступать!
— Благодарю за разрешение, ваше превосходительство.
— Обращайтесь, сударыня, сначала лучше ко мне, а потом к начальству — исключительно ради пользы дела, чтобы осчастливленные не скончались на месте от полученных знаний.
— Мирский! Ты всё-таки невыносимый выпендрежник.
Стрешнева показала Дэну язык и смутилась. «Господи, зачем я это сделала? — пролетела в голове Васи покаянная мысль, и щёки вмиг зарделись, — я же так с третьего класса не хулиганила! Что делает со мной этот самовлюбленный прохвост⁈ Почему я перестаю контролировать свои эмоции? Веду себя, как взбалмошный подросток».
Одно она поняла совершенно точно: к концу бесконечного дня и этой безумной презентации Василиса уже не испытывала к Мирскому брезгливости и антипатии, переполнявших её после совместного ужина.
Он, конечно, не извинился, да она и не ожидала… Хотя, где-то в глубине души… Видно, не судьба. Хлыщ сделал вид, что вообще ничего не было… А может, ничего и не помнил? Не в такой уж хлам он был пьян, но ни словом, ни взглядом не выказал никакого смущения или стыда, даже глаза не отвёл при встрече. Ну, и фиг с ним! Если исключить этот неприятный, царапающий факт, всё остальное было прилично. Сели, поговорили. Хоть каждый и остался при своём, но острая фаза отторжения прошла. Её место заняло подобие жалости к Дэну, как к обездвиженному инвалиду. Только в отличие от тела, а тут, с точки зрения Стрешневой, у него всё было в порядке, в голове отсутствовало нечто жизненно важное. Молодой, внешне здоровый и успешный, он суетился, пыжился, пытался выстроить какой-то смысл жизни, а тот, скотина, не выстраивался. Не считать же смыслом жизни сыгранную роль или гонорар за нее. Это же чужая судьба, а не твоя собственная. Ею даже гордиться всерьез невозможно.
Весь этот гламур, великосветские статусы, по мнению Василисы, являлись эрзацем, натужным и несерьёзным фальсификатом, имитацией жизни, где цель постоянно обвиняет средства. Как такую форму существования принять, она себе не представляла. Жизнь этой части общества для Стрешневой всегда была какой-то фэнтези, вроде сказок про Гарри Поттера, кикимору, бабу Ягу и прочее. Где она, простая студентка факультета прикладной механики Донецкого универа(*), а где эти киношные небожители со своими тараканами в головах? Ей бы разобраться в собственных переживаниях и определиться, что она считает главным, а что — второстепенным.
100 дней на линии фронта, всерьёз поменяли её приоритеты, разрушив старые планы и не создав новые. По истечении этих трех с хвостиком месяцев, на гражданке всё казалось необязательным, мимолетным и легковесным — люди, события, даже фундаментальные строения. Повидала она, как всё это на войне зыбко, и превращается в бесформенные руины на один щелчок пальцев. Зато «на нуле» было проще и конкретнее. А тут — кисель из полутонов и полунамёков, полудвижений и полупозиций, раздражающих своей недосказанностью и двусмысленностью. Однако судьба её забросила именно сюда, к этим людям, и надо было каким-то образом с ними сосуществовать. Заходя в киностудию, Вася вспомнила строки Сергея Есенина:
'Мне ненавистны и те, и эти.
Все они — класс грабительских банд.
Но должен же, друг мой, на свете
Жить как-то
