Оруэлл: Новая жизнь - Дэвид Дж Тейлор
После того как его первый материал был принят с оговоркой, что потребуются правки, Оруэлл поспешил познакомиться с редакцией. Его первый визит в офис "Адельфи" на Блумсбери-сквер в начале 1930 года поражает тем, что в контексте его общения с литературным миром того времени станет знакомой нотой. Рису понравился его молодой соавтор, который произвел "приятное впечатление", в то же время он считал его непримечательным и каким-то приглушенным, "скорее лишенным жизненной силы". Почти всегда должно было пройти время, чтобы своеобразная личность Оруэлла передалась окружающим его людям. В политическом плане Риз назвал его "богемным тори", движимым скорее откровенным сочувствием к участи угнетенных, чем какими-либо идеологическими убеждениями. Диагноз Риса понятен: он был равным Оруэллу по социальному статусу, или, скорее, как баронет, чем-то большим, и знал его тип. С точки зрения более низкой социальной шкалы Оруэлла было трудно понять. Джека Коммона, представителя рабочего класса из Тайнсайда, который продавал подписку на журнал, поначалу сбила с толку неряшливая одежда новичка. Он выглядел как настоящий... одаренный нищий, противник авторитетов, возможно, почти преступник", - вспоминал Коммон. Только когда Оруэлл поднялся на ноги, открыл рот и пожал руку, Коммон понял, что наткнулся на "присутствие в общественной школе". В последующие годы многие поклонники Оруэлла совершали ту же ошибку.
Базой, откуда Оруэлл отправлялся во все свои приключения начала 1930-х годов - свои бродячие экскурсии, поездки в офис "Адельфи" и визиты к друзьям - был Саутволд. Куин-стрит и Монтегю-хаус на центральной улице, куда Блэйры переехали в 1932 году, оставались надежным пристанищем, по крайней мере, в течение следующих шести лет. Семейная жизнь, к которой он вернулся в конце 1929 года, продолжала течь в привычном русле. Ричард и Ида Блэр, теперь уже хорошо устроившиеся на пенсии, развлекали себя вечеринками в бридж, посещением крошечного городского кинотеатра и, в случае Иды, воспитанием собак и уроками рисования у мадам Табуа, французской художницы, имевшей студию на Ферри-роуд. Самые разительные перемены коснулись Аврил, которая в отсутствие брата стала - во всяком случае, по местным меркам - значимым человеком. Сейчас ей было около двадцати лет, с поразительной внешностью - один из друзей Саутволда сравнил ее с голландской куклой с "крошечным ртом и большими круглыми глазами" - Аврил находилась в процессе создания своего бизнеса. Кафе-пекарня в соседнем Уолберсвике, в миле к востоку через реку Блит, вскоре уступила место чайному магазину по соседству с семейным домом, названному "Комнаты прохлады". Иногда поступали жалобы на то, что дочь джентльмена запятнала свои руки "торговлей", но заведение процветало: "чай поставляет мисс Блэр" - регулярное дополнение к сообщениям местных газет о гимнастических залах и продаже работы в 1930-х годах.
В качестве начинающей бизнес-леди и дочери работодателя их матери, Аврил вызывала восхищение у сестер Мэй, Эсме, Олив и Марджори, которых она наняла в чайный магазин, а в случае с Олив - несчастной и преждевременно вышедшей замуж - обеспечила обучение кулинарии в Лондоне и предложила помощь в разводе. Исследования Оруэлла склонны характеризовать Аврил как довольно мрачное и запрещающее присутствие на обочине жизни ее брата. Мэйсы, напротив, вспоминали ее как "хлопушку", увлеченную танцами и внеурочными поездками на машине в поисках развлечений, в которых Оруэллу часто приказывали сопровождать ее. Девушки были менее впечатлены самим Оруэллом, которого они вспоминали как "трудного", всегда "с сигаретой во рту" и говорящего очень мало. Аврил, которая в конце концов узнала о настороженности сестер, объяснила им, что ее брат "ведет свои беседы с помощью письменного слова".
Мнение Оруэлла о Саутволде, выраженное в портрете Кнайп-Хилла в "Дочери священника", весьма нелестно. В общем и целом, Саутволд ответил комплиментом на комплимент. Мало того, что взрослый мужчина с дорогим образованием, бросивший отличную работу на государственной службе, считался эксплуататором своих престарелых родителей, вернувшись домой, чтобы жить за их счет ("a bit of sponger"); его внешний вид и своеобразные привычки выдавали в нем предателя своего класса: "Он никогда не одевался, - вспоминала Эсме; "всегда три дня не брился", - утверждал зеленщик Блэров. Слухи о его бродячих прогулках не прошли даром в городе, который гордился своей респектабельностью ("бродяга"), и очень расстроили миссис Мэй. Хотя Оруэлл не гнушался посещать светские мероприятия, такие как танцы и вист, он держался особняком, держался на задворках и делал из своей незаметности достоинство. Он никогда не принимал активного участия", - вспоминал мистер Денни. Его можно было увидеть стоящим рядом".
Видение Саутволда как своего рода дворянской преисподней, населенной сплетниками и недоброжелателями (главная улица Кнайп Хилл описывается как "одна из тех сонных, старомодных улиц, которые выглядят так идеально мирно при случайном посещении и совсем иначе, когда вы живете в них и имеете врага или кредитора за каждым окном"), по которой Оруэлл бродит в роли полубродяги-аутсайдера, является соблазнительным. Оно также требует серьезной квалификации. На самом деле, большинство свидетельств указывает на то, что как город отнюдь не был таким ужасным, каким его изобразил Оруэлл, так и он сам играл в его жизни гораздо более обычную роль, чем можно предположить по официальным записям о его пребывании там. Если межвоенный Саутволд был известен в первую очередь как место проведения лагеря герцога Йоркского, благонамеренного предприятия, спонсируемого будущим королем Георгом VI, целью которого было разрушение социальных барьеров путем объединения под навесом мальчиков из государственных школ и их эквивалентов из рабочего класса, то его благородство простиралось лишь до самого конца. Если отбросить пенсионеров и профессионалов из среднего класса, это был рабочий город, со значительной общиной рыбаков и рабочих, а также парой улиц на окраинах, жители которых жили в условиях настоящей бедности.
Что думал Оруэлл о подземной стороне Саутволда, не сохранилось, но он определенно был
