Андрей Воронин - Группа крови
Юридическая сторона дела его ничуть не настораживала. Все равно за всю свою жизнь он так и не научился разбираться во всех этих печатях, подписях, холдингах и брифингах. Бумага, которую он подписал, имела солидный, вполне официальный вид. К бумаге прилагалось честное слово старого приятеля Гены. Так какие, спрашивается, у Кузнеца могли возникнуть сомнения? Кроме того, вся его жизнь была сплошной и непрерывной цепью бескорыстных авантюр, и он не видел ничего странного в том, что кто-то намеревается выполнять заказ правительства США в подвале, расположенном на окраине деревни Ежики. В конце концов, так действительно было дешевле, а умение творить нечто из ничего Кузнец полагал едва ли не основной добродетелью уважающего себя механика. Если бы к нему пришел человек в космическом скафандре и предложил сконструировать, собрать, отладить и запустить на орбиту метеорологический или даже оборонный спутник, Кузнец без колебаний взялся бы за эту работу. Ну, разве что попросил бы пару сотен аванса на всякую электронную требуху и бочку-другую керосина, чтобы заправить ракету-носитель.
Мельницу он соорудил довольно быстро, приспособив и модернизировав ржавевшую на заднем дворе бетономешалку, торчавшую здесь со времени строительства бункера. С емкостями для замачивания и вываривания сырья, всякими ситами и выжимными прессами особых трудностей не возникло. Кузнец, как мог, разнообразил довольно скучный процесс сборки и наладки стандартного, по сути дела, оборудования, до предела механизировав и автоматизировав каждую стадию будущего производства.
В этом был резон, поскольку «американец» Мышляев предупредил его, что не собирается нанимать рабочих со стороны. Следовательно, весь физический труд должен был лечь на плечи уже имеющегося в наличии персонала «совместного предприятия»: директора Мышляева, консультанта по изготовлению денежных знаков Гены Гаркуна, специалиста-химика Заболотного и, конечно же, самого Кузнеца.
Химик Заболотный оказался чванливым, крайне неприятным в общении, сухим и педантичным типом, не упускавшим случая лишний раз подчеркнуть, что он имеет степень кандидата технических наук и потому относится к разряду творческой интеллигенции. Было с первого взгляда ясно, что помешивать в чане кипящее вонючее варево он не станет даже под страхом смертной казни. Гена Гаркун, как старый приятель, наверняка был бы рад взять на себя самую тяжелую работу, но, как ни крути, он все-таки калека, а какой из калеки работник? Поднимет мешок с тряпками и помрет ненароком… Ну, а директор – он и есть директор. Его дело утрясать в Москве разные вопросы, отдавать руководящие указания и раз в месяц выдавать зарплату. Вот и получается, что изо всей компании руками работать может только один человек, и человек этот – он, Кузнец, собственной персоной. Попусту тратить свое драгоценное время на перетаскивание тяжестей и иной малопроизводительный труд Кузнец не любил, так что созданный им агрегат здорово смахивал на средних размеров промышленного робота.
Впервые осмотрев это творение, «американец»
Павел Сергеевич поперхнулся, кашлянул в кулак и с сомнением оглянулся на Гаркуна. Гаркун ожесточенно закивал и поднял кверху большой палец, показывая, что работа выполнена на уровне мировых стандартов. У Кузнеца от благодарности к другу Гене слезы навернулись на глаза: он, как всегда, вложил в работу всю душу и очень боялся, что результат не удовлетворит заказчика. Мышляев, справившись с первым шоком, рассыпался в комплиментах, и даже «интеллигент» Заболотный, привычно поправив на переносице очки с бифокальными линзами, суховато заявил, что «эта штука, судя по всему, должна работать».
После первого пробного запуска Мышляев отвел Кузнеца в сторонку, еще раз похвалил, с чувством пожал руку и, сославшись на временные финансовые трудности, вручил сто долларов на, как он выразился, текущие расходы. Кузнец остался доволен. Насчет финансовых трудностей он все отлично понимал, поскольку сам вечно сидел без денег.
На начальной стадии работы безденежье было в порядке вещей. Вот когда удастся наладить производство, и продукция сплошным потоком пойдет за кордон, тогда и деньги, глядишь, появятся. А до тех пор придется потерпеть. Впервой, что ли, русскому человеку?
Мышляев продолжал настаивать на полной секретности всего проекта, поэтому Кузнец собрал свой агрегат в подвале. Из-за спешки он не предусмотрел некоторых неприятных последствий такого решения: как только машину запустили на полный ход, в подвале стало нечем дышать из-за сырости и вонючих испарений. По бетонным стенам крупными каплями стекал конденсат, собираясь на полу в обширные лужи. Учитывая то обстоятельство, что машина потребляла ток напряжением в триста восемьдесят вольт, сырость представляла собой весьма серьезную проблему. Установленная в подвале вентиляционная труба не справлялась с запахом и испарениями, и Кузнецу пришлось на целую неделю вырубить ток – до тех пор, пока не была собрана, отлажена и опробована новая система принудительной вентиляции, оснащенная хитроумными фильтрами, превращавшими выходивший из трубы столб густого вонючего пара в едва заметную струйку теплого воздуха, которая поднималась из торчавшего над крышей бункера широкого жестяного короба.
После этого в подвале можно было находиться, не рискуя задохнуться. Правда, от машины все равно волнами исходил нездоровый жар, и Кузнецу пришлось перетащить свой топчан и все свое имущество в самый дальний отсек бункера. Кузнец был, наверное, одним из наиболее мирных людей на земле, но он питал слабость к военным терминам: бункер, отсек, трап, люк и т, п.
После этого настал черед химика Заболотного. Дни напролет он экспериментировал, подбирая нужный состав сырья для изготовления бумаги именно того сорта, который требовался по условиям контракта.
У него что-то не ладилось, и, когда выдавалась свободная минутка, Кузнец порой принимался озадаченно скрести в затылке: было очевидно, что Заболотный ищет наугад, блуждая в потемках. В таком случае возникал вполне резонный вопрос: почему правительство США, отдав в руки мелкой частной фирмы такой важный заказ, заодно не снабдило подрядчика точной рецептурой изготовления бумаги?
Кузнец несколько раз собирался задать этот вопрос Мышляеву, но тот появлялся в бункере не так уж часто и был занят сверх всякой меры. Впрочем, выглядел он при этом веселым и довольным, так что Кузнец поневоле проникался его уверенностью и забывал о своих сомнениях, увлекшись очередной поставленной Мышляевым задачей. Новые задачи возникали одна за другой, не оставляя времени для раздумий на отвлеченные темы. Для начала Кузнецу пришлось изготовить миниатюрную копию своего громоздкого агрегата, чтобы Заболотный мог экспериментировать, не гоняя вхолостую главную машину, рассчитанную на довольно большой объем выпускаемой продукции. Теперь, когда перед глазами у него имелся готовый образец, работать было легко, и дело двигалось на удивление быстро. Уже через неделю машинка заработала, и Заболотный перестал с недовольным видом слоняться вокруг, отвлекая Кузнеца своими ворчливыми замечаниями: запершись в отведенной ему каморке, он вплотную занялся своими прямыми обязанностями.
В конце октября, когда бурьян на подворье Кузнеца почернел и высох, а на деревьях не осталось листвы, к нему в гости приехали Мышляев и Гаркун.
Теперь они приезжали на видавшей виды «шестерке» – огромная заграничная машина Мышляева была очень плохо приспособлена для российских проселков и к тому же слишком бросалась в глаза, нарушая секретность, о которой так пекся директор совместного предприятия.
Они привезли Кузнецу кое-какие материалы, о которых он просил в прошлый раз, и сразу же поспешили в бункер, где колдовал над составом бумаги Заболотный. Пробыли они там недолго.
– Ну, что же, – сказал Мышляев, когда они с Гаркуном снова поднялись наверх, – я вижу, в нашем деле наметились определенные сдвиги.
Говорил он с легким акцентом. С таким же акцентом, насколько помнилось Кузнецу, разговаривал приезжавший в деревню пару лет назад проповедник – не то баптист, не то адвентист седьмого дня, не то вообще пятидесятник. Он не то чтобы коверкал слова, но путал ударения и говорил с какой-то странной интонацией, словно плохой драматический актер.
Точно такое же произношение было и у Мышляева, хотя, когда он увлекался, его речь становилась вполне человеческой, без этих странных взлетов, падений и преувеличенно четкой артикуляции.
– Да, – по обыкновению чавкая, отозвался Гаркун, – сдвиги есть.
– Я думаю в самом скором времени можно будет начать производство, – сказал Мышляев. – Да, кстати… Михаил Ульянович, – обернулся он к Кузнецу, – подойдите к нам, пожалуйста.
Он никогда не называл Кузнеца просто Кузнецом, обращаясь к нему исключительно по имени-отчеству, а в официальных случаях и вовсе употребляя казенное «господин Шубин». К счастью, официальные случаи бывали редко – как правило, во время вручения очередной суммы на мелкие расходы. Назвать эти редкие денежные вливания зарплатой было довольно сложно, уж очень нерегулярными и мизерными они были.
