Александр Золотько - Под грязью пустота

– Су… – сдавленный кашель, – сука…

– Еще? – снова звук удара и всхлип.

– Я… я… тебя все равно…

– Посадите его на стул, – приказал Краб, – напротив лабуха.

– Музыканта, – Головин со слабым удивлением понял, что это его голос сказал «музыканта».

– Что?

– Я музыкант, а не лабух.

За спиной у Головина кто-то весело присвистнул:

– Музыкант засранный.

– Снимите с него кто-нибудь тряпку, – с брезгливостью сказал Краб.

Боль вспышкой резанула Головина, от неожиданности он вскрикнул. Открыл глаза и тут же рефлекторно закрыл их руками. Слишком ярко горела под сводчатым потолком большая лампа без абажура.

– Давай, давай, лабух, пусть глаза отдохнут, – сказал кто-то.

– Я музыкант, – глаза все еще резало, но Головин опустил руки и даже попытался встать.

– Сидеть! – руки с силой опустили его на стул, боль отозвалась в копчике.

– Проморгался? – спросил Краб.

Он стоял справа от Головина, в пол-оборота.

– Что вам нужно? – спросил Головин.

– Тебе что, память отбило? – поинтересовался Краб.

– Он ее высрал с перепугу, – сказал голос от дверей.

– Посмотри внимательно, не этот ли парень стрелял в кабаке, – Краб даже пальцем указал на сидящего в двух метрах от Головина человека.

Какая разница, Головину показалось, что он это подумал, но оказалось, что он сказал это вслух:

– Какая разница?

– Что?

Головин замолчал. Он смотрел на сидящего парня и понимал, что узнал его. Узнал, не смотря ни на что. Это он был одним из тех двоих, которые вдруг вскочили тогда из-за стола и метнулись к двери из зала. Он кричал, чтобы все уходили через кухню. Точно, он.

Странно, но не смотря на тогдашний испуг, на всеобщую панику, но Головин все-таки запомнил его лицо.

Краб присел на корточки возле Головина и посмотрел на него снизу вверх:

– Охуел?

– Еще ухо хочешь отрезать? – спросил Головин.

– Я тебе яйца отрежу, – почти ласково сказал Краб, – я тебе глаза выдавлю.

– И что?

– Отморозился, – прокомментировал кто-то от дверей. По голосу было понятно, что комментатор хотел говорить и дальше, но быстрого взгляда Краба хватило, чтобы он переменил свое намерение.

– Посмотри внимательно и скажи – это он?

Головин был словно во сне, не было ни страха, ни боли. Он словно шагнул за предел и теперь ждал, пока смерть примет его.

Краб выпрямился, с хрустом сжал кулаки:

– Кто там ездил к бабе, Кирилл с Ноликом? Сюда их.

К какой бабе? – подумал Головин. А какая разница? Даже если к его жене… Даже если они привезли его жену. Ничего их уже давно не связывает. Детей так завести и не собрались. Подохнешь, сказала ему жена…

Краб ждал молча. Молчали и все остальные. Головин смотрел в лицо сидевшего напротив парня. Лицо как лицо. Спортивный костюм. Фирменный. Нервничает и почему-то сидит скорчившись, держась за бок. Его ударил Краб. Ну и что, и его тоже ударил Краб.

А потом откуда-то из глубины очень легко вспорхнула мысль, что именно из-за этого парня все беды у него, у музыканта Головина. Ведь это для того, чтобы достать этого парня, заварилась вся эта каша. Из-за него он испытал весь позор и всю боль. Из-за него он должен умереть.

То, что этот парень спас ему жизнь там, в ресторане, уже ничего не значило. Он спас его там от мгновенной смерти только затем, чтобы обречь на нынешние мучения.

Головин словно проснулся. Вот сидит виновник всего. А он почему-то пытается его защитить. Ради чего?

Краб сволочь, убийца. Это понятно и привычно. А вот этот… Он ведь тоже убийца, только притворяется героем и спасителем.

Он притворяется! Это открытие потрясло Головина. Его изуродовали, а этот подонок… Он сидит и спокойно смотрит ему в лицо. Он видит, что сделали с музыкантом и спокойно сидит? Целый и невредимый? Его только пару раз ударили, а он сидит согнувшись, будто смертельно раненный.

Головин улыбнулся и увидел, как вздрогнул парень напротив. Он боится, подумал Головин, и мысль эта показалась ему ужасно смешной.

Как круто он разговаривал с Крабом, как угрожал ему! И он же обещал Крабу отомстить!

Головин тихо засмеялся. Глаза парня расширились, Краб резко обернулся к музыканту:

– Что?

– А ты не боишься, Краб? А если он и вправду тебе отомстит?

Краб приблизился к Головину, тот засмеялся громче:

– Не боишься? Он ведь крутой. Он ведь Солдата замочил. Взял и замочил. А ведь с Солдатом была куча народу. А их было всего трое. Не боишься?

– Это был он? – спросил Краб быстро.

– Он, – Головин захохотал, – он, сволочь, это был. Из-за него все.

Парень побледнел.

– Что уставился? – сквозь спазмы хохота спросил Головин, – думал можешь вот так спокойно нас всех отправлять на смерть?

Головин уже не обращал внимания ни на проснувшуюся боль, ни на слезы, текущие по лицу, ни на кровь, текущую по шее:

– Смотри, Краб, он и тебя отправит на смерть. Ты вначале подумаешь, что он тебя спас, а потом поймешь, что он тебя убил, только очень медленно. Убил чужими руками.

Лицо Краба вытянулось, и это тоже показалось Головину смешным. Головин хохотал, и хохот этот выжигал остатки его рассудка.

– Он все равно тебя убьет. Как Солдата, как меня… Он вас всех убьет! – Головин резко обернулся к стоявшим возле двери людям Краба, – Всех, до единого!

Музыкант вскочил на ноги, и его никто не остановил. Он ткнул дрожащим пальцем почти в самое лицо Краба:

– Ты подохнешь! Подохнешь!

Резкий удар швырнул Головина к стене – Краб пришел в себя.

– Рот закрой! – но Головин продолжал хохотать, – Рот свой поганый закрой!

Краб ударил ногой в лицо, что-то хрустнуло, хохот пресекся, превратился в утробное бульканье, но не прекратился. Головин не чувствовал боли. Он просто больше не чувствовал боли. Он не почувствовал, как треснула челюсть, как удар обрушился на кровавую рану на месте уха.

Головин продолжал хохотать, когда в подвал вошли Нолик и Кирилл, он не слышал, как Краб указал на него пальцем и сказал:

– Я хочу, чтобы вы настрогали из него спичек, но так, чтобы он не умер.

Но даже если бы он это и услышал, это не могло остановить его хохота.

Наблюдатель

Он сошел с ума. Свихнулся, двинулся крышей. Обезумел. Игры, говорите, мать вашу? Отдохните, говорите, Сашенька? Гаврилин попытался отвести взгляд от залитого кровью, кривящегося в жуткой гримасе лица и не смог.

Его словно загипнотизировало безумное лицо лабуха. Музыканта, поправил себя Гаврилин, музыканта.

Когда музыкант узнал его, это Гаврилин сразу понял по выражению лица, внутри словно что-то оборвалось. Все, как говорил волк в мультфильме, баста, карапузики, кончилися танцы. Разом ушло и напряжение, и желание вести борьбу, доставать Краба и изображать из себя крутого хрена.

Просто смотрел на белое лицо музыканта и ждал, когда прозвучит простое и короткое – «Он». И после этого можно будет просто умирать.

Только вряд ли Краб позволит ему просто умереть.

Музыкант все молчал, а в душе Гаврилина снова вдруг начало все стягиваться в узел. Ушел момент, упустил его Краб.

И когда после странной паузы и странных слов музыкант вдруг Гаврилина сдал, тот уже был снова готов к борьбе. Ну и что, что на него указал изуродованный совсем недавно мужик. Что с этого? Поцелуй меня в задницу.

– Настрогайте из него спичек, – сказал Краб двум вошедшим в подвал.

Зачем? Он же все уже сказал, он уже указал на Гаврилина. Правда, сделал он это так, что мороз по коже пробежал не только у Гаврилина. Все в подвале, даже Краб, вздрогнули и попятились от хохочущего музыканта. И удары Краба были всего лишь демонстрацией его страха, ирреального страха перед пророчеством безумного.

И теперь Гаврилин не мог оторвать от него глаз. Вошедшие занялись музыкантом. Занялись музыкантом. Занялись музыкантом. Занялись…

Твою мать, они… Гаврилин почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Тот из пришедших, что был постарше, работал методически, спокойно. Руки его не дрожали и он не отвлекался по сторонам. Второй, обмылок лет двадцати, вел себя так, будто воровал что-то у лежащего на полу.

Время от времени он вздрагивал, нервно косился по сторонам и на своего напарника.

В горле у лежащего клокотало, тело изгибалось, и все в комнате понимали, что это не попытки вырваться, не реакция на боль. Это – смех.

Краб закурил, затянулся и тут же отбросил сигарету в угол.

– Да держи ты его крепче, Нолик, – не выдержал наконец старший, – руки не от туда повырастали!

– Да дергается как… – пожаловался Нолик.

По его лицу стекал пот, но руки были заняты, вытереть было нечем.

Гаврилин видел как капли пота с лица Нолика падают на лицо музыканта и его замутило.

– Голову ему держи.

– Да, – Нолик прижал руки лежащего к полу своими коленями.

– Ну?

– Да кровь тут, – Нолик махнул рукой, испачканной кровью, и алые капли веером ударили в каменную кладку стены.