Геннадий Прашкевич - Бык в западне
С такой ксивой, решил Груня, меня теперь менты будут бояться. С такими документами я запросто могу ходить в ночлежку. Борьба с организованной преступностью и коррупцией. Не хухры-мухры. Всех замету! Хватит ночевать на задворках и в подъездах. Пруха пошла. Большая, настоящая пруха. Можно теперь пожрать-попить.
Необычное ощущение резко изменившейся жизни было настолько сильным и осветляющим, что Груня весело выругался, очень шумно, никого не стесняясь,высморкался в красивый носовой платок, отобранный у мертвяка в лесополосе, и выполз наконец, как жук-скарабей, из-под колючих кустов сирени. На безлюдной боковой дорожке сквера он заботливо отряхнул от прилипших к ней листьев свою не очень чистую телогрейку, в кармане которой лежало семь тысяч тридцать два доллара, от прилипших к ней листьев, и без всякого страха, а наоборот, с некоторой даже снисходительностью остановил первого вышедшего ему навстречу культурного человека.
Культурный человек показался Груне солидным.Среднего роста, в темном костюмчике, с острой бородой клинышком, даже при портфеле и в очках с золотой оправой.
Груню покорили именно портфель и золотая оправа.
— Эй!.. — хрипло, но все с той же внезапно приобретенной им снисходительностью окликнул Груняочкастого, стараясь дышать в сторону, чтобы не обидеть культурного человека
— Чего тебе?
— Эй, слышь… Разменяй денежку…
— А ты покажи. Ты сперва покажи денежку, — с недоверчивостью, но требовательно ответил культурный человек.
Груня показал пятидесятидолларовую купюру.
Надо было, конечно, показать культурному человеку в очках и с портфелем купюру меньшего достоинства, но Грунины пальцы из кармана телогрейки почему-то извлекли именно эту.
Культурный человек изумленно потряс острой бородкой- Изумленно блеснула на солнце золотая оправаочков. Культурный человек близко поднес купюру к очкам, чуть ли не обнюхал пятидесятидолларовую купюру, а потом негромко, но все так же требовательно спросил:
— Откуда баксы?
— Какие баксы?
— А вот! — потряс купюрой очкастый.
— Нашел…
— Ну, так бы и сказал, — облегченно вздохнул культурный человек и неторопливо спрятал купюру в карман. — То-то, думаю… Подозрительная бумажка… С первого взгляда видно, что фальшивая… Подводишь, друг… Я с бумажкой в банк, а меня за жопу!..
— Сам ты фальшивый… Дай обратно!.. — обиделся Груня.
Культурный человек нехорошо рассмеялся, потряс, как козел, острой бородкой и, сверкнув на солнце золотой оправой очков, весело кивнул в сторону прогуливавшегося под каменными мутантами милиционера.
— А вон мент. Видишь? Иди и пожалуйся менту. Он для того и стоит под мутантами, чтобы выслушивать жалобы от таких, как ты. Правда? А заодно объясни менту, где это ты нашел такую бумажку.
И культурный человек неторопливо двинулся по тихой аллее. Даже ни разу не оглянулся.
Груня ошеломленно прижал руки к груди. Вот и связывайся с культурными!
Глава IV. БИЗНЕС-ВУМЕН
3 июля, Новосибирск
Валентин проснулся.
Он был не дома. Он привык к частым переездам с места на места. Какие-то квартиры он помнил подолгу, какие-то забывал сразу. В этой он был впервые
Приехав утром из аэропорта, он бросил вещи прямо в прихожей, точнее, в длинном коридоре, даже чрезмерно длинном. Странная планировка, на его взгляд. Потом принял душ и сразу лег спать. Из чужой сумки, которую ему из аэропорта пришлось тащить с собой в квартиру Куделькина-младшего, торчал коротенький хвостик антенны радиотелефона. Валентин был совершенно уверен, что по законам свинства хозяин радиотелефона непременно объявится и обязательно выдернет его из сна уже где-нибудь через полчаса, и заранее злился на странного соседа по самолету, уже доставившего ему множество неудобств в аэропорту и, несомненно, готовящего ему новые неудобства.
Где-то за стеной прерывисто, короткими очередями, затрещала водопроводная труба Как пистолет-пулемет Вальтера, автоматически отметил Валентин. Автоматика Вальтера работает на принципе замедленной отдачи затвора, отсюда и этот легко улавливаемый интервал между выстрелами. Здесь с тем же интервалом отдавала труба. В такт трубе громыхнул лифт. Кажется, шахта лифта чуть ли не примыкала к стене кухни.
Чужие звуки. Они настораживали. Так настораживает, вспомнил Валентин, густая душная тишина казармы за секунду до побудки. Ничего еще не произошло, просто где-то на пустом плацу споткнулся разводящий или где-то на кухне дежурный случайно громыхнул черпаком… Ничем не грозящие звуки… Ничего еще не произошло, но понимаешь, что сну конец…
Прежде чем пройти в ванную, Валентин распахнул дверь и вышел на балкон.
Высокое, летнее, забросанное мелкими облачками, небо. Солнце, тусклое от летней утренней дымки. Теплый воздух, нежно пронизанный внутренним сиянием и почти неуловимыми тенями.
Под таким высоким, летним, слегка затянутым нежной утренней дымкой небом город с балкона выглядел вызывающе плоским. По крайней мере, он ничем не напомнил Валентину те города, в которых ему пришлось побывать за последние пять лет. Он не напомнил ему даже Москву, хотя театр Оперы, несомненно, внушал уважение своим чудовищно серым, чудовищно тяжелым рифленым куполом, подпирающим высокое небо.
Валентин опустил глаза.
Сразу под колоннадой театра начинался сквер. Он тянулся до самой площади, где за нежными лапами темных, все еще сохраняющих в себе частицу ночи елей поблескивало под солнцем некое отшлифованное ветрами и дождями свободное розоватое гранитное пространство, занятое абсолютно стандартными, а от того неуловимо мрачноватыми бетонными фигурами рабочих и крестьян. Кто-то из них был с винтовкой. Что держали другие, сверху разобрать было трудно. Впрочем, от фигур исходило такое угрюмое нелюбопытство, что не возникало особого желания рассмотреть их подробней. От всего этого само розоватое гранитное пространство выглядело гораздо веселей, чем бетонные фигуры.
Всю бетонную композицию Валентин не мог подробно разглядеть еще и из-за темных елей, перекрывающих вид. Кстати, еще рано утром он услышал от таксиста, что в Новосибирске центральную группу бетонных скульптур, возглавляемых вождем революции, местный люд называет мутантами.
«Улица Орджоникидзе? Еще бы! Знаю!.. — кивнул в Толмачеве таксист, услышав от Валентина адрес. — Это рядом с мутантами».
И Джон Куделькин-старший в Москве, проводив Валентина во Внукове, выразился примерно так:
— В Толмачево сразу бери такси и сразу дуй в центр города. Дуй прямо до мутантов. Так и скажи таксисту — мне, мол, к мутантам. В Новосибирске это звучит как у нас — дотряси до бороды. Юрка в Новосибирске живет рядом с мутантами. — И пояснил: — Мутанты — это скульптуры. Ну, даже не скульптуры, а, скажем так, целое стадо скульптур. Целая толпа, боевой строй, каменный лес, бетонная композиция. Последние годы Джон Куделькин-старший полюбил говорить красиво. —В Новосибирске жить рядом с мутантами почетно. Это почти как у нас — рядом с Кремлем. — И похвастался: — Юрка у меня теперь большой человек. Было время, не скрою, расстроил отца, служил в органах. Сам знаешь, с взрослыми детьми не поспоришь… Но теперь, Валька, так скажу, одумался Юрка, пошел в рост. Службу в органах бросил, подал рапорт, устроился в большую компьютерную фирму. Условия — любой позавидует. Не то что мы с тобой, Валька. Росли, не зная, кто мы есть на самом деле… Ну, чемпионы… Сейчас уже бывшие… Всю жизнь в чемпионах не усидишь… Нужно еще что-то. Сам знаешь, что нужно… Не усидишь в чемпионах… Вот и получается, что я теперь просто мясник с рынка. Мелкий торгаш. А кто теперь ты, я даже и не знаю. Раньше знал — бывший чемпион, хороший парень, местный житель села Лодыгино, а теперь не знаю… А вот Юрка вырос. Юрка у меня человек. У него теперь и деньги, и положение. Правда, жены нет. Но это поправимо. В его годы это вполне поправимо. Куда денется?.. У моего Юрки, — с каким-то особенным значением похвастался Куделькин-старший, — везде чисто. Понял? И позади, и впереди чисто. Совсем не так, как у нас с тобой. И вообще, так тебе скажу Валька, мой Юрка умеет играть по правилам…
По правилам. Валентин усмехнулся.
Не знаю, как там получается у Куделькина-младшего, подумал он, а у меня как-то не очень выходило играть по правилам… Ну, разве что на борцовском ковре… Но это спорт… Там нельзя иначе…
