Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников
Это длилось секунду, может быть, две, пока Маша разглядывала его пальцы, а затем в его сознание, будто на мягких кошачьих лапах проникло осознание того, что он не мог выставить её вперёд, ведь она была крепко связана, и открыл глаза. Повсюду был бетон. И адская боль, с которой было не справиться. Не силах сопротивляться, он сомкнул тяжёлые веки и впал в беспамятство, где снова оказался наедине с Марией.
— Это стало причиной твоего увольнения? — снова зазвучал в его голове её настойчивый голос.
— Отчасти, — снова ответил Егор. — Я тяжело тренировался, чтобы вернуться в строй и не понимал, что путь сражений для меня навсегда закрыт — не будет никакого отмщения за друзей и реванша за своё поражение, не будет этих славных дней. Вскоре я всё — таки понял, что ничему из этого больше не быть. Это стало знаком для меня. Ярче и понятнее заиграли слова о братстве и спецназе, инвалидах, которым позволили служить дальше. Это нельзя было расценивать как продолжение военной службы, а тогда я расценил это как эдакую подачку государства, оступившемуся и скатившемуся с военной лестницы солдату. Я не стал таить обид или питать ложных чувств и, учитывая обстоятельства, написал рапорт на увольнение. К этому решению меня подтолкнула и другая причина — сейчас уже не помню, как меня угораздило — пьяный я подрался с начальником штаба отряда и надрал ему зад.
— Что за человек этот начальник штаба? Он старше тебя по должности или как у вас считается?
— Да, старше. Целый подполковник.
— А какое звание было у тебя?
— Капитан.
— Тебе что — то грозило за это?
— Непременно. Мне сходило с рук многое, но такое не длиться вечно.
— И тебе никто не помог? Никто не заступился?
— Почему не заступился? Заступился. Один знакомый генерал, который поддерживал меня долгие годы, но я отказался. Ущерб уже был нанесен. В моём споре я бы не стал победителем. Служить дальше с этим офицером мне бы не понравилось, да и ему тоже. Таких вещей в спецназе не прощают, а проиграть инвалиду, тем более. Ведь не случайно параолимпийские игры проходят отдельно от олимпийских? Никто не хочет, чтобы инвалид надрал зад здоровому спортсмену — рухнет вся система отбора и подготовки сборных: там ведь помимо характера участвует много факторов: кумовство, допинг… А в спецназе вместо допинга сплошная идея! Так и у подполковников — никто не захочет иметь меня рядом. В результате я бы оказался в каком — нибудь специальном моторизованном полку или батальоне, где — нибудь в Самаре или Балаково, охранял бы футбольный стадион или АЭС, или забытый всеми институт органической химии и технологий. Перспектива так себе. В конце концов я понял, что на самом деле никому я не был нужен с самого начала, и многие с удовольствием избавились бы от меня: зачем я нужен спецназу? Он прекрасно обойдётся без меня. Я без него не мог, но и это теперь изменилось. Я не стал сопротивляться и уволился в запас. Правда, какой из меня запас? Скорее, балласт!
— Ты в хорошей форме. Видно, что не сбавляешь темп.
— С каждым днём этот темп всё сложнее и сложнее выдерживать. Я давно готов сдаться. Каждую ночь я вижу один и тот же сон: я спускаюсь в ад, он взрывается, и я просыпаюсь с куском этого ада в сердце. Глубоко внутри я давно умер.
— Это не так! — возразила она.
— Я слабый и довольно мелкий человек, — кивнул Егор.
— У твоей жены большое и сильное сердце, его должно было хватить на вас троих. Я уверена. Именно так ты и рассказывал.
— Так оно и было. Но её не стало, — он уклончиво взглянул на неё. — Ты очень добра ко мне, — смотреть в глаза было тяжело, будто смотрел в бездну печали, где боялся утонуть.
— Всё потому, что девочек не всегда тянет к плохим парням.
— Хочешь сказать, что также сильно их тянет к слабым и мелким?
— Жизнь продолжается, — улыбнулась она.
— Ничего не продолжается после войны, — грубо сказал Егор. — Уходя, приходиться оставить всё что любишь. А вернувшись, обрести это вновь уже не получается.
— Где слонялись? — спросил Ильич, отворив дверь и отступив назад.
— Злой человека подстрелил? — доложился Песков в своей привычной манере, когда спрашивали о другом, но язык как на зло развязался на том, о чём стоило помалкивать.
— Какого? — уточнил Ильич.
— Гражданского.
— А конкретнее? У нас тут все в основном гражданские.
— Бича какого — то… — бросил Витька растерянный взгляд на ротного.
— Ну и? Сказал «а», говори «б», чего из тебя слова клещами тянуть приходится? Где он? Жив? Нет?
— Жить будет. В больницу увезли.
— Куда Егора дели? — спросил Ильич следом, сухо кашлянув в кулак. — Второй день не видать?
— Пропал Егор, — сказал Медведчук. — Как в воду канул.
— Обидели, что ли?
— Никто не обижал? — ответил Игорь, злясь на свою беспомощность.
— А чего тогда?
Песков виновато зыркнул на Кагарлицкого и впервые смолчал.
— Эх, вы, — по — стариковски замялся он, недовольный и разочарованный одновременно. — При всех недостатках неплохим был человек.
— Чего сразу был? — возразил Песок.
— А у вас иначе не случается — чтобы не делали, чудачеством не назовёшь. Делать — то чего теперь?
— После обеда снова будем искать.
— Ясно, — Ильич свернул набок понурую голову и захромал в комнату. — Обед на плите найдёте.
— Отставить обед! — неожиданно заявил Витька. — Командир, перекусим по пути? Кажется, у меня появилась версия — надо проверить.
— Какая ещё версия? — сказал Медведчук.
— Объясню по дороге. Едем!
— Объясни уже, что случилось? — настоял Игорь, когда машина понеслась по городу.
— В тот день, когда Егор исчез, он просил меня помочь ему выбрать мобильник. Я с радостью согласился, а потом комбат объявил совещание, и мы уехали в штаб батальона, помните?
— И что?
— И чего я раньше не вспомнил?!
— Говори уже. Не томи.
— За помощь с покупкой мобильного телефона Егор обещал угостить меня обедом в кафе на «Монолите», что наши парни хвалят. Куда часто наведываются…
— Думаешь, он был в нём?
— Почему нет?
— Если в тот день он отправился
