Андрей Воронин - Группа крови
Затвор автомата лязгнул в последний раз, боек сухо клацнул, упав на пустой патронник. В наступившей тишине стало отчетливо слышно, как позванивает, катясь по кафельному полу, последняя гильза, и капает со стола какая-то жидкость – не то водка из разбитой бутылки, не то чья-то кровь.
Потом кто-то тихо заскулил, совсем как умирающая от голода и холода собака. Абзац опустил глаза, Живой и невредимый, если не считать кровоподтека на челюсти, сержант боком отползал от него по полу, безотчетно стремясь забиться под стол. Глаза у него были совсем белые, как у вареной плотвы, из носа текло, а в промежности форменных брюк темнело большое мокрое пятно. Абзац гадливо поморщился: в своей жизни он насмотрелся всякого, но вид взрослого, физически здорового мужчины, неспособного побороть животный страх смерти, неизменно вызывал в нем отвращение. Сейчас сержант мог бы свободно подстрелить его – во всяком случае попытаться. Пистолет по-прежнему лежал у него в кобуре, в то время как у Абзаца не осталось ни единого патрона. Но эта мысль, похоже, даже не приходила бедняге в голову – настолько резким оказался переход от непыльного существования в качестве мальчика на побегушках у уголовников к стрельбе и смерти.
– Ты, – сказал ему Абзац. Как всегда в подобных случаях, говорить поначалу оказалось трудно: мышцы лица одеревенели и потеряли упругость. – Документы есть? Дай сюда паспорт.
– Не стреляй, – дрожащим голосом попросил сержант, с трудом вытаскивая из кармана паспорт и протягивая его Абзацу.
Абзац вздохнул. «Не стреляй…» Чем стрелять-то, чучело?
Он сунул автомат под мышку и бегло просмотрел паспорт, небрежно листая страницы обтянутой кожаной перчаткой рукой.
– Ищенко Иван Алексеевич, – прочел он вслух. – Женат, двое детей… М-да… Что же ты, козел? О чем ты думал-то, когда с этими уродами снюхался? Молчи, молчи, сам знаю. Та-а-ак… Улица Кустанайская, дом четыре, квартира.., так, ага. Это где же такая улица?
– 0-орехово-Борисово, – с запинкой ответил сержант.
– Далековато, конечно, – небрежно роняя паспорт на пол, сказал Абзац, – но, если что, я не поленюсь доехать. В крайнем случае, возьму такси. Ты все понял? А ну-ка…
Он наклонился, без церемоний выдернул из висевшей на поясе у сержанта кобуры пистолет и зашвырнул его в дальний угол, даже не потрудившись вынуть из него обойму.
В дверях Абзац ненадолго задержался. В этой комнате валялось пять туго набитых бумажников, в которых наверняка было до черта хрустящих купюр. При нынешнем уровне расходов этих денег Абзацу хватило бы надолго. Он нерешительно обернулся, снял ладонь с дверной ручки…
И понял, что ничего не выйдет. Он обозвал себя чистоплюем, но это не помогло. Тогда он напомнил себе, что задолжал за квартиру и что скоро ему станет не на что не только покупать сигареты, но и есть. Это не помогло тоже. Ну, что же, подумал он. В конце концов, на свете должны быть вещи, которые не меняются с течением времени. Порой это причиняет определенные неудобства, но жить без этого было бы невозможно. Некоторые, конечно, ухитряются, но Олег Шкабров не относился к разряду этих «некоторых».
Он бросил на пол разряженный автомат, вышел в коридор, прикрыл за собой дверь и двинулся к выходу. По дороге он обрушил в проход два или три штабеля пустых ящиков, превратив коридор за своей спиной в непроходимую свалку. Это должно было дать ему фору во времени. Конечно, существовала возможность того, что оставшийся в комнате отдыха мент вызовет подмогу по рации или по телефону, но Абзац сомневался в этом. Гораздо логичнее было предположить, что сержант постарается сделать вид, будто в момент нападения находился на другом конце рынка и понятия не имеет о том, что произошло. В крайнем случае, скажет, прибежал на выстрелы…
Выйдя с рынка, Абзац свернул в какой-то двор, нырнул в подъезд и торопливо избавился от плаща, кепки и очков. Очки он положил в карман, а плащ и кепку свернул в тугой узел и бросил в приоткрытую, словно по заказу, дверь теплоузла, откуда тянуло влажным теплом.
Домой он отправился пешком – отчасти потому, что спешить было некуда, а отчасти из-за желания убедиться в отсутствии слежки. Смерть сразу пятерых бригадиров наверняка будет списана на криминальную разборку, подумал он, не спеша шагая прочь от рынка.
Собственно, если до конца следовать логике, это и была криминальная разборка. «Я не спецназовец, не офицер ФСБ, не командир СОБРа… – думал он. – Я даже не мент, коли уж на то пошло, так что мои действия иначе как криминальными не назовешь. Это я считаю их обыкновенной самозащитой, но любой следователь воспринял бы такую версию как анекдот».
Он остановился у киоска, выгреб из кармана мелочь и купил пачку сигарет. Протягивая молоденькой продавщице деньги, он заметил, что на руках у него до сих пор надеты кожаные перчатки, и его слегка передернуло. Впрочем, продавщица не обратила на это внимания: в середине ноября погода в Москве стояла холодная.
Глава 3
Кузнец
Сколько он себя помнил, все называли его Кузнецом, исключая разве что родителей да учителей в средней школе. Почему именно Кузнецом, сказать трудно, хотя со временем он между делом освоил все известные человечеству способы ручной ковки металлов – как холодной, так и горячей. Наверное, такое прозвище прижилось потому, что оно звучало лучше, чем Механик или, скажем, Слесарь. В начальных классах школы его пробовали звать то Винтиком, то Шпунтиком, но эти детские клички как-то сами собой отпали. Кто-то когда-то назвал его Кузнецом, и Кузнецом он остался – ныне, и присно, и во веки веков, аминь.
Он не возражал. В деревне всем дают прозвища, а Кузнец – это все-таки не Пузырь или, того чище, Культяпка. Ему было не до таких мелочей, как клички или бесконечные обиды соседей, которые при каждой встрече ныли, что с его участка на их огород ползут и ползут сорняки. Он просто не слышал этих жалоб, потому что был постоянно занят.
Он конструировал. Отсутствие систематического образования мешало ему ужасно, но, видимо, в качестве компенсации его мозги были устроены не так, как у остальных людей. Любую технику он чувствовал всем организмом, вплоть до спинного мозга, как некоторые люди чувствуют музыку или живопись, не умея объяснить своих чувств. Иногда ему снились странные сны. В этих снах он видел небывалые механизмы, которым еще никто не придумал названия.
Проснувшись после таких видений, он пытался воплотить их в металле и пластике. Иногда это получалось, иногда – нет.
Однажды он нашел в поле брошенную цистерну из-под аммиачных удобрений. Он ходил мимо нее целый месяц – день за днем, а иногда и по два раза на день, – пока окончательно не убедился в том, что серебристая бочка на колесах никому не нужна. Тогда он пригнал в поле одну из своих самоделок, отличавшуюся отменной тягой, ценой немалых усилий набросил дышло аммиачной бочки на прицепное устройство своего мини-трактора и увез цистерну домой. Через три месяца он опробовал на Оке подводную лодку оригинальной конструкции. Посмотреть на испытания сбежалось население трех деревень, а вечером того же дня его навестил участковый в сопровождении председателя колхоза. Они сказали, что он украл казенное имущество и грозились отдать его под суд. До суда дело не дошло, но стоимость прицепа-цистерны ему пришлось выплатить. Само собой, имелась в виду стоимость новой цистерны, а не того металлолома, который он подобрал в поле.
Кстати, подводную лодку у него тоже отобрали – для них это была просто ворованная цистерна. Иногда он приходил на мехдвор и издали разглядывал свое ржавеющее под открытым небом детище. Впрочем, он ни о чем не жалел: теперь ему были видны многочисленные недостатки конструкции. Например, корпус (он же драгоценная аммиачная бочка) был недостаточно обтекаемым, что существенно снижало скорость и увеличивало расход топлива. В голове Кузнеца мало-помалу складывался очередной проект – на сей раз не подводной лодки (в самом деле, на кой черт нужна субмарина в Оке?), а скоростного глиссера на подводных крыльях.
Деньги Кузнеца не волновали. Он вспоминал о них только тогда, когда не мог без них обойтись.
Не все нужные детали и узлы можно было раздобыть на свалке. Кое-что приходилось покупать. И потом, нужно ведь было еще на что-то жить. За год через его руки проходили тысячи, а порой и десятки тысяч долларов: он собирал и продавал соседям сельскохозяйственные машины. Фермеры платили не скупясь, но бывали случаи, когда он отдавал отлаженный, как концертный рояль, трактор за пять-шесть мешков картошки. Все, что удавалось выручить (кроме картошки, разумеется), он немедленно пускал на реализацию очередных проектов. Новых проектов всегда было больше, чем завершенных: они росли и ветвились, выбрасывали многочисленные побеги и пускали корни. На все у него просто не хватало сил и времени, не говоря уже о деньгах. Он десять лет откладывал ремонт избы, ограничившись тем, что разобрал пришедшую в негодность печку. За десять лет изба окончательно развалилась, а он привык жить в своем бетонном бункере и начал всерьез подумывать о том, чтобы построить на месте избы обсерваторию. Он раздобыл кое-какую литературу по оптике – шлифовка линз, фокусные расстояния и тому подобная высокоученая петрушка, – но тут на горизонте возник старинный приятель Гена Гаркун со своим русским американцем, и для Кузнеца начались по-настоящему горячие деньки.
