Оруэлл: Новая жизнь - Дэвид Дж Тейлор
Для начала можно отметить его абсолютное отвращение к компании, в которой он был вынужден находиться, и к условиям, в которых ему приходилось существовать. Оказавшись вместе со своими сокамерниками в общей помывочной, он размышляет: "Это было отвратительное зрелище, эта ванная... Помещение превратилось в пресс парной наготы, потные запахи бродяг сочетались с тошнотворными, субфекальными запахами, присущими этому колосу". Его тошнит от "дешевой, отвратительной пищи", а еще больше возмущает слой "черных отбросов" поверх воды, в которой уже помылись полдюжины мужчин. Бродяга-ветеран лет семидесяти выглядит как "труп Лазаря на примитивной картине". Затем, такой же всепроникающий, как запах немытого человечества, появляется запах растущего классового сознания. Решив, что Оруэлл - "джентльмен", майор Бродяга не только выражает свое сочувствие ("Ну, это чертовски плохо, шеф"), но и позволяет ему принять практическую форму в вопиющих актах фаворитизма. Однако наиболее значимыми являются моменты, в которых начинает проявляться зрелый стиль Оруэлла: "развратные" и "отвратительные" концы сигарет, брошенные в его ладонь дружелюбным сокамерником, который хочет вернуть долг; мысль о том, что четыре десятка бродяг, расположившихся на дерне под раскидистыми каштанами, в какой-то мере "осквернили" живописный фон.
Оба отрывка являются примерами того, что можно назвать стилистической ловкостью рук Оруэлла - его способности нагружать прилагательные большим образным грузом, чем они обычно могут выдержать, и при этом придавать описанию такой фокус, который оттягивает читателя в силу своей гротескности. Кончик сигареты может быть неприятен на вид и неприятен на ощупь, но краткое оксфордское определение слова "развратный" - это "беспутный", "развратный" или "совращенный от добродетели или морали". Применяя это слово к скрученной бумаге и табаку, пропитанному чьей-то слюной, Оруэлл играет в очень эмоциональную языковую игру, превращая обычный предмет в нечто, имеющее огромное символическое значение. Концы сигарет, упавшие в ладонь Оруэлла, вызывают у него ужас, что равносильно тому, как если бы вы положили руку на крысу в темноте. Все это поднимает вопрос о том, почему Оруэлл так стремился подвергнуть себя опыту, который явно был для него источником мучений. Саутволдские каторжники, такие как Бренда и Деннис, могли бы поставить диагноз - откровенная тяга к "копированию", но более осмотрительные друзья были убеждены, что в основе бродячих экскурсий Оруэлла лежит своего рода мазохистское чувство вины, ряд глубоко укоренившихся психологических заморочек, которые он горел желанием преодолеть. Дэвид Астор, надежный наблюдатель последних лет жизни Оруэлла, считал, что "он хотел преодолеть свои чувства по отношению к грязи и запахам... подтолкнуть себя, чтобы увидеть, как далеко он может зайти". Если иногда он был рад пошутить над своими низменными жизненными пристрастиями - например, спрашивая Бренду, сможет ли она смириться с трехдневным ростом бороды, когда они встретятся в следующий раз, - то темный, метафорический подтекст "Шипа" говорит о том, что он был совершенно серьезен.
Связь Оруэлла с "Адельфи" восходит к середине 1920-х годов. Он подписывался на журнал в Бирме, иногда ему настолько не нравилось его содержание, что, как он однажды признался одному из сотрудников журнала, он прибил экземпляр к дереву и стрелял в него из винтовки. Если Оруэлл, служивший исполнителем имперских законов в отдаленном уголке Раджа, мог найти на страницах журнала много раздражающего его ревностного и левого толка, то начинающий фрилансер, вновь столкнувшийся с ним в начале своей новой профессиональной карьеры, был гораздо более сочувствующим читателем. На расстоянии почти столетия трудно передать точную политическую и культурную точку зрения, которую газета "Адельфи" излагала своей горстке подписчиков - ее тираж обычно составлял не более тысячи экземпляров - в эпоху Всеобщей забастовки и отхода Британии от золотого стандарта. Основанный выдающимся критиком Джоном Миддлтоном Мерри в 1923 году, журнал был сознательно "литературным" по тону - Мерри был бывшим редактором Athenaeum - с Г. Г. Уэллсом и Арнольдом Беннетом среди первых авторов, в первые годы его преследовал призрак Д. Х. Лоуренса. Не то чтобы объект этого почитания полностью одобрял проект: в 1926 году он посоветовал Мерри: "Пусть "Адельфи" умрет... Мне не нужен никакой человек в качестве адельфоса [брата], а адельфи обязательно утопят друг друга, задушат друг друга за горло". К тому времени, когда Оруэлл стал сотрудничать с журналом, Мерри передал бразды правления сэру Ричарду Рису, редактору с 1930 по 1937 год, и Максу Плаумену, совместному редактору с 1930 по 1932 год. Журнал стал немного более острым в политическом отношении, но так и не вытеснил любопытную смесь пацифизма, неортодоксального марксизма и чего-то очень близкого к мистицизму, на которой всегда специализировался "Адельфи".
Оруэлл явно чувствовал себя в "Адельфи" как дома, более полутора десятилетий писал для нее рецензии и статьи и продолжал писать для нее еще долго после того, как ее ничтожные гонорары могли хоть как-то повлиять на его доходы. Одновременно отношения, которые он установил с членами редакции журнала, оказали заметное влияние на его мировоззрение. Рис, который до конца жизни оставался его близким другом, был староэтонским приверженцем Рабочей образовательной ассоциации. Плауман, который в 1918 году по соображениям совести отказался от службы в армии, был автором пацифистских мемуаров "Субалтерн на Сомме" (1927). Антимилитаристский, настроенный на "соединение", постоянно поглощенный концепциями "романтического гуманизма" Мюрри, журнал мог быть специально создан для того, чтобы наметить идеологический путь Оруэлла через десятилетие, которое предстояло ему . В свете "Фермы животных" стоит также отметить, что по крайней мере два редактора были увлечены идеей экспериментальных сообществ: Плаумен руководил центром "Адельфи" в Лэнгхэме близ Колчестера в течение трех лет до своей смерти, а Мерри управлял кооперативной фермой на границе Норфолка и Саффолка в первые годы Второй мировой войны.
Просматривая ранние номера журнала, в которых фигурирует Оруэлл, можно постоянно вспоминать о влиянии его председателя. В "Адельфи" 1930-х годов было много искренних молодых лоурентийцев, таких как Г. Б. Эдвардс, Стивен Поттер и Джон Стюарт Коллис: скромная рецензия Оруэлла на две
