Андрей Добрынин - Десятиглав, Или Подвиг Беспечности
"Али Мансур, рубайят", — пояснил я. "Нет, мы не хотим в безвременье, Андрей, — запротестовал Степанцов. — Мы еще молоды, нам туда рано. Сперва узнаем, о чем договорился с девушками наш друг Евгений".
Евгений оказался легок на помине, неожиданно возникнув в дверном проеме. "Готовьтесь, — прошипел он, — приберитесь на столе, достаньте новую бутылку. Девушки сейчас будут". Мы мгновенно открыли вино, икру, покрасивее расположили на столе прочие закуски и приосанились, ожидая гостей. Первой в дверях появилась толстуха, и при виде царившего на столе изобилия ее пухлая физиономия расплылась в улыбке. "Здравствуйте, мальчики!" — пропела толстуха. Дальнейших ее слов я не слушал, поскольку они были столь же предсказуемы. Вслед за ней в купе протиснулась худенькая крашеная блондинка, непрерывно хихикавшая, — вероятно, от смущения. Я даже не разглядел, хороша ли она собой, потому что неотрывно смотрел на стоявшую за ее спиной девушку с распущенными темно-рыжими волосами. Наконец я поймал взгляд ее прозрачно-голубых глаз, и этот взгляд вновь был так странно внимателен, что я не выдержал и смущенно потупился. Однако я продолжал предусмотрительно удерживать рядом с собой у окна свободное место, девушке с распущенными волосами волей-неволей пришлось протиснуться туда, и я отделил ее своим телом от всей остальной компании. Как выяснилось, девушку звали Изольда — услышав об этом, я пришел было в преувеличенный восторг, но быстро утих под странно 12 пристальным взглядом ее ледяных глаз. Помолчав, я прошептал: "То, что я сижу рядом с вами — высшая удача поездки". Меня вознаградила едва заметная улыбка, тронувшая чувственные губы Изольды. Я передал ей стакан, принятый мною у разливавшего вино Евгения, и был удивлен тем, что она медленно, но не отрываясь выпила все вино до дна, не сводя с меня при этом своих необычайных глаз. Рядом с нами раздавались шутки, смех, тосты, Евгений о чем-то увлеченно рассказывал, но я почти ничего не слышал, потому что неотрывно смотрел на свою соседку и порой шепотом сообщал ей, какое впечатление производит на меня та или иная черта ее внешности. Думается, что сторонний наблюдатель вполне мог принять меня за тихопомешанного. Однако Изольда, судя по всему, считала мое поведение вполне естественным, и в ее улыбках все заметнее стало сквозить сладострастие. "Так выпьем же за моих друзей! — вскричал вдруг Евгений и так треснул толстуху ладонью по спине, что я в испуге вздрогнул, хотя сама толстуха не проявила никакого неудовольствия. — Выпьем за то, чтобы справедливое воздаяние находило поэтов не за гробом, а уже в этой жизни! Пусть удача постоянно сопутствует им в творчестве, во всех делах и в любви! К счастью, пока так и выходит: они известны на всю страну, денег у них сколько угодно, женщины от них без ума, начальство ни в чем не может им отказать, меценаты их балуют…" Девушки завороженно притихли, переводя горящие глаза с одного поэта на другого. Однако я устыдился столь откровенной рекламы и вдобавок заметил в глазах моей соседки ироническую усмешку, а потому хладнокровно произнес: "Кто может быть уверен в расположении судьбы? К тому же людских судеб множество и все они сталкиваются между собой. Послушайте, что писал об этом Али Мансур — в моем, конечно, переводе:
Благополучие свое мы строим на песке, Мы — лишь фигурки у судеб на шахматной доске. Одну фигурку мы побьем, а нас побьет другая, И ждем решенья игрока мы в страхе и тоске".
"Н-да, — пригорюнился Евгений, — тут вы правы. Можно вспомнить и другие стихи Али Мансура, тоже в вашем переводе, — вот это, например:
Мы шлем суда в страну Офир, любовью к золоту горя, А в нашей гавани беда становится на якоря. Безоблачного счастья нет, как нет беспримесного злата, Зато беспримесного зла под небом — целые моря".
"Что-то не о том мы заговорили, Евгений, — поморщился я. — Какое зло? Нас почтили своим присутствием прекрасные дамы, у нас есть хлеб и вино, нас не допекают никакие заботы. В минуты счастья о зле понапрасну вспоминать не стоит…" — "Оно на вокзале осталось", — брякнул Григорьев и оглушительно захохотал, восхищенный собственным остроумием. В купе вновь разгорелся прерванный тостом спор о преимуществах различных видов секса, а я посмотрел на свою соседку — теперь в ее прозрачно-голубых, словно талые воды, глазах явственно читался призыв. Не колеблясь ни секунды, словно притягиваемый некой таинственной силой, я наклонился к этим глазам, и наши уста слились в поцелуе. Рыжеволосая молчунья, как я и предполагал, оказалась необычайно чувственной — прикосновение ее губ к моим было сладостным почти до болезненности и приводило на память поцелуи тургеневских призраков. Сладость этого прикосновения прокатилась по моим напряженным нервам и заставила мгновенно восстать мою мужскую булаву. "Идем к вам", — шепнул я в крошечное розовое ушко тоном приказа. Еще несколько минут назад мне и в голову не пришло бы командовать моей иронически улыбавшейся соседкой, но сейчас я чувствовал себя могучим грубым самцом, в дремучих лесах берущим по праву сильного любую самку и не терпящим никаких возражений. Да, я был уверен, что никаких возражений не последует, и оказался прав. Мы поднялись и, отдавливая ноги недоуменно притихшим собутыльникам, молча и поспешно двинулись к выходу. Не прозвучало ни шуточек, ни смешков — видимо, все поняли, что между нами вот-вот произойдет нечто чрезвычайное. Мы оказались в темноте пустого соседнего купе, щелкнул замок, и я схватил свою подругу в объятия. Я готов был впиться в ее губы, как вампир, но она умело приостановила мое неистовство, придав нашим ласкам неторопливость и бесстыдную утонченность. Одежды соскользнули с наших тел, и в свете проплывавших мимо окна фонарей, которые, казалось, то раздуваются, то опадают, жемчужным сиянием засветилась шелковистая кожа моей возлюбленной. Чуткими пальцами слепца я ласкал восхитительные округлости подруги. Добравшись до упругих завитков ее потайного руна, я услышал протестующий, но на самом деле бесконечно призывный стон и в следующий момент уже осязал увлажненный страстью нежный вход в заповедную пещерку. Прелестница издала странное урчанье, словно влюбленная пантера, и присела передо мной, одной рукой держась за столик, чтобы сохранять равновесие при движении поезда, а другой осторожно, но в то же время властно обхватив мой напряженный ствол. Ее острый язычок, словно рой маленьких эльфов, принялся порхать вокруг моего распаленного бойца, и каждое касание крылышек пронизывало несказанным блаженством все мое естество. Я зажмурился от наслаждения, но тут же услышал отданный шепотом приказ: "Не закрывай глаза! Смотри на меня…" Я повиновался и в призрачном свете то ли фонарей, то ли полной луны ("Полнолуние — вот откуда волшебство этой ночи!" — мелькнуло у меня в голове) увидел зрелище, милое сердцу всякого мужчины — как чувственные губы возлюбленной нежно охватывают мой грозный скипетр, вбирают его в себя и начинают скользить по нему вверх-вниз. Не знаю, как долго это продолжалось, поскольку утратил ощущение времени, однако в какой-то момент голова моя от несказанного наслаждения закружилась и я чуть не упал. Видимо, любимая ощутила это, потому что неожиданно поднялась, повернулась ко мне спиной, опираясь на столик, и уверенно направила мой таран в свои увлажненные недра. Кто сказал, что соитие греховно? Мне кажется, что за всю мою жизнь я не проделывал ничего более нравственного, нежели те вкрадчивые ласки, то молчаливое — ибо от страсти я не в силах был говорить — обладание в темном купе. Вскоре я заметил, что подергивания и толчки поезда, если подчинить им свое тело, вполне заменяют любовное раскачивание. Я полностью вверился стихии движения, и она не подвела меня, бросая мое тело вперед и оттаскивая его обратно в ритме, продиктованном наслаждением. Казалось, будто само бескрайнее русское пространство руководит нашей любовью, заставляя пересекающий его поезд покачиваться и подергиваться в нужный момент. Я вглядывался в волнообразно проплывавшие за окном заснеженные степи, скупо освещенные полной луной, в щетинистые перелески, в волочившиеся меж звезд лиловые облачка и понимал, что, безвольно колеблясь в лад колебаниям мчащегося поезда, я совокупляюсь не только с возлюбленной, но также в ее лице и с самим пространством. Я ощущал малейшие содрогания поезда — все они доставляли мне наслаждение. Я представлялся сам себе пауком в центре металлической рельсовой паутины, охватившей весь мир. Наслаждение нарастало, вместе с ним стал стремительно нарастать и свет за окном, свидетельствуя о приближении большого города, и в самый миг высшего восторга в лицо мне ударили прожектора, установленные на фронтоне огромного здания вокзала. Еще какое-то время мы не могли оторваться друг от друга, расслабленно прислушиваясь к топоту в коридоре, к выкрикам торговок на перроне, к разносившемуся над путями хрипу репродуктора, а затем я осторожно вышел из любимой, повернул ее лицом к себе и нежно поцеловал. "После такого нужно выпить", — прошептала она со смущенной усмешкой. Я кое-как оделся, шмыгнул в соседнее купе (стыдливость не позволяет мне описывать картину, которую я там застал), сгреб со столика пару бутылок вина и вернулся обратно. Поезд уже тронулся, и мимо окон вновь повлеклось пространство с его огнями, перелесками, дорогами и тускло освещенными заснеженными полями, но теперь я чувствовал свое единение и с поездом, и с пространством, и оттого в моей груди поднималась великая радость. Я чокнулся с подругой, улыбнулся ей и вполголоса прочел стихи Али Мансура:
