Оруэлл: Новая жизнь - Дэвид Дж Тейлор
Примечательно, что рецензия появилась непосредственно перед обедом с Элиотом. И снова Оруэлл был полон решимости не позволить социальным условностям встать на пути того, что он считал правдой о работе другого писателя. Тем временем он окидывал желтушным взглядом вероятный облик послевоенного мира. Он был сторонником европейской свободы, сказал он читателям "Трибюн" в январе 1945 года, после посещения собрания Лиги европейской свободы, набитой антисоветскими консерваторами, но свобода была необходима и за пределами Европы, особенно в Индии. Однако перспективы любого вида независимой государственности казались плохими в свете Тегеранской конференции, "подлой сделки", по его мнению, в которой лидеры союзников разделили мир на сферы влияния, и которая неизбежно приведет к проблемам в ближайшие годы. Ближе к дому появился первый намек на его энтузиазм в отношении кампаний по защите гражданских свобод, которые должны были поглотить его после войны. Вудкок, который знал Оруэлла с 1942 года, вспоминал, что они стали "настоящими друзьями" в конце 1944 года благодаря совместному участию в протестах против идеи - поддерживаемой политиками как правого, так и левого толка - о том, что свобода протеста может быть временно подавлена, если этого требует национальная безопасность. Это привело к созданию Комитета защиты свободы летом 1945 года, группы, которую Оруэлл поддерживал до ее роспуска в 1949 году.
Каково было его душевное состояние здесь зимой 1944-5 годов? Друзья считали, что он был явно нездоров, но это был охваченный войной Лондон, где почти все были перегружены работой, недоедали и недосыпали. Как бы плохо он себя ни чувствовал, как вспоминал Дэвид Астор, "он вообще не говорил об этом". Посетители квартиры на Кэнонбери-сквер одобрили атмосферу домашнего уюта - чай, заваренный в огромном металлическом чайнике, вмещавшем почти галлон жидкости; викторианский экран из лома у камина; кабинет хозяина с полками книг и растущей коллекцией памфлетов. Оба родителя явно неравнодушны к Ричарду, и Эйлин, в частности, не уставала сравнивать его успехи с другими маленькими детьми, с которыми она сталкивалась в ходе своей общественной жизни. "И он не такой глупый, как Могадор, потому что он узнал о том, как тянуть грузовики за веревочки, еще до того, как ему исполнилось десять месяцев", - хвасталась она Леттис Купер (Могадор был сыном Эмпсона и его жены Хетты). Однако устоявшееся качество этой новой жизни было обманчивым, и муж и жена жаждали перемен. Эйлин, конечно, считала, что Оруэлл слишком перенапрягается, что ему следует сосредоточиться на вещах, которые имеют значение, перестать жить тем, что она называла "литературной" жизнью - то есть жизнью журналиста и четырех дедлайнов в неделю.
Есть подозрение, что Оруэлл чувствовал то же самое. Независимо от того, провел ли он свой сентябрьский отпуск, разведывая Юру, он определенно начал изучать идею гебридского уединения. Астор, чья семья владела землей на острове, вспоминал, как "осторожно" ему пришлось помогать в разработке плана. Оруэлл "не был тем человеком, которому можно было сделать подарок". Также существовала проблема поиска местного лэрда, который был готов принять арендаторов. Пока шли эти предварительные обсуждения, профессиональная жизнь Оруэлла продолжалась в своем обычном бешеном темпе. Контракт на второй роман был отправлен обратно Секеру без подписи - он понятия не имел, когда напишет еще одну книгу, сказал он Муру - а предложение его преемника в Индийском отделе выступить с передачей о Хаусмане было с сожалением отклонено. Где-то в первой половине февраля он написал длинное эссе для журнала "Windmill" молодого писателя Кея Дика в поддержку своего старого героя П. Г. Уодхауса, который даже в последние месяцы войны все еще был объектом презрения в британской прессе за свои передачи на немецком радио в 1941 году. По мнению Оруэлла, в то время можно было сердиться на поведение Уодхауса, но продолжать осуждать наивную и, по сути, неполитическую фигуру четыре года спустя - нет. Мало что в этой войне было более морально отвратительным, чем нынешняя охота на предателей и квислингов".
Затем поступило предложение, о котором так долго мечтал писатель, завидовавший литературным "людям действия", которые вступали в отряды коммандос или работали с сопротивлением на греческих островах: не что иное, как отправиться во Францию в качестве военного корреспондента для Observer и Manchester Evening News. Стремясь воспользоваться этой весьма желанной возможностью, Оруэлл действовал быстро, получил отпуск от "Трибьюн", сообщил Муру, что его не будет "два месяца или больше", пересек Ла-Манш и вскоре после этого поселился в отеле "Скриб". Эйлин и Ричард уехали в Грейстоун под присмотр няни семьи О'Шоннесси, Джойс Поллард. Весной 1945 года, через шесть месяцев после освобождения Парижа, отель "Скриб" превратился в караван-сарай, через который с поразительной быстротой проезжали военные корреспонденты и литераторы. Из своего окна в номере 329 Оруэлл смотрел вниз на поток проезжающих мигрантов, в рядах которых были именитые американские гости (Хемингуэй), восходящие молодые британские интеллектуалы (философ А. Дж. Айер), староэтонские современники (Гарольд Актон) и товарищи из Испании (Хосе Ровира, которому он подарил экземпляр "Homage to Catalonia"). Придя на публичное собрание журнала Libertés, он с удивлением обнаружил, что половина аудитории знает о нем по его работе в Tribune, а рабочий в черных вельветовых бриджах подошел пожать ему руку ("Ah, vous êtes Georges Orrvell!"). Через посредничество их общего друга Малкольма Маггериджа он обедал с Уодхаузом "в маленьком грязном ресторанчике на улице Les Halles". Благодарный за эссе "Ветряная мельница", пересланное ему несколько месяцев спустя ("Вы были абсолютно правы во всем, что вы сказали о моей работе"), Уодхаус явно подвергся наглядной демонстрации того мнения, которое Оруэлл принял о своей ранней карьере: позже он заметил, что его гость на обеде произвел на него впечатление "одной из тех искривленных птиц, которые так и не оправились от несчастливого детства и несчастной школьной жизни".
Депеши, которые Оруэлл отправлял из Парижа, - это прямолинейные и в основном лишенные мужества
