Вирус ненависти - Александр Александрович Тамоников
Ювелир Аскольд Владимирович Разин открыл дверь и пропустил гостя к себе в мастерскую. Здесь царило запустение. Оборудование запылилось, накрытый тканью стол давно не использовался. Разин, шаркая тапками по полу и беспрестанно поправляя сползающий с плеч большой женский платок, пояснил:
— Как все не разграбили за время, пока фашисты в городе были, не знаю. Может, потому что ценностей тут нет, а ценность оборудования понимает лишь тот, кто умеет и хочет работать руками, а не красть чужое… Вы проходите, проходите!.. Как вы сказали, вас зовут?.. Вы из НКВД?
— Меня зовут Максим Андреевич, я действительно из НКВД и мне хотелось бы узнать ваше мнение о неких драгоценностях, которые случайно оказались у нас. Нам очень важно ваше мнение специалиста.
— Специалиста, — улыбнулся Разин. — Знал бы мой отец, чем занялся его подающий надежды сынок. Профессор Разин спал и видел, что его сын пойдет по стопам отца и станет светилом отечественной и мировой исторической науки. Но от этой темы я отошел очень давно. Единственное, что меня интересует, кроме практических занятий по ремонту и производству драгоценных изделий, это их история. Поверьте, история драгоценностей не менее прекрасна и примечательна, чем история государства. Там тоже есть великие и есть мрачные страницы, там есть место великой любви и великим предательствам. И крови там не меньше, чем в реальной истории любой страны.
— Вот поэтому я к вам и пришел, Аскольд Владимирович.
— Да вы садитесь, Максим Андреевич, — ювелир жестом указал на глубокое кресло и сам уселся в другое, стоявшее рядом. — Ну, рассказывайте свою мрачную историю. Верю, что пришли вы не просто так.
Шелестов расстегнул офицерскую полевую сумку, достал оттуда сверток и, развернув тряпицу, придвинул содержимое ювелиру. Разин некоторое время смотрел на кулон, серьги, на перстни, а потом, наклонившись к столу, выдвинул ящик и достал увеличительное стекло на красивой резной ручке из слоновой кости. Он долго рассматривал один перстень, затем второй. Потом, отложив лупу, взял глазную лупу на скобе и надел ее на голову. Он очень долго рассматривал крепление камней, что-то на внутренней стороне колец. Затем так же долго рассматривал и изучал серьги, кулон. Шелестов терпеливо ждал, глядя, как работает мастер. Наконец, ювелир сдвинул на темя глазную лупу и внимательно посмотрел на гостя:
— Ну, что вы от меня ждете? Хотите узнать, что я могу сказать об этих украшениях? Извольте, Максим Андреевич. Что касается перстней. Это характерные работы юга-востока Европы. Я бы сказал, что изготовили их турецкие мастера или болгарские. И способ крепления камня, и сама обработка камня говорят об этом. Немного стерлось клеймо на внутренней стороне колец, не могу разобрать, но это не европейское клеймо. И изготовили оба перстня разные мастера. Представители разных, если так можно сказать, ювелирных школ.
— Могли эти перстни появиться в Италии, Франции в то время, когда их изготовили?
— Сомневаюсь, — покачал ювелир головой. — Видите ли, это очень дорогие вещи, позволить себе покупку такого украшения мог мужчина не столько богатый, сколько с положением. Но это человек не из итальянской знати и не французской. Там с такими перстнями появляться было бы не совсем прилично. Это восточная знать.
— Мужчина, вы сказали? Значит, такие перстни не могла носить женщина?
— Помилуйте, — рассмеялся ювелир. — Это все равно чтобы мужчина надел женское бальное платье и явился на бал. А вот серьги эти мне знакомы.
Лицо Разина потемнело, брови сошлись к переносице. Он медленно поднял глаза на гостя и прошептал:
— Откуда они у вас? Эти серьги я ремонтировал в тридцать восьмом году вот здесь, в этой мастерской.
— Расскажите, что вы знаете об этих серьгах и об их хозяйке, — попросил Шелестов твердым голосом.
Разин открыл было рот, чтобы снова потребовать ответа, его глаза стали глубокими и черными. Потом ювелир опустил голову и замолчал. Шелестов не стал его торопить, понимая, что с этими украшениями что-то связано, какое-то горе, трагедия. Пусть человек придет в себя, а уж потом рассказывает. Ювелир сидел, держа сережки обеими руками, и большими пальцами поглаживал сложную подвеску. Наконец, он заговорил тихим бесцветным голосом:
— Они принадлежали Зое Вадимовне Галицкой. Милейшая женщина унаследовала их от своей прабабушки, которой жених привез эти серьги из Парижа во время Европейского похода тысяча восемьсот двенадцатого — тысяча восемьсот четырнадцатого годов. Чистая французская работа. Такие мастера на Лувр трудились, на высшую знать Парижа. Ну, конечно, до того, как Франция упразднила дворянство. Прабабушка умерла в молодости еще при родах. Какое-то время драгоценности считались утерянными, но потом Зоя Вадимовна случайно нашла их на чердаке фамильного дома за печной трубой, когда печник чистил дымоход.
— И принесла вам их для починки?
— Да, принесла. Мы, помнится, долго пили чай и вспоминали ту эпоху и ее бабушку. Зоя Вадимовна очень любила эти серьги.
— А перстни, кулон? — тут же спросил Шелестов.
— Что? Ах, перстни, нет, все остальное ей не принадлежало. Только серьги… Скажите, что с ней стало? Я имею в виду Галицкую.
— Я не уверен пока ни в чем, Аскольд Владимирович. Позвольте мне пока не отвечать вам. Я обещаю, когда все разъяснится, то мы обязательно встретимся, и я вам обо всем расскажу. Может быть, если будет такая возможность, мы вернем драгоценности их владельцам.
— Что вы сможете мне рассказать. Я слышал, что Галицкую и еще многих людей с детьми увезли эсэсовцы. Говорили, что в концлагерь.
— С кем жила Галицкая, были у нее родственники, семья, близкие подруги?
— Близких нет. Были, конечно, знакомые, хорошие знакомые, но близких нет. Две подруги юности, с которыми она часто общалась, насколько я понял, умерли еще в двадцатые годы от чахотки. А остальные… Нет, не думаю. И родственников у нее не было. Одна она жила. А в сорок первом, когда началась война, я слышал, что она приютила двух девочек. Беженцы, потерялись, вот она и приютила.
— А знакома вам женщина по имени Лариса Сергеевна? Врач.
— Лариса Сергеевна? Нет, не слыхал о такой. Не встречалась.
Сосновский старательно играл свою роль, чуть покашливая. Многие боялись туберкулеза и в серьезные разговоры с незнакомцем не вступали. Он не выпускал из вида Ларису Сергеевну и
