Стивен Хантер - Жарким кровавым летом
Но на то, чтобы снять со стен сами трофеи, матери не хватило решимости. Дух Чарльза все еще продолжал сохраняться в них. Посмотрев на головы, так и оставшиеся висеть на противоположной стене, Эрл увидел, что они покрыты пылью, изъедены крысами и уже начинают разваливаться, подобно старой мебели, утрачивая свою театральную свирепость. И все же Эрл чувствовал силу присутствия своего отца.
Чарльз был охотником. Он исходил со своими «винчестерами» горы и луга Полка и других близлежащих округов, стреляя в то, что видел. Он был очень хорошим стрелком, превосходным стрелком и хорошо изучил повадки животных. Он относился к тем людям, которые всегда смогут выжить в лесу, и обладал наследственным таинственным и непостижимым даром Суэггеров — способностью разбираться в ландшафте, безошибочно читать следы и заканчивать все точным выстрелом с неизменно верной поправкой на любые возможные условия.
Эрл хорошо помнил, как отец брал его на охоту и учил его стрелять, учил разбираться в следах, учил терпению, и стоицизму, и бесшабашной храбрости, и готовности не обращать внимания на свое тело и делать то, что необходимо делать. И вот что странно: это оказались как раз те навыки, благодаря которым Эрлу удалось пережить темную полосу, которая стала его судьбой. Так что, по правде говоря, он получил кое-что от своего отца, очень даже большой подарок, хотя не понимал этого еще много лет.
Он рассматривал головы на стене. Медведь, кабан, три оленя, лось, пума, рысь, горный баран — у всех большие тяжелые рога или полные рты пожелтевших, заметно стершихся зубов. Как и любой охотник, гоняющийся за трофеями, его отец стрелял только матерых, стареющих животных, давно успевших передать свои гены потомству. Набивщик чучел жил в Хэтфилде и тоже имел талант к своему делу.
Животные на стене казались живыми. Они застыли с выражениями гнева или ярости атаки, их губы были вздернуты, клыки оскалены, морды исполнены величавой и взрывной животной мощи. Конечно, все это являлось чистейшей фантазией. Эрлу доводилось бывать в мастерской таксидермиста, оказавшегося лысым, жирным мелким дядькой, который пропах химикалиями и имел магазин, полный искусственных глаз, присланных из Нью-Йорка, с 34-й улицы, и представлявших собой точные копии настоящих глаз, сверкавших и даже, как казалось, смотревших на тебя, хотя на самом деле это были всего лишь стеклянные шарики.
"Что говорит мне эта комната?
Кем был мой отец?
Кем был этот человек?"
Эрл всматривался в висевшие на стене головы животных, а они смотрели на него — беспощадные, хотя и запертые в этой комнате, но все равно рвущиеся в нескончаемую битву.
«Что мог знать мой отец?»
Судя по обстановке этой комнаты, единственную радость ему доставляла охота. И те земные удовольствия, с которыми охота была связана.
Да, вот что знает охотник. Охотник знает землю. Охотник бродит по земле, и даже если он не охотится именно в этот день, он обращает на все внимание, запоминает, отмечает детали, которые могут когда-нибудь ему пригодиться.
Вот что отец должен был знать: дикое безлюдье арканзасских гор. Знать лучше, чем любой другой человек до него или после.
Это было единственным местом, где он когда-либо бывал по-настоящему счастлив.
58
Оуни очень волновался. Неподалеку кипела суматоха. Ночную тьму прорезали лучи прожекторов и пульсирующие вспышки красных мигалок, полицейские приезжали, останавливали машины и высылали в лес поисковые группы с собаками для охоты на него. Но озеро было абсолютно спокойным. Оно лежало в темноте, отражая, словно лист зеркального стекла, бесчисленные световые пятна, мятущиеся на берегу.
— Не волнуйся, — сказал Джонни. — Все будет точно так же, как в прошлый раз. И пройдет без помех.
— Я волнуюсь не из-за озера, — ответил Оуни. — Я волнуюсь из-за леса. Неужели ты до сих пор все помнишь? Это было так сложно. Да еще и ночью.
— У меня фотографическая память, — успокоил его Джонни. — Определенные веши я не забываю никогда, это все равно что положить их в банк. — Он улыбнулся, излучая обаяние. Все козыри были у него на руках, и он знал это. — А потом поговорим о деньгах.
— Их будет достаточно, можешь мне поверить, — с величайшей искренностью произнес Оуни.
— В этом вся проблема. Я не верю тебе. Сколько бы я ни попросил, ты начнешь плакать и пытаться сбить цену. Но я знаю, что у тебя есть несколько миллионов.
— Нет у меня миллионов, — возразил Оуни. — Это все долбаные сказки.
— О, я кое-что подсчитал, — сказал Джонни. — Сделал одну прикидку. Очень хорошую прикидку. В конце концов, мы же спасаем твою жизнь. Так что, мне кажется, я должен забрать у тебя все, потому что я ведь и спасаю все.
— Это побег или похищение?
— Ну, если честно, то серединка на половинку, — признался Джонни. — Мы не оставим тебя ни с чем.
— Конечно, ты этого не сделаешь, — сказал Оуни. — Ты же захочешь, чтобы я оставался твоим другом, когда все это в конце концов закончится. Ведь я все равно вернусь, ты это прекрасно знаешь. Я Оуни Мэддокс. Я держал «Коттон-клуб». Я держал Хот-Спрингс. Это всего лишь небольшой срыв. Я не ухожу ни в какую долбаную отставку. Я снова выйду на самую верхушку в рэкете, и скоро, вот увидишь.
— Нисколько не сомневаюсь, — согласился Джонни.
— Я думаю, что поеду в Калифорнию. Возможности там золотые, и у меня такое чувство, что там скоро сменится политическая власть. Никогда не бывает так, чтобы одна партия все время держала мазу.
Назначенное время почти подошло.
Джонни взглянул на часы, подошел к отверстию пещеры и посмотрел на озеро. Оуни последовал за ним, и довольно скоро из темноты показались белые паруса. Это было ядром плана Джонни. Он знал, что мысли законников будут сосредоточены вокруг драматического быстрого бегства преступников. Ни на что иное у них не должно хватить воображения. И поэтому полицейские будут думать главным образом о шоссе, самолетах и железных дорогах. Преступление было современным, совершено было быстро и основывалось на скорости. Кто мог подумать о том, что в нем будет задействовано парусное судно?
Эта красотка, принадлежавшая судье Легранду, имела пятьдесят футов в длину, две мачты и множество парусов, которые изящно и бесшумно влекли яхту по воде. Судья частенько отдыхал на ней, особенно в случае визитов конгрессменов и титанов промышленности, для которых устраивались элегантные прогулки под парусом под бриллиантово-голубым небом по бриллиантово-голубой воде, обрамленной поросшими соснами зелеными холмами предгорий Уошито; гости попивали шампанское, ели устриц и смеялись весь вечер, как и подобает важным людям, каковыми они и являлись, и поэтому, оставив сотни тысяч долларов за игорными столами Оуни, они, возвращаясь домой, все равно больше всего говорили о невиданном южном гостеприимстве и изумительных ночах под звездными небесами.
Яхта, осадкой в четыре фута, была очаровательным суденышком, сделанным из чистого тика и меди, и имела команду из четырех человек и вспомогательный двигатель (об этом никто не знал, это была личная тайна яхты), благодаря которому могла ходить при полном штиле и пробираться под мотором по узким протокам в случае необходимости — а такая необходимость непременно возникнет рано или поздно.
Судно было слишком велико для того, чтобы пристать к берегу, и потому оно просто остановилось, спустив якорь, в семидесяти пяти футах от берега. К ожидавшим бесшумно направилась шлюпка, подгоняемая умелыми взмахами двух пар весел.
— Ну вот и прекрасно. Давайте, мальчики, грузитесь на пароход, — скомандовал Джонни, как только лодка ткнулась в берег.
Они покинули пещеру, сползли вниз по крутому склону, пробрались через тростники и наконец добрались до носа лодки, которая неподвижно застыла, удерживаемая канатом, крепко зажатым в руке одного из гребцов, выскочившего на берег. Оуни перебрался через борт, и его сразу же прохватила дрожь от тянувшегося над водой легкого бриза. Ненадежность лодки чрезвычайно раздражала его — он любил прочные, массивные веши, — и он поспешил сесть. Он чувствовал, как лодка переваливалась с боку на бок, пока в нее забирались остальные его спутники. Впрочем, очень скоро они отплыли от берега и помчались к большой яхте.
Сильные руки ловко втянули Оуни на борт.
— Добрый вечер, мистер Мэддокс, — сказал Стивенс по прозвищу Кирпич, шкипер яхты, известный в местных краях как любвеобильный холостяк, который тайно (для Оуни это тайной не было) потрахивал и дочь судьи, и его жену. — Как поживаете, сэр?
— Я буду поживать гораздо лучше, когда стану потягивать пина-коладу в Акапулько, — ответил Оуни.
— Вы окажетесь там уже через несколько дней. Судья передает вам свои наилучшие пожелания.
— Пусть судья лучше продолжает посылать свои деньги. В конце концов, я же хозяин этого города.
