Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов
— Идем обратно, пока искать не стали.
***
Едва ступив за порог, Амиан уже понимает, что что-то здесь изменилось. На столе появляется больше свечей, и их трепещущие от каждого движения огоньки играют на лицах трех сидящих за столом женщин, таких удивительно разных, но сведенных вместе одной бедой. Невольно он избегает глаз Арианны, веющих на него холодом и никак не сходящихся с ее добродушным лицом и солнечными волосами. Отмечает, как поворачивается и слегка улыбается в их сторону Видящая, уже сбросившая капюшон и осторожно перебирающая тонкими пальцами собственные волосы. Гидра кивает им молча, сидя со своей по обыкновению идеально прямой спиной, будто в любой момент кто-то мог ударить ее меж лопаток и заявить, что горбиться высокородной леди не пристало. Ее лицо спокойно, но палец беззвучно постукивает о столешницу, выдавая волнение. Фляга на ее поясе вздрагивает в такт ударов.
Подбородком Гидра едва заметно указывает в темноту дальней части зала, где у плотно закрытого окна стоят две мужские фигуры: однорукий кассатор и еще кто-то, высокий и незнакомый.
— Это он? — спрашивает Амиан одними губами, и Гидра утвердительно кивает.
— Не берите это промедление на свой счет, — Арианна чуть сдвигает одну из свеч и морщится, когда капля воска с нее падает прямо на столешницу, — вы и сами понимаете: таким, как наш брат, чтобы оставаться на свободе, нужно стать недоверчивыми ублюдками. Достаточно одной единственной ошибки, чтобы получить стрелу в сердце или пропуск в резервацию.
— А в резервации я уже был и больше уж точно не хочу.
Все разом они оборачиваются на подошедшего. От самого окна он перемещается к ним, будто бесшумная тень.
— Ты закрыл дверь, сир Дагмар? — абаддон оборачивается назад, и Амиан замечает, что его щеку прямо над короткой русой бородой пересекает глубокий и когда-то неровно зашитый старый шрам. Еще один красуется на лбу, одним концом навеки разлучив две половинки левой брови и лишь самую малость не дотянув до глаза. Радужки его могли бы выглядеть обычными, если бы не странный золотой отблеск в них, поначалу Амиану кажущийся всего лишь отражением свеч.
— Как только узнал, в чем дело.
— Славно, — тот хлопает его по плечу целой руки и тут же через стол протягивает свою ладонь Гидре: — Мать называла меня Гваред, бунтовщики — Исток. Можешь выбрать, что из этого тебе больше по душе.
— Гидра, — она сжимает и встряхивает ладонь, а сидящая рядом Арианна вдруг шумно втягивает воздух, будто на миг ей начинает его не хватать.
— У твоей матери был занятный вкус на имена, — он усмехается в усы, сверкая зубами.
— Другое имя она давала рабыне, дочери рабыни, — ни на миг не изменившись в лице, отвечает Гидра. — А я та, кто больше никогда не позволит надеть на себя оков и снимет их с других абаддонов.
— Громко сказано, мне это по душе, — Гваред опускается на свободный стул. — Не сомневаюсь, что многие отчаявшиеся с радостью перейдут на твою сторону, но что ты можешь им предложить? В чем твой план?
— Собрать армию настолько большую, насколько это возможно. Уничтожить империю морально, убить в ней всякую надежду и показать, что ей осталось либо принять новый мир, во главе которого встанем мы, либо умереть.
— Империя — не весь мир, как бы многим имперцам и особенно императорам того ни хотелось.
— Но империя — хорошее начало. Подчини самого сильного, и слабые сдадутся сами.
Гваред наклоняется вперед, уперев подбородок в сложенные руки и едва не подпалив себе бороду одной из свечей, Гидра же остается недвижима и непреклонна, без единого дрогнувшего на лице мускула выдерживая его пристальный взгляд. Можно было бы подумать, что это именно она и есть тот древний абаддон, проживший многие века и своими глазами видевший еще первый из Бунтов, холодная, полная величия и достоинства. Она, вовсе не Гваред с его золотыми чертинками в глазах и двумя серьгами из настоящего золота в ухе с видимой Амиану стороны.
— Так как же ты думаешь подчинить самого сильного? Что заставит этого гиганта покориться? Что вообще может это сделать?
— Подрубить ему сухожилия в ногах, и он упадет на колени, — ни единый шорох во всем зале не осмеливается перебить шепота Гидры, холодного и беспощадного. — Я неспроста выбрала это время. Холода грядут, запасы давно собраны и сложены вместе. Лиши их империю, и она падет от голода и болезней к весне. А когда гигант на коленях, больше нет никакого труда в том, чтобы снести ему голову, — очень медленно она проводит ребром ладони по собственному горлу, и Амиан зашуганно дергается от звука стрельнувшей в камине еловой смолы.
— Вот что ты замышляешь, — Гваред задумчиво кивает, глядя на ее вернувшиеся на стол руки.
— У Рихарда Моргенштерна нет законных детей, да и о бастардах люди не судачат. Нет кузенов с отцовской стороны, никаких прямых наследников, которых легко примет народ. Что это, как не благословение богов для нас и наших замыслов?
— Не мое дело переубеждать вас в чем-либо и спорить, — неожиданно заговаривает сир Дагмар, о котором все словно бы успели позабыть. — И все же я хочу сказать кое-что, если мне дадут слово.
— Кто осмелился бы лишить человека слова в его же собственном доме? — пальцы Гидры собирают капли воска с ближайшей к ней свечи. — Говорите, сир Дагмар.
— Рихард — не его отец. В нем нет той же жестокости и несгибаемости, как в Дедрике, а народ его любит. Вас не было здесь в годы правления Дедрика, я полагаю, но Гваред — был, и он свидетель моим словам о том, как разительно изменилась жизнь в этом месте с приходом Рихарда, а ведь Эрд отнюдь не самый крупный город империи. Знаете, где сейчас наши девочки?
— Дагмар… — с надломом в голосе просит Арианна.
— Они в школе, мона, — не сдается рыцарь. — Мы и подумать не могли в свое время, чтобы дети простых людей, какими, слава богам, видит нас империя, могли обучаться в школах у настоящих учителей, совсем как знатная детвора в своих замках. Наша старшая недавно взялась сочинять собственные стихи, а младшая три вечера назад без моей помощи дочитала Писание Трех, не самая простая из книг, как вы понимаете. Знаю, это блага лишь для людей, и моим детям они доступны лишь потому, что никто
