Петр Катериничев - Банкир
— Значит, слушали, говоришь. И как успехи?
— Пока — скромные.
— А вообще?
— По жизни?
— Ну вроде того…
— Спасибо, хреново. — Он обвел взглядом помещение. — Да ты и сам видишь. А у тебя?
— Алексей Михалыч, помнишь анекдот про муравья?
— Напомни.
— Выходит муравей на деревню покрасоваться. Весь в черном фраке, в белой манишке; ни пылинки на рукаве, ни соринки на сверкающих штиблетах… А тут — стадо бычков, на первый выгон… Короче, притоптали его, едва жив остался, встает — пыльный, побитый, стряхивает с обшлага невидимую пылинку, вздыхает горестно: «Меня… Конопляного муравья, мордой — в грязь… И — кто? Бычье…»
Михалыч смотрит мне прямо в глаза. Долго, не отрываясь. Взгляда я не отвожу. Он делает едва уловимое круговое движение зрачками, давая мне понять, что комната не только просматривается, но и прослушивается насквозь. Ну и в «песочницу» нас с Ленкой угораздило залезть!
— Ну что, давай говорить? Так сказать, по материалу…
— Ага. Сейчас мы этот орех запросто расщелкаем. В четыре-то руки…
— Сначала — по коньячку?
— А есть?
— А как же… Без образного мышления, — Тишайший произносит крайнее слово по-генсековски, с ударением на первый слог, — вооще-е никуда… А коньячок — весьма стимулирует. Весьма.
Присаживаемся к монитору, Михалыч извлекает бутылку «Арарата», два стакана…
— Красиво живете…
— Главное — знать, где лежит! Да и чего нам с такой-то дозы? Мы с Валерианом из этой берлоги уже давно не вылезали — по твоей, кстати, милости…
Забыл уже, как Галька брыкается! — Разливает. — Вздрогнули?
— Ага. За удачу.
— За нее. Как орех, говоришь? Михалыч выпивает свою «сотку» махом.
— Ага! Легко! — Следую его примеру.
— Ну-ну… Послушай пока свои песнопения в состоянии тяжелого наркотического опьянения… Ты, кстати, — не поэт?
— Да покамест нет.
— Тем более любопытно… И посмотри, как я разложил стихи и музыку по цветам. — Он кивает на монитор, манипулирует с клавиатурой — в комнате звучит мой собственный голос, громко, напевно:
«Смута смутная — плач дорогою, жизнь беспутная, даль убогая…»
— Ты прямо Кобзон! Или этот — Паваротти! — произносит Михалыч, наклоняет ухо к моему рту, шепчет одними губами:
— Рассказывай. Эта бандура глушит все!
Бран сидит в небольшой комнатке. Перед ним — телеэкраны, на которых изображение всех комнат и коридоров Замка. На особом экране, крупно, — комната программистов. Принявшие коньячку мужчины активно и весело что-то обсуждают, но слов их не слышно — все глушит звучащая песня.
Валериан сидит на стуле, вперившись взглядом в монитор дублирующего компьютера. Сзади него — охранники и незнакомый мужчина.
— О чем они? — спрашивает мужчина невысокого худого субъекта.
— Прочесть по губам невозможно. Совершенно нечеткая артикуляция. Да и сидят они к камере боком.
— Они там, часом, не напьются? — снова спрашивает тот, теперь уже Валериана.
— Не должны. Михалыч — он всегда такой, а этот — не знаю… Да они и выпили немного.
— Что это за всполохи на экране?
— Цветовая авторская расшифровка текста и музыки…
— Зачем это нужно?
— Ключ-код может быть чем угодно…
— Цветом — тоже?
— Да.
Мужчина жестко сжал губы. Получится… Должно получиться… На этот раз он постарался. Теперь должен постараться Дорохов. Не за страх, а за совесть.
Пока мой хрипатый баритон выводит всяческие рулады и умничает, я пересказываю Тишайшему содержание пролетевшего дня. Он мрачнеет. Иногда — задает вопросы. А что мне его вопросы, если у меня на них ответов — ноль?..
Бойцы освобождения Курдистана уже давно должны были размести этот «скворечник» в пух и перья или хотя бы нарисоваться и потолковать с Кришной… Дабы во всеуслышание прозвучал сигнал «отбоя воздушной тревоги»… Помнится, в незапамятные андроповские времена Генсек любил побаловать народ угрозой внезапного нападения супостата… При Горбачеве эту милую традицию отменили не сразу, хотя уже ввели новую: продажу алкогольного яда исключительно с двух часов и в очень ограниченном количестве в одни руки: два пузыря на лицо… Или — на рыло. Помнится, очередной «налет» застал нас с приятелем метрах в пятидесяти от винопродажной точки: объявившиеся мужички с повязками быстро загнали нас в какую-то подворотню пережидать «ядреный взрыв». Пережидаем.
Абстиненция мучит — сил нет. И надо сказать, не нас одних: еще с десяток мужиков пережидают «авианалет» с тяжелым похмельным сердцебиением…
«Условного врага» наши доблестные «условные соколы» отогнали ровно в четырнадцать ноль-ноль! Труба пропела буквально из каких-то репродукторов, и — народ ломанулся к магазину! Из каких щелей и подворотен посыпались в середине рабочего дня страждущие — неясно; помню одно — кроссов с такой скоростью я не бегал давно… Разве что на флоте — ну, там от пули…
К «питейной точке» я пришел первым. Ухватился за приваренную к окованной металлом двери ручку мертво — хрен оторвешь! Приятель страховал сзади. А как отпело — а пиликало «отбой» секунд тридцать — сорок, — я оглянулся — и ахнул!.. За эти «трубные» секунды за мной успел выстроиться хвост человек в двести! Не-э-эт, господа капиталисты, умом Россию вам не понять! Никогда! И еще… И еще подумалось тогда: вот эту бы энергию «рывка к прилавку» после «маневров» — да в мирных целях! Весь американский промышленный комплекс вместе с японским кибернетическим чудом рядом просто отдыхать будут!..
А чего мне столь злачное времечко вспомнилось?.. Сейчас на дворе, как говорят по «ящику», другие реалии…
Просто и песни, и стихи я лабал как раз тогда, чтобы было чем занять понурую от непрекращающегося пьянства голову… Сейчас слушаю вполуха — неплохо, надо сказать, получалось…
А Тишайший покамест кратко, но внятно излагает мне на ухо свою версию происшедших событий…
От этого — так скверно, что хочется плакать…
Выходит, мы все по-прежнему заложники Замка? И я, и Лена, и Михалыч, и Валериан, и Галя Вострякова, и Кришна, и даже тот, невидимый и неслышимый, что считается высшим приоритетом?.. Скверно…
Стоп. На хрен философии! Нам нужно убраться отсюда, а там видно будет!
Разберемся! Будем живы — не помрем! Ну а Бог не выдаст — свинья не съест!
Черчу на куске бумаги несколько слов Тишайшему и прикуриваю от подожженного клочка…
— Дор, ты чего такой насупленный? — Лена проснулась так же неожиданно, как и уснула. И подошла неслышно; стоит сзади, смотрит на монитор, за которым мы работаем. — «Коль мысли черные к тебе придут — откупори шампанского бутылку…»
— Что?
— О чем грустишь?..
— Погоди…
Мои мысли несутся пришпоренными лошадьми…
Глава 62
«Коль мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку иль перечти „Женитьбу Фигаро“…»
»…Там есть один мотив… Я все твержу его, когда я счастлив…»
»…архитектура — это застывшая музыка…»
»…музыку я разъял, как труп…»
»…Теперь — пора! Заветный дар любви, переходи сегодня в чашу дружбы…»
»…Я не имею права лгать вам, ведь вы — обладатель Камня Крови…»
»…Видимость — не всегда есть сущее…»
»…А вы знаете, что архитектура — это застывшая музыка? Каждый камень — словно нота, и каждый имеет свое звучание… Но не все способны слышать…
Имеющий уши — да услышит…»
»…Слово?..»
«Мелодию света…»
…На пустынной площади — сцена. На ней — Пьеро, он грустен и меланхоличен в своем белом одеянии с длинными, до самых подмостков, рукавами… Я вдруг понимаю, что, кроме Арлекина, я — единственный живой человек на этой площади…
Пьеро смотрит на меня долгим взглядом и исчезает во мраке кулис… Губы его шевелятся, я даже не слышу — читаю по ним: «Не уставай… Угадай мелодию…
Угадай мелодию и — вернись…»
»…Девушка похожа на тростниковую флейту. И еще — на рубин под дождем. В темноте он кажется черным, но стоит капле света или влаги попасть на его грани — рубин оживает, становится теплым и густым, как малиновое вино…»
»…угадай мелодию света…»
»…а не бросить ли тебе этот камень…»
»…угадай мелодию…»
…Капли падают с высоких сосен в мерцающем свете рождающегося утра, каждая — похожа на драгоценный, светящийся камень…
»…угадай мелодию света…»
Закрываю глаза…
И — слышу увертюру… Сначала — перебор гуслей… А вот — словно ясный, светлый ручеек побежал по лесу, устремляясь вниз, к озеру Светлояру… Звук пастушьего рожка, чистый, как прозрачный лесной воздух… И вдруг — тревога…
Она нарастает, становится высокой, нестерпимой… И — снова — перелив озерных вод, медленный, спокойный, вечный…
»…Если же пойдет, и сомневаться начнет, и славить везде, то таковому закроет Господь град. И покажется он ему лесом или пустым местом…»
»…И сей град Большой Китеж невидим стал и оберегаем рукою Божию — так под конец века нашего многомятежного и слез достойного покрыл Господь тот град дланию Своей. И стал он невидим по молению и по прошению тех, кто достойно и праведно к нему припадает…»
