Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов
— Этот выродок…
— Воспользовался сложившейся ситуацией для собственной выгоды, прямо как ты, — мать не сдерживает смешка, — и ты не можешь ему этого простить? Что ж, как по мне, так он поступил весьма умно.
— Надеюсь, — цедит дядя, — ты не поддерживаешь его идею? Это будет полной чушью, если парламент даст свое согласие на подобное…
— Парламент состоит не из одной меня, Вигланд, в этом и заключается его суть, — ледяная маска ее спокойствия безупречна, как и всегда. — Но, если тебе интересно мое личное мнение, то почему бы и нет? Мы уже очень близки к завершению процесса, начатого императором Рихардом, на минуту, почти пять веков назад. Столько поколений наблюдали за этими изменениями. Подумай только, когда мы с тобой были молоды, абаддоны еще не могли голосовать, а суд мог свободно приговорить их к смертной казни. Все движется и все меняется. Но неужели мы так трусливы, что в последний момент не позволим всему этому, наконец-то, завершиться? Мы прошли через целую пустыню не ради того, чтобы развернуться обратно за шаг до полного воды колодца, так ведь?
Дядя багровеет так, что его будущая лысина загорается красным пятном посреди рыжих волос, а лицо Тадреда принимает заинтересованное выражение.
— Так именно это ты и собираешься сказать на заседании? — уточняет он.
— По содержанию, — мать кивает и отпивает из собственного бокала. — Над подачей стоит основательно поработать, это и правда застало меня врасплох, — след ее помады пятнает стекло, — и прошу, Вигланд, не принимай на свой счет, меньше всего мне хочется омрачать семейные отношения политикой.
Прежде, чем тот ответит хоть что-то, Каллен спешно прощается со всеми, оставив их разбираться во всем без его участия, и, едва не переходя на бег, торопится к выходу. Мать в растерянности кивает ему на несчастную баронскую дочь, по-прежнему томящуюся с родителями, к которым уже присоединились по крайней мере трое собеседников, но он предпочитает сделать вид, будто ничего не видел. Уже на выходе из зала Каллен слышит, как дядя и Тадред в сопровождении супруг оказываются приглашены на ужин в доме родителей, и мысленно отмечает себе не соваться туда ни под каким предлогом. Пусть в этот раз они получат Гардрада.
На улице он жадно глотает прохладный, но вместе с тем опьяняюще свежий воздух, прислонившись к стене театра подальше от главного входа, когда получает короткое, но крайне интригующее сообщение от Ирвина:
“Я знаю, чем ты займешься сегодня вечером”
Уже в следующий миг перед его глазами появляется текст, и во рту резко пересыхает, пока ладони, напротив, намокают<i>«Я обещал рассказывать эту историю целиком и без утайки, не обеляя в ней даже самого себя, как бы мне порой этого не хотелось, и я сдержу это обещание. Пусть вся эта история и не обо мне, мне лишь повезло и одновременно не повезло стать ее частью и свидетелем, в этот раз я позволю себе отдалиться от событий государственной важности, чтобы дать своим читателям чуть более полную картину того, как в мое время существовали те части имперской жизни, о которых в мое время никогда не напишут в учебниках истории и никогда не расскажут вслух. Я хочу верить, что там, где мои записи будут обнаружены, люди поймут и не осудят того, что я делал, но если эта надежда не оправдается, я готов смириться с этим уже сейчас, ведь стыжусь я вовсе не этого. Я стыжусь лишь того, чего я так и не сделал. Как бы сам я того ни желал, я так и не смог быть полностью и безоговорочно верным человеку, который дал мне все то, что я имел и имею сейчас. Тому, без кого я погиб бы бесславным и одиноким пьянчугой где-то на задворках империи. Моему императору.»</i>
* * *
640 год от Прибытия на Материк
Несмотря на высоту потолка и просторность самого главного зала, от курящихся тут и там благовоний жаркий воздух кажется густым, будто в легкие затекает вовсе не он, а жидкий поток всех существующих в мире запахов. Но так куда лучше, чем вовсе без них, успешно маскирующих тяжелый запах пота и иных характерных для подобного места выделений, естественных и не вполне.
Сегодня здесь оказывается людно — еще более людно, чем он привык видеть, и Дитриху приходится сгорбиться сильнее и дальше натянуть капюшон на лицо, когда краем наметанного глаза он замечает среди собравшихся нескольких знатных знакомцев. На их лицах совершенно одинаковые черные маски без всяческих узоров и украшений, скрывающие их от лба до верхней губы, а застежка его плаща, известная любому беспризорнику на всех трех островах Венерсборга, упрятана как можно дальше и заменена совсем неприметной. И все же, рисковать ему не хочется. Достаточно одного взгляда или звука голоса, одного характерного жеста — как привычка едва заметно дирижировать рукой в такт музыке, которую он подмечает у младшего сына имперского казначея, сидящего в нему знакомой чуть сутулой спиной. Всего одна неосторожность — и ты раскрыт.
Пока он, стараясь не покидать тени, пересекает зал, в теплом свете многочисленных свечей на главном пьедестале, приподнятом над остальным полом для лучшего обзора, в танце изгибается девушка. Весь ее наряд — тонкие золотые цепочки на груди и поясе, показывающие куда больше, чем скрывающие. Ее лицо спрятано под маской, в отличие от масок посетителей — единственной в своем роде в этих стенах. За деревом, выкрашенным черной краской и расписанным золотом, нельзя разглядеть даже ее подбородка, лишь в прорезях блестят глаза, а вокруг — мягкими волнами от каждого движения взлетают светлые волосы.
Дитрих минует и пьедестал, и многочисленные огороженные от основного зала закутки со всеми их звуками, двигаясь вдоль стены, расписанной черным, багрянцем и золотом. На ней, посреди филигранных завитков и причудливых узоров, умелой рукой художника вписаны многочисленные обнаженные тела в самых разнообразных положениях — словно разъяснение пришедшим сюда, что же и как им следует делать.
На лестнице, укрытой за тяжелым бархатным занавесом, дышать становится чуть легче, а со всех сторон его окружает блаженная темнота, не прорезанная приглушенным и дурманящим свечным светом. Дитрих скидывает капюшон и приглаживает растрепавшиеся под ним волосы, с осторожностью поднимаясь по невидимым ступеням до тускло освещенного коридора второго этажа. Нужная ему дверь оказывается затворена не до конца, и все же он коротко стучит и дожидается приглашения, прежде
