Краткая история семи убийств - Джеймс Марлон
Она смотрит на меня с видом матери, теряющей терпение со своим тугодумным дитятей. Я хочу сказать, что не идиотка, но вместо этого подхожу к окну и становлюсь рядом с ней.
– Хотя сейчас оно уже почти кончилось.
– Что кончилось? – выговариваю я так тихо, что она вряд ли меня и слышит.
– Все это смертоубийство.
– Откуда ты знаешь?
– Людей не так много осталось, чтоб убивать. А Джоси Уэйлса скоро упекут в америкосовскую тюрягу, и надолго. Я сразу это поняла, как только узнала.
– А я не знала, что он в тюрьме.
– Да что ты вообще знаешь о Ямайке? Там все газеты только и писали, что про Джоси Уэйлса. Считай, что все новости про одного него. Я сама читала. Что ни день, то новые россказни о суде, о слушаниях, о свидетелях, о показаниях, о Тайном совете. О всех тех, которых он убил, и как янки хотят его к себе заполучить. Включишь телик, а там даже в американских новостях разговор все о нем, будто он какая кинозвезда. Всё Джоси Уэйлс, Джоси Уэйлс, Джоси Уэйлс, и… С тобой все в порядке? Ой, дорогая ты моя… Тихо, тихо… Дай помогу… Всё, всё, подхватила…
Я киваю и осознаю, что сижу на стуле у кровати того «Дона». Даже из головы вылетело, как я сюда добралась, хотя сознания вроде не теряла. Только голова кружится.
– Ты щас в порядке?
– Ага. Не, воды не надо.
– Чё?
– Это в сериалах людям вечно суют воду, чтоб отмякли. Кажут всякую фигню…
– Девочка моя, это ты что, лишилась чувств и вдруг заговорила на ямайском? Ну и дела…
– Да нет, я в себе.
И тут она начинает смеяться, да так громко, что как бы не очнулся ее муженек из «Донов». Смех переходит в широкую улыбку, гасится в смешок, затем ее грудь просто приподнимается. Что-то мне подсказывает: в какой-то момент я перестала быть для нее мишенью смеха.
– Так когда ты последний раз говорила на ямайском?
– Я? Да я на нем говорю все вре… Впрочем, знаешь когда? На прошлой неделе, когда тот жирюга, что заправляет «Райт Эйд» в Бронксе, спросил, как высоко под юбкой у меня кончаются белые чулки.
– Омля… А ты что ему сказала?
– А я ему: тебе, говнюга, не дотянуться.
Головокружение вроде бы унялось. Непонятно. Точно даже не знаю, зачем и как оно открылось. А затем она говорит:
– Интересно, а сам процесс по телику будут казать?
– Какой еще процесс?
– Ты чё, до сих пор не в себе? Судебный, над Джоси Уэйлсом.
Знаете, как можно понять, что женщина напускает на себя равнодушный вид? По тому, как она распрямляет и без того прямую спину, начинает играться со своим колье и отворачивается, даже если на нее никто не смотрит. И при этом туманно улыбается, будто ей что-то смешное рассказывает призрак. Улыбается до тех пор, пока от улыбки не остается и следа, а губы растягиваются в гримасе, напоминающей скорее оскал. Да, именно такую женщину я сейчас исподтишка разглядываю в зеркало по ту сторону кровати, на которой лежит «Дон».
– По тому типу плачет петля. Или пуля от кого-нибудь из тюряги. Лично я была бы «за».
– Из-за этого? – спрашиваю я.
Указывать на лежачего мне не хочется – слишком уж пафосно, – и я ограничиваюсь тихим кивком.
– А «Доны», по-твоему, никого не убивали и чисты как агнцы? – спрашиваю я.
Забавно: всю эту муть я пытаюсь гнать из головы, но помню, что не так давно в «Нью-Йорк пост» мне на глаза попался заголовок… да-да, статья о ямайце, который подсадил на крэк Нью-Йорк и встал во главе «Иерархии донов». Я это помню как раз по тому, что это был последний раз, когда я вообще брала в руки «Нью-Йорк пост».
– У «Донов» главы нет.
– Конечно, раз он в тюрьме.
– Нет, я про то, что у них нет такого вожака, как Джоси Уэйлс. Тот другой. Настоящий волчара. Как-то раз кто-то въехал ему в автомобиль… точней, наоборот, это он въехал и за тем человеком погнался. Ты представляешь? Тот забегает прямо в полицейский участок…
– И полиция отвозит его домой?
– Ха-ха. Они сидят, как суслики, а Джоси заявляется прямо в участок со своей бандой, выводит того парня и приканчивает прямо на улице, под окнами у фараонов.
– О боже…
– Вот и я про то. Но знаешь, если в тебе такое зло, то не удивляйся, когда оно вернется тебе сторицей. Потому и дочь его, и сына, который ходил у него в школу Уолмера – папаша хотел, чтобы его сынок выглядел крутым, – обоих пристрелили. Как матери, мне, конечно, жаль, когда гибнет ребенок. Но тому факеру это был хороший урок. И как раз это послужило началом всей той мудянки. Ты только представь: когда погибла девушка, ничего не произошло, но когда пулю влепили его отпрыску, весь Кингстон взорвался вулканом. Вот как. И огонь перекинулся до самого Майами и Нью-Йорка. Мой муж рассказывал, что дым донесло аж до Канзаса. Ты знаешь, где этот Канзас?
– Не-а.
– И я тоже.
– Значит, он теперь в тюрьме. И на волю не выйдет.
– И хотел бы, да не выпустят. Если б он мог выйти, то сделал бы это на Ямайке. Но, как я слышала, он стал слишком разговорчив. И многие этим напуганы до одури. На его месте я б давно уже села на самолет и перепорхнула сюда.
– Значит, он за решеткой? И ему оттуда не выйти?
– Пока, во всяком случае. А чего у тебя до Джоси Уэйлса такой интерес? Ты ж сама не из гетто?
– Я…
Еще даже не Рождество – всего лишь декабрь, – а кто-то уже с веселым треском пускает хлопушки, и я бегу, бегу и снова бегу, затем скачу, затем замедляю ход, и уже в десятке футов от ворот дома № 56 моя поступь становится напряженной – слишком уж громко те хлопушки трещат; особенно мне не нравятся эти заполошно-быстрые «тра-та-та-та-та», и я хочу сделать поворот, но ворота дома уже открыты – милости просим, – и открытые створки словно две гостеприимно распахнутых руки – «входи, дщерь, здесь тебя ждет лишь любовь и единение»; и тут мимо меня пробегает тот хлопушечник. Мужчина бежит спиной вперед и чуть меня не сбивает; он в безрукавке-«сеточке», а в руках у него автомат, и он дергается от… отдачи? Да, отдача, в кино это называют «отдачей». Автомат трясется трясом и «тра-та-та-та-та» – именно так, а не «па-па-па-па», – и этот человек пробегает мимо меня; вот он уже за мной, а я провожаю его взглядом до белой машины – «Кортины», кажется; он кричит «бомбоклат», а я оглядываюсь и вижу еще двоих – один впереди, тоже что-то вопит, второй сзади с двумя пистолетами, палит из них вверх и вниз «пап-пап-пап»; от каждого такого «пап» я вздрагиваю всем телом, а один из тех двоих на бегу сшибает меня вбок, а другой сзади сшибает меня в другую сторону, и я кружусь кружусь кружусь на месте, а еще один стреляет дважды и белая машина со скрежетом срывается с места; я не заметила, что там стоит и еще одна машина, а у меня по-прежнему ощущение, будто я кружусь, хотя я знаю, что остановилась, ведь я топнула ногой о землю, чтобы встать прочно, и я как будто очухиваюсь от воя сирен или может это комары, а вон там совсем рядом возле караульной будки распласталась в грязи женщина, у нее возле головы растекается кровь и люди вопят и вопят, а я поворачиваюсь и утыкаюсь в грудь высокому мужчине выше меня, и плотный хотя и поджарый, а кожа у него темная или может это из-за темноты, а глаза узкие как у китайца только сам он черный, хотя нет просто темный и утыкается прямо мне в лицо и прямо в шею и нюхает нюхает нюхает как пес, «Джоси давай бомбоклат в машину» кричат ему из белой «Кортины», а он подставляет ствол пистолета прямо к моему лицу и в нем дырка, нет это буква «О», нет это «О» с дыркой, и оно пахнет как спички когда ими чиркаешь, «Джоси давай бомбоклат в машину» кричит кто-то из «Кортины», но он по-прежнему передо мной машет пистолетом все ближе и ближе и уже прямо перед моим левым глазом, но сирены все громче и он уходит пятясь и глядя на меня и целясь, уходит дальше и дальше но приближается все сильней и сильней и вот он уже в машине но я чувствую его дыхание на моей шее, и вот он уже отъезжает но я чувствую что он все еще здесь и не могу пошевелиться, а та женщина все так же в грязи, но к ней с криком сбегается ребятня, а сзади сходятся еще какие-то люди, должно быть чтобы меня застрелить и я бегу бегу бегу, а машины гудят и воет сирена и проносится мимо, а я все бегу, вот на светофоре притормаживает автобус и я вспрыгиваю на ступеньку и люди смотрят на меня во все глаза. Забегаю домой только чтобы схватить чемодан нет сумку нет сумочку ты с ума сошла зачем тебе эта чертова сумочка, хватай чемоданчик под кроватью который брала с собой в Негрил с Дэнни, белый иностранец, хватай бомбоклат чемодан мухой мухой мухой, бомбоклат это ж какая пылища под кроватью всё времени на это нет, красное платье, синяя юбка, синяя джинсовая юбка, «Фиоруччи», «Шелли-энн», джинсовый комбинезон, столько джинсов но куда ты собираешься? Платье «Калико» нет, пурпурное платье нет, бархатная юбка нет непонятно вообще зачем ты ее покупала просто чтоб понравилось матери, набор трусиков из верхнего ящика, носки вразнобой да кому они нужны, косметика да кому она нужна, помаду не надо, тушь для ресниц боже ты мой дура он же там со стволом с дыркой «О» с пулей, какого хрена ты рассусоливаешь? А куда ты собралась? Зубная щетка, зубная паста, эликсир, тоже мне нашла время давай давай давай шевелись, блокнот – кому писать? Библия – когда читать? Сабо, макси «адидас» для повседневной носки, надо изменить свою внешность, изменить так чтобы он никогда меня не узнал, он идет за мной по пятам он у дверей он уехал но… нет нет нет слишком много платьев, а в них неудобно бегать, надо больше штанов и кроссовок, нет я не могу… нет… оставайся на месте. Просто оставайся не своем месте, он ведь тебя не узнает. Ему ведь тебя не сыскать. Где ему тебя искать? Но Кингстон тесен. Ямайка и так-то тесна, а Кингстон еще теснее, он тебя будет вынюхивать, как пес, потому-то он тебя и нюхал, он будет тебя преследовать и застрелит нынче ночью, как собаку. Думай ради бога думай. Полиция вызовет тебя как свидетеля, а защиты тебе не обеспечит. Возьми Библию. Нет. Нет, сука, бери Библию. Не включай радио, не включай телевизора, он тебя через него разыщет, вынюхает по запаху и убьет из этого своего «О» с дыркой и пулей внутри, я знаю. Кто не знает насчет гетто, потому у нас и чрезвычайное положение, потому что обитатель гетто может пролезть всюду куда захочет, раз уж он может вломиться в дом моей матери, избить отца, а ее изнасиловать, то они могут найти кого угодно где угодно, не думай о них, гони их из головы, гони их всех прочь.
