Андрей Добрынин - Десятиглав, Или Подвиг Беспечности
Евгений забронировал номер люкс, который должен был служить местом наших собраний. На каждого из поэтов приходилось, кроме того, по одноместному номеру. Обстановка всех номеров отличалась удручающей казенностью, однако повсюду царила чистота, и это подкупало. Приняв душ и переодевшись, мы встретились у Евгения в люксе. "Черт побери, у меня сливной бачок в нужнике не работает, — пожаловался наш вожатый. — Как только я это обнаружил, так сразу позвонил и вызвал сантехника, но с тех пор прошел уже час, а его все нет. Мне сказали, что он, видите ли, куда-то ушел". — "Ужасная расхлябанность!" — горячо воскликнул я. Мне была невыносима самая мысль о том, что наш руководитель может в поездке с нами испытывать унизительные бытовые неудобства. "Патриархальные нравы", — примирительным тоном заметил Степанцов. "Я знаю, что такое сломанный бачок, — заявил Евгений. — Очень скоро тут будет не продохнуть. Ладно, давайте пройдемся по городу, нагуляем аппетит, а к нашему возвращению, надеюсь, все уже исправят". Когда мы, спустившись, проходили через вестибюль, Евгений осведомился у девушки за стойкой, не сводившей коровьих глаз со Степанцова: "Ну что, не всплыл ваш водяной?" — "Что?" — "Сантехник, говорю, не появлялся?" — "Нет еще". — "Но когда он придет, вы ему скажете про нашу беду?" — "Скажу", — тупо ответила девушка. Евгений что-то злобно проворчал себе под нос, и мы вышли на главную улицу города N. Выяснилось, что неподалеку находится картинная галерея, куда мы сразу же и направились. Не буду рассказывать о том, что мы там увидели, дабы не делать эту новеллу похожей на путеводитель, — скажу только, что картинные галереи русской провинции неизменно поражают меня высоким художественным уровнем своих собраний. Мы провели в музее неожиданно много времени — впрочем, спешить нам было некуда, ведь выступать предстояло лишь вечером следующего дня.
Общение с прекрасным произвело на меня свое обычное действие в виде некоего сладкого беспокойства, переполняющего все мое существо и претворяющегося по выходе из храма искусства в желание выпить и закусить (впрочем, нам и без всяких возвышенных впечатлений давно следовало подкрепиться с дороги). Мы зашли в магазин и нагрузились различными припасами, в числе которых особо выделю фигурную бутыль водки "N-ская", выполненную в виде веселого карлика (впоследствии выяснилось, что это местный губернатор). Не успели мы, вернувшись, вступить в вестибюль гостиницы, как Евгений грозно обратился к девице за стойкой: "Ну что, приходил сантехник?" — "Нет", — вяло ответила та, устремляя на Степанцова покорный взгляд жертвенного животного. "А как вы вообще его вызываете? — поинтересовался Евгений. — У вас ведь наверняка есть такая тетрадочка для заявок, в которой вы пишете, где какая поломка случилась. Вот вы, к примеру, отошли чайку попить, а тут пришел сантехник, открыл тетрадочку и видит, что ему надо у нас бачок починить…" — "Есть тетрадочка?!" — гаркнул внезапно Степанцов с доброй улыбкой, характерной для тиранов и серийных убийц. "Да", — пролепетала девушка. Я перехватил ее косой взгляд и увидел общую тетрадь, на обложке которой было написано "Заявки сантехникам". Перегнувшись через стойку, я схватил тетрадь и сообщил девице: "Мы сейчас сами ему заявочку напишем".
Три поэта расселись в креслах у стоявшего в вестибюле журнального столика, затененного разросшимися фикусами и араукариями. От стойки доносилось бормотание Евгения: "Это же вам не плебеи какие-нибудь, — это артисты! Разве можно заставлять их жить среди миазмов? У них и так жизнь нелегкая, они за нас за всех душой болеют, — и за вас, между прочим, милая девушка, и за сантехника вашего! На износ живут, горят, можно сказать, с двух концов…" Тем временем я пролистал тетрадь до конца записей и подумал: "Вот дрянь, так ничего и не написала про нашу поломку. Ну ничего, мы это дело исправим". Я вывел крупными буквами на чистом листе: "Жалоба на сантехника" и, задумавшись на минуту, принялся затем бойко строчить. Друзья следили за тем, что я пишу:
Уж лучше б я ребенком помер, Чем жить в убожестве таком! Какая пытка, если номер Снабжен поломанным бачком! Какой, скажите, это отдых, Коль надо вроде дурачка Плескаться в туалетных водах, Взяв на себя труды бачка?!
Следующее четверостишие продиктовал мне Григорьев:
Мы чувствуем: сантехник рядом И с кем-то делает чок-чок, А номер переполнен смрадом И безмятежно спит бачок.
Я продолжал:
В сегодняшних безмерных муках Сколь память прошлого горька О безмятежных сладких звуках Работающего бачка! Какая же потребна сила, Какой необходим толчок, Чтоб снова влага оросила Иссохший мертвенно бачок?
Задав на бумаге этот риторический вопрос, я выжидательно посмотрел на Степанцова, и тот заключил:
Сантехник — небольшая птица, А вот уперся, как бычок, И мысль невольно зародится: Быть может, дать на коньячок? Похоже, здесь нельзя скупиться, И лишь с походом в кабачок Вода начнет, как прежде, литься, И он воскреснет, наш бачок!
Девица с которой беседовал Евгений, никак не реагировала на его слова и лишь продолжала с тупым вожделением рептилии таращиться на Степанцова. Однако тот, погрузившись в сочинение жалобы, не обращал на нее никакого внимания. Видимо, поэтому девица затаила злобу и гнусно оживилась при появлении в вестибюле милиционера, обходившего свою территорию. "А вон те, — мстительно заявила девица, — у меня тетрадь для заявок украли и что-то в ней пишут". "То есть как — "что-то"? — возмутился Евгений. — Жалобу пишут на вашего сантехника. Это, между прочим, люди не простые, а поэты из Москвы, но тут всем наплевать на их нужды…" "Так, почему хулиганите?" — сурово перебил Евгения милиционер. "И музыку заводят нехорошую", — добавила девица. Григорьев действительно включил магнитофон, который повсюду таскал с собой, и оттуда понеслись жизнерадостные куплеты:
Я парень активный, Я вовсе не тюфяк, Но иногда бывает, В натуре, нестояк…
То была песня "Нестояк" из нового альбома Григорьева "Сухостой". "Так, документики ваши попрошу", — обращаясь к Евгению, потребовал милиционер, почуявший возможность поживы. "Документики тебе? — скрипнув зубами, ласково процедил Евгений. — Сейчас…" Он впился взглядом в глаза служивого, и через несколько секунд лицо милиционера приобрело выражение религиозного фанатизма. Блюститель порядка начал переминаться с ноги на ногу, словно пьяный, пытающийся сохранить равновесие. "Вот мой документ! — рявкнул Евгений и резким движением поднес к носу милиционера раскрытую красную книжицу. — Понял, червь, с кем связался?" — "Так точно, понял, товарищ маршал", — с трудом ворочая языком, произнес милиционер и попытался стать по стойке "смирно". "Тамбовский волк тебе товарищ, — презрительно парировал Евгений. — А ну-ка на пол и двести отжиманий! И не филонить у меня, а то заставлю по новой повторить". И девица из-за стойки, и мы из-за стола, онемев от изумления, взирали на позор блюстителя порядка, машинально считая отжимания. "Ладно, идем, пора перекусить чем Бог послал", — сказал Евгений. Мы молча поднялись и последовали за ним, по дороге положив тетрадку на стойку перед девицей и осторожно обойдя милиционера, продолжавшего старательно пыхтеть на полу. "Как это у вас получилось?" — почтительным шепотом спросил Григорьев уже в лифте. "Ничего сложного, — улыбнулся Евгений. — Просто надо настроиться на внутреннюю волну объекта — в данном случае этого жалкого сбира". "А-а", — понятливо закивали мы. "Ну хорошо, — не унимался Григорьев, — а что за документ вы ему показали?" — "Вот, пожалуйста", — пожал плечами Евгений, извлекая документ. Мы уставились на вытисненные золотом буквы: "Всероссийское общество любителей железных дорог". "И только-то? — удивился Степанцов. — У меня тоже такое есть". "И у меня", — добавил я. "Важно не то, что есть у нас, а то, что видит в этом объект", — веско сказал Евгений, и мы умолкли, задумавшись. В "люксе" Евгения мы сноровисто разложили закуски на столике в гостиной, разлили водку по рюмкам, и Григорьев произнес тост: "За прекрасного человека Евгения Грацианова, которого я смело могу назвать хозяином нашего застолья. Ведь без него не состоялась бы и наша поездка. Кроме того, разве не трогательна постоянная забота Евгения о нашем гениальном друге?!" — и Григорьев показал на меня. Далее оратор скатился к самой грубой лести, называя Евгения "супергераклом" и "мегачеловеком". Подозреваю, что Константэн хотел подольститься к Евгению, будучи слегка напуган его паранормальными способностями. Наконец мы выпили и по достоинству оценили местную элитную водку. "Браво, коротышка", — одобрительно пощелкал Степанцов по голове стеклянного губернатора, и тот ответил нежным звоном, как бы предлагая выпить еще. С аппетитом поедая домашние закуски, мы продолжили обсуждение экспозиции картинной галереи, однако постепенно Евгений стал все чаще отвлекаться, прислушиваясь к музыке, лившейся из магнитофона. Наконец, когда он оборвал на середине собственную фразу, мы тоже умолкли и прислушались.
