Андрей Добрынин - Десятиглав, Или Подвиг Беспечности
Штанишки сняв, в своей кроватке
Я занимаюсь сам с собой…-
самозабвенно распевал магнитофон голосом Григорьева. "Вижу, вас серьезно занимает эта тема, Константэн", — заметил Евгений. "Да! Да! — воскликнул Григорьев и покаянно свесил голову на грудь. — Очень не хватает тепла, понимания… Короче, очень хочется бабу". — "Григорьев, вы пошляк, — поморщился Степанцов. — Прямо словно Пеленягрэ слышу". — "Не будем так строги к товарищу, — возразил Евгений. — В конце концов, он находится среди своих и может обойтись без фарисейства". — "Я человек простой, — обрадовавшись поддержке, хвастливо заявил Григорьев. — Что думаю, то и говорю". — "А думаете вы известно о чем", — понимающе кивнул Степанцов. "Попрошу не путать лирического героя песни с ее автором", — ощетинился Григорьев. А магнитофон тем временем заливался:
Я знаю теплую пещерку,
Куда стремлюсь я всей душой…
"Н-да, — послушав с минуту, покачал головой Евгений и снял телефонную трубку. Набрав номер, он спросил: — Это салон "Милена"?
Хе-хе… Нельзя ли заказать на вечер четырех дам? В гостиницу "Советская", хе-хе… Почему такой веселый? А что ж, рыдать прикажете, если я красивых дам заказываю на вечер? Нет, смотреть мне не надо — скажите Милене, что звонил Евгений из Москвы, она знает, кого надо прислать. Часам к семи. Хорошо, договорились". — "Так что, сегодня вечером у нас будут девушки?!" — спросил Григорьев, еще не веря своему счастью. "И сегодня, и когда пожелаете, — спокойно ответил Евгений. — А до тех пор мы будем осматривать город". — "Прекрасно, — сказал Степанцов. — Предлагаю прокатиться по исторической части города на речном трамвайчике". Идея была единодушно одобрена, и мы вышли в коридор, где столкнулись с толстой усталой женщиной в форменном платье, шедшей нам навстречу. Судя по швабре в ее руках, это была уборщица. За ней плелся великовозрастный идиот в тельняшке, линялых тренировочных штанах и тапочках. Дыша шумно, как лошадь, идиот уныло канючил: "Даш, ну когда дашь? Сегодня дашь? Ну дай поебать, а?" Правая рука гостиничного приживала была засунута в штаны и он совершал ею красноречивые движения, не сводя воспаленного взгляда с туго обтянутых платьем ягодиц уборщицы. "Пристает, Дашенька?" — сочувственно осведомился Евгений, кивая на идиота. "Да нет, что вы, он безобидный, — сочувственно ответила женщина. — А я не Даша вообще-то — это его мужики научили так говорить. Он теперь всех так называет". — "Ну смотрите — если что, мы его мигом призовем к порядку", — пообещал Евгений. Затем мы спустились вниз, где обнаружили милиционера, в изнеможении раскинувшегося на диване. Девица за стойкой встретила нас затравленным взглядом. При виде Евгения милиционер попытался было принять строевую стойку, но Евгений скомандовал: "Вольно, отдыхайте", — и защитник правопорядка со счастливым вздохом вновь откинулся на подушки.
Живописными переулками мы вышли на набережную и у гранитной лестницы обнаружили речной трамвайчик, пришвартованный к маленькой пристани. На трамвайчик как раз грузилась группа иностранных туристов, в которых по странному внешнему виду и по жизнерадостным выкрикам мы тотчас определили немцев. Мы сбежали вниз по ступеням и пристроились экскурсии в хвост. "Йяа, йяа, фройндшафт!" — решив поскорее освоиться, проблеял Степанцов, но сделал только хуже, поскольку местный экскурсовод, рослая крашеная блондинка с мужским лицом, услышав его неповторимый выговор, попыталась преградить нам дорогу по трапу со словами: "Корабль заарендован турфирмой". Я зловеще поинтересовался: "Значит, русскому человеку нельзя уже плыть по русской реке?" — "Спокойно, Андрей", — шепнул мне на ухо Евгений и с непостижимой скоростью затрещал по-немецки. Ему вторил Григорьев, имевший в школе по немецкому твердый кол, — правда, он свои тирады то и дело по привычке перемежал казахскими словами. Через минуту немцы дружелюбно нам заулыбались, а Евгений, приобняв мужественную экскурсоводку за талию, принялся интимно нашептывать ей что-то на ушко. Постепенно все переместились с трапа на борт судна. Заметив это, мы со Степанцовым начали отдавать концы и убирать трап, игнорируя стоявшего в нерешительности матроса. Раскрасневшаяся экскурсоводка увидела, что корабль отвалил от пристани, и махнула рукой на наше присутствие. Мы чинно раселись на скамейке, а вскоре к нам присоединился Евгений. "Хорошо ли вот так сразу покидать свою даму?" — с укором спросил Степанцов. "Я назначил ей свидание сегодня в семь у краеведческого музея", — сухо ответил Евгений. "Позвольте, позвольте, но ведь в семь к нам в гостиницу придут барышни", — забеспокоился Григорьев. "Что ж, значит, встреча у музея не состоится, — пожал плечами Евгений. — Как говорит заблудший Пеленягрэ, обманувший правдивее необманувшего, а обманутая мудрее необманутой. К тому же не забывайте о том, что до семи эта женщина будет счастлива". — "Вы напоминаете мне покойника Бардодыма, — с уважением произнес Степанцов. — Тот тоже на все был готов ради друзей".
Между тем трамвайчик неторопливо плыл мимо церквей, монастырей и прочих старинных зданий. Евгений, показывая рукой в разных направлениях, давал пояснения по-русски и по-немецки. Было ясно, что официальный гид с ним тягаться не может, и вскоре уже все экскурсанты слушали нашего редактора. Должен сказать, что его расказы о памятниках старины имели отчетливый эротический уклон: выходило, что чуть ли не каждое строение служило приютом плотского греха, причем, если верить Евгению, на этой скользкой стезе ни духовенство, ни дворянство, ни купечество города N не отставали друг от друга. Судя по тому, как краснели и смущенно прыскали белоликие немки и хитро переглядывались их упитанные спутники, комментарии Евгения на их родном языке отличались особой фривольностью. Экскурсоводка некоторое время пыталась вставлять свои пресные пояснения, но ее никто не слушал, и она в конце концов съежилась на своей скамейке и погрузилась в тупое молчание. Тем временем я прошелся по судну и под рубкой обнаружил буфет, где оказалось в наличии все необходимое для веселой поездки. Когда я вернулся к друзьям, нагруженный выпивкой и нехитрой закуской, они уже успели водрузить на столик перед нашей скамейкой прихваченную из гостиницы бутыль в виде веселого карлика и четыре граненых стакана, составлявших часть гостиничного имущества. Когда доставленные мною яства и напитки были в должном порядке размещены на столике, Евгений широким жестом указал на них ближайшим немкам и гаркнул: "Милости просим!" — "Йяа, йяа, — присоединился к нему Степанцов, любивший похвастать знанием языков. — Эссен-тринкен, шнель-шнель!" По моим наблюдениям, ни один немец никогда не откажется от дарового угощения, и это, безусловно, весьма разумно со стороны немцев. Вскоре у нашего столика с возбужденным гомоном скопилась вся экскурсия. Немцы без различия пола охотно выпивали, а уж закусывали так, словно их до этого не кормили целую неделю. "Какой здоровый аппетит у этих тевтонов! — восхитился Евгений. — Просто душа радуется на них смотреть!" — "Да уж, — мрачно произнес я, неожиданно ощутив прилив пещерной ксенофобии. — С ними держи ухо востро, а то, глядишь, они и тебя самого сожрут". — "Ну зачем вы так, Андрей, — сказал Евгений укоризненно. — Мы ведь тоже европейцы, разве не так?" С этими словами он ласково обнял за талию одну особенно безобразную немку и поднес к ее устам стакан с водкой. "Выпей, уебище тевтонское", — с нежностью предложил он. "Was ist das Wort "уйобишше"?" — кокетливо улыбаясь, поинтересовалась экскурсантка. ""Уебище" das ist wie "ausgeschlossen Person""- не растерялся Евгений. Экскурсантка польщенно захихикала и лихо опрокинула водку в рот. Как и следовало ожидать, водка быстро кончилась, и богатые туристы начали выжидательно поглядывать на нас, не проявляя никаких поползновений продолжить веселье на свои деньги. "Вот жлобы, — прошипел я злобно. — Так и норовят сесть на хвост рускому человеку". — "Что ж, друг мой, такова наша извечная миссия", — высокопарно возразил Евгений. "Du liebst mir?" — невпопад обратилась к нему с вопросом экскурсантка, которую он продолжал обнимать. "Jawohl, naturlich, — механически ответил Евгений и продолжал, повернувшись ко мне: — Как бы то ни было, нехорошо бросать начатое дело на полпути. Не могли бы вы, Андрей, еще разок сходить в буфет?" — "Почему не мог бы? Мог бы", — проворчал я и, растолкав немцев, зашагал в указанном направлении, однако буфетчица с огорчением сообщила мне о том, что спиртное кончилось и у нее тоже. Эту неутешительную весть я принес Евгению. "Ладно, — беспечно сказал наш друг, — как выражаются сотрудники ГИБДД, будем что-то решать".
Как раз в эту минуту трамвайчик заплывал под мост. Мягко, но решительно высвободившись из объятий безобразной туристки, Евгений высоко подпрыгнул, ухватился за край моста, подтянулся и очутился наверху, на миг пропав из виду. Казалось, будто его подцепил на крючок и втянул на мост невидимый рыболов. Это стремительное вознесение заставило бурно галдевших немцев умолкнуть и разинуть рты, — впрочем, и нас оно тоже удивило. Когда трамвайчик выплыл из-под моста, мы увидели Евгения уже на набережной, запруженной автомобилями. Он мчался к магазину под вывеской "Продукты", перепрыгивая через автомобили с азартными возгласами "Ать! Ать! Ать!" Немцы неотрывно следили за ним, пока он не скрылся за дверью магазина. "Оh, ja, ausgeschlossene Рerson!" — выдохнула с молитвенным выражением лица безобразная экскурсантка. Очередной мост надвигался на нас, но мы не замечали этого, ошарашенные необычайными действиями Евгения, приводившими на память былинных героев. Когда суденышко уже выдвигалось из тени моста на свет Божий, сверху раздались крики: "Platz! Platz! Место дайте, черти нерусские!" Толпившиеся на палубе немцы послушно расступились, и на освободившийся пятачок сверзился Евгений, нагруженный пакетами. Приземлился он, впрочем, мягко и даже устоял на ногах. Стряхнувшие оцепенение немцы разразились бурными аплодисментами. Когда овация закончилась и из пакетов были извлечены новые бутылки, Евгений поднял руку, требуя внимания, и заявил (разумеется, по-немецки): "Дорогие друзья! Вам выпало великое счастье плыть на одном судне с лучшими поэтами России, а следовательно, и всего мира. Чтобы вы не думали, будто я вас обманываю, я сейчас прочитаю вам свою поэму про осень". И, не давая туристам опомниться, наш друг начал читать (уже по-русски), бешено жестикулируя, подвывая и скрежеща зубами:
