Андрей Воронин - Группа крови

Андрей ВОРОНИН

ГРУППА КРОВИ

Пролог

Дядя Федя съел медведя

Свернув на Остоженку, дядя Федя остановился перед коммерческой палаткой, застекленная витрина которой пестрела яркими обертками шоколадок, пачками жевательной резинки, разноцветными коробками сигарет и этикетками бутылок. Последние притягивали взгляд дяди Феди так же, как сильный электромагнит притягивает новенькую стальную иголку – неумолимо и мощно.

Несмотря на то, что последняя капля спиртного была им принята больше суток назад, двигался дядя Федя не вполне уверенно, – очевидно, по многолетней привычке. Вообще-то, он собирался пройти мимо палатки, даже не повернув головы, чтобы лишний раз не мучиться, но непослушные ноги сами собой тормознули и развернули туловище в нужном направлении. Дядя Федя встал как вкопанный и тупо уставился на витрину воспаленными слезящимися глазами, более всего походившими на два гнойных чирья, вскочивших среди складок морщинистой кожи по обе стороны его вдавленной переносицы. На дряблых щеках дяди Феди играл нехороший румянец, а крупный вислый нос здорово смахивал на топографическую карту из-за испещривших его фиолетовых прожилок.

Разглядывая бутылки с горячительными напитками, дядя Федя сглотнул слюну и переступил с ноги на ногу. При этом в полиэтиленовом пакете, который он держал в левой руке, что-то глухо звякнуло. Мимо прошла парочка: худой парень в клетчатой куртке и высокая блондинка с длинными прямыми волосами.

Оба окинули громоздкую фигуру дяди Феди насмешливыми взглядами: уж очень явными были его бесплодные терзания. Парень что-то негромко сказал, девушка в ответ рассмеялась, еще раз оглянувшись на пожилого, скверно одетого мужчину, который торчал перед витриной с бутылками, как Ромео под балконом у Джульетты.

Услышав этот смех, дядя Федя встряхнулся. Это произошло не потому, что хихиканье незнакомой девицы оскорбило его или как-то еще ранило его чувства. Просто, заглядевшись на витрину, дядя Федя будто заснул наяву, грезя о том, как сделает первый глоток прямо из горлышка, и хихиканье блондинки вывело его из ступора, заставив вспомнить, кто он есть и куда направляется…

Дядя Федя был высок и грузен. Теперь его когда-то мощная мускулатура одрябла, обвисла и словно стекла книзу, сделав его фигуру отдаленно похожей на грушу. Широкие костлявые плечи бессильно ссутулились, а все еще здоровенные, поросшие седоватым жестким волосом мосластые кулачища болтались почти у самых коленей, как два ненужных булыжника. Обширную бледную лысину дяди Феди прикрывала похожая на воронье гнездо кроличья ушанка, из-под которой во все стороны торчали засаленные пряди седых волос; на плечах, как на вешалке, висела мешковатая болоньевая куртка – когда-то черная, а теперь потерявшая и цвет, и форму, а из-под куртки на давно не чищеные ботинки с облупленными носами ниспадали просторные, пузырящиеся на коленях и заду засаленные серые брюки. Короче говоря, с виду дядя Федя больше всего напоминал обыкновенного бомжа, хотя в его собственности до сих пор находилась просторная трехкомнатная квартира в самом центре города. В свое время дядя Федя отклонил множество заманчивых предложений о продаже своего жилья – вовсе не потому, что не нуждался в деньгах или был ярым патриотом своей пришедшей в окончательную ветхость берлоги. В ящике обшарпанного комода у него по сей день хранился засаленный партбилет, и лощеные господа, прибывавшие на своих «ауди» и «мерседесах», чтобы уговорить дядю Федю уступить им квартиру, все до единого были в его глазах жуликами, бандитами и кровососами, с которыми не о чем разговаривать.

Вздохнув, дядя Федя снова переступил с ноги на ногу и подошел поближе к киоску. Он вспомнил, что нужно купить сигарет, и принялся шарить по карманам, отыскивая деньги. Старомодный дамский кошелек с облупившимися никелированными дужками обнаружился во внутреннем кармане куртки. Дядя Федя щелкнул замочком, запустил в кошелек толстый, коричневый от никотина указательный палец и покопался внутри, пересчитывая мелочь. Бумажных купюр в кошельке не осталось вообще, а никеля набралось в обрез на пачку дешевого «Памира». Дядя Федя пробормотал невнятное ругательство, просунул руку в узкое окошечко и ссыпал мелочь на пластмассовое блюдце. Получив свои сигареты, он зашаркал прочь от киоска, на ходу вскрывая пачку и раздражаясь тем сильнее, чем дальше удалялся от вожделенной витрины с бутылками.

У дяди Феди имелись очень веские основания для недовольства жизнью. Его пенсии едва-едва хватало на оплату коммунальных услуг и скудное пропитание. На выпивку, до которой дядя Федя был большим охотником, денег не оставалось. До недавнего времени дяде Феде удавалось без труда решать эту проблему, сдавая одну из трех своих комнат. С квартирантом ему, можно сказать, повезло: парень был солидный, уважительный, вел себя тихо, не дебоширил, не лез в глаза, баб не приводил, вовремя платил за квартиру и не забывал время от времени поднести хозяину бутылочку. Да он и появлялся-то у дяди Феди раз, иногда два раза в неделю – приходил, запирался в своей комнате и через час-другой снова уходил, причем так тихо, что дядя Федя частенько даже не замечал, что его квартирант исчез. Ночевал он в дяди-Фединой берлоге крайне редко. В таких случаях он всегда выставлял на стол бутылочку, да не абы чего, а самого настоящего шотландского виски. Употребление виски дядя Федя считал пустой тратой денег, но пилась эта отдающая дубовой бочкой дрянь легко, и похмелья после нее не бывало.

Кроме того, какой же русский откажется выпить на дармовщинку, особенно если выпивку подносят с уважением?

Но в последнее время квартирант дяди Феди, что называется, испортился. Сначала он перестал выпивать с хозяином, а потом и платить за квартиру. Хуже того: он ни с того ни с сего переселился к дяде Феде насовсем, сутками просиживая в своей конуре за запертой на задвижку дубовой дверью.

Однажды общительный собутыльник дяди Феди, въедливый мужичонка по прозвищу Баламут, попытался выманить квартиранта из его берлоги, соблазняя стаканом бормотухи и дружеской беседой. Дело происходило после второй бутылки портвейна, так что Баламут был чересчур настойчив. Но это все равно не давало квартиранту права так обходиться с пожилым человеком. Баламут барабанил в дверь добрых полчаса, после чего та наконец приоткрылась. Из образовавшейся щели стремительно вынырнула рука, заканчивавшаяся крепко сжатым кулаком, и с неприятным треском приложилась к левой половине лица Баламута. Баламут отлетел назад, шмякнулся спиной о противоположную стену, мешком свалился на пол и встал только минут через десять. За это время его физиономия распухла, перекосилась и приобрела необычный багровосиний цвет. Тем временем новенькая дубовая дверь, довольна, дико смотревшаяся на фоне древних, помнивших еще исторический двадцатый съезд партии, обоев, захлопнулась. Лязгнула задвижка, и, сколько дядя Федя ни барабанил по светлой дубовой филенке, пытаясь добиться справедливости, ответом было глухое молчание.

После этого безобразного происшествия дяде Феде стало трудно делать вид, будто все идет так, как должно идти. В его квартире поселился настоящий оккупант, и, хотя до угроз и мордобоя дело не доходило, дядя Федя чувствовал себя не в своей тарелке, словно в одночасье сам превратился в квартиранта в своем собственном доме. Хуже всего было то, что у него не хватало духу поговорить с квартирантом по-мужски и попросить его либо погасить долг, либо съехать с квартиры к чертовой матери. Было в личности этого молчаливого черноволосого парня что-то такое, что заставляло гневные слова застывать на губах у дяди Феди. Стоило дяде Феде поднять кулак, чтобы постучать в запертую дубовую дверь, как перед его внутренним взором вставала перекошенная физиономия Баламута, имевшая такой вид, будто дяди-Фединого собутыльника лягнул конь. Мужики во дворе неоднократно говорили, что Баламуту повезло: таким ударом можно было не только сломать переносицу, но и вовсе сшибить голову с плеч, Баламут же отделался обыкновенным фингалом, пусть себе и редкостной величины и расцветки.

Дядя Федя вставил в угол своего дряблого, безвольно распущенного рта плоскую сигарету со смазанной черной надписью, долго чиркал спичкой о разлохмаченный, затертый картонный коробок и наконец закурил, окутавшись облаком вонючего дыма. За последние полтора-два года он привык курить сигареты совсем другого сорта, и такой резкий переход на ядовитый «дым отечества» его совсем не радовал. Закашлявшись, он поудобнее перехватил пакет с двумя бутылками кефира и немного ускорил шаг.

Поднявшись по замусоренной лестнице с исписанными похабщиной стенами, он отпер обшарпанную дверь и вошел в благоухающий старыми щами и тряпьем полумрак прихожей. Справа от входа на стене висела обремененная грудами ветхой одежды вешалка. За отставшими обоями негромко копошились несметные полчища тараканов. Дядя Федя зло хлопнул по обоям широкой ладонью, от души понадеявшись, что раздавил хотя бы парочку этих рыжих стервецов, которых он именовал «Чубайсами». «Чубайсы» за обоями разом перестали жрать мучной клейстер и затаились, ожидая продолжения.