Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов
— Иди сюда, — едва слышно шепчет он высохшими губами, но Клыку этого вполне хватает.
Чужой горячий лоб упирается в его собственный, и лишь тогда Амиан может почувствовать, насколько же сам он холодный, будто настоящий мертвец, которым он себя и ощущает. Долинник дергается, когда ледяные руки касаются его лица, но Амиан успевает прильнуть губами к губам раньше, чем тот мог бы отстраниться прочь. Он помнит былой укус и привкус собственной крови во рту, но сейчас ему плевать, даже если это повторится. Боль — привилегия живых.
Его дергают вверх, вынуждая подняться, и плотно зажимают между стеной и чужим телом. Клык не опускает рук ниже его плеч, одной придерживает за горло, не давая опустить голову, и целует короткими мазками будто бы на пробу, словно прощупывает границы ему дозволенного. Каждый раз чуть дольше, но не давая Амиану самому углубить поцелуй. В холодном воздухе вокруг их лиц парят облачка пара, пока Амиан все же не выдерживает и не притягивает его к себе сам, зарываясь пальцами в короткие волосы на затылке.
— Н-не здесь… — тяжело выдыхает Клык ему в губы, когда бедра вжимаются в бедра, сквозь натянувшуюся ткань скользят по ним вверх и снова вниз. — Ты дрожишь весь.
Ему жарко, до удушья и идущей кругом головы, но Амиан послушно дает затащить себя обратно в дом и прижать к стене — не дотерпев — у самой двери. Одинокий фонарь так и остается стоять на земле, лишь по счастливой случайности не опрокинутый ничьей ногой в суматохе, но и здесь им вполне хватает слабого света, вытекшего в коридор из зала.
Амиан не чувствует своей дрожи, зато прекрасно чувствует, как от нетерпения подрагивает Клык, но не осмеливается что-либо сделать первым. Пожалуй, самый тактичный мужчина, с которым ему доводилось столкнуться в такой ситуации — долинник, которых в империи считали безкультурными дикарями, потомками изгнанных в дикие леса эльфов и нашедших их там многие годы спустя оборотней.
Они останавливаются, замирают меньше чем в дюйме друг от друга, будто ни один не решается первым двинуться дальше, не знает что делать и ждет подсказки от другого. Взгляд Клыка мечется от его глаз вниз, а пальцы вытягивают край чужой рубашки из-под штанов. Медленно и осторожно, оставляя шанс остановить все это в любой момент, но этого так и не происходит.
У него добрые глаза, думается Амиану совсем не к месту, пока он с трудом разглядывает их в темноте, и он слышит, как тот шумно сглатывает, прежде чем опуститься на колени. Губы скользят по оголенной коже над самым ремнем, а в глубине дома слышится тихий гул голосов. Звук собственной расстегнутой пряжки кажется Амиану оглушительным. Тихий “клац”, с которым металл стучится об металл, и шорох от проехавшейся по внутренней стороне бедра ладони. Амиан сам не понимает, как лишь мгновение назад нетерпеливо кусавший губы и готовый сдерживать голос, он сам выворачивается из этого.
Клыку требуется меньше мгновения на то, чтобы выпрямиться и поймать его за запястье.
— Что не так? — спрашивает он хриплым шепотом. — Если в зубах все дело, то я знаю, как ими не задеть…
— Не в зубах, — эта догадка вырывает из Амиана нервный смешок. — И ты тут ни при чем совсем…
— Так что при чем тогда? Я хочу, ты хочешь, никто нам здесь не указ, как жить и что делать. Что еще нужно? Чего не хватает?
— Зря я это все… — Амиан трет лицо свободной рукой, не пытаясь вырвать у Клыка другую, и приваливается спиной к стене. Лишь сейчас лопатками он чувствует ее неприветливые холод и жесткость. — Подумал, наконец все хорошо будет, но… ничего не исправляется. Никак. Только голову тебе морочу и себя глупыми надеждами кормлю…
Пальцы отпускают его запястье, ползут вверх по руке, насколько позволяет рукав, и волоски на ней встают дыбом.
Клык ждет, пока он снова не поднимет на него взгляд. Глаза у него больше не осоловевшие, как считанные минуты назад, но то, что Амиан заметил в них прежде, остается на месте. Отчего-то в голову вновь лезут тоже голубые, но пугающие его глаза рыжеволосой Арианны.
Он не хочет убегать, как в прошлый раз, его бешено колотящееся сердце унимается, а дрожь в руках проходит. Ему снова спокойно стоять здесь, даже ощущая чужое прикосновение. Клык мнется на месте, раздумывает, что сказать, прежде чем неловко спросить:
— Обидел тебя кто? В этом все дело?
Сердце снова с силой обрушивается на ребра. Так, что становится больно. Амиан чувствует его взгляд, смущенный и выжидающий, но не может ничего ответить. Из легких вышибает весь воздух, а из головы — все слова. И, судя по направленному на него взгляду, отвечать уже и не нужно.
— Если вдруг скажешь, кто…
— Поздно теперь, — Амиан отводит глаза, не в силах говорить об этом и смотреть хоть на кого-то разом. — В резервации уже. Один раз только…
— И один раз слишком много. В Феровелле за подобное из племени выгоняют. Хоть со своими, хоть с пленниками, все одно.
— Значит, есть чему имперцам у вас поучиться.
— Посмотри на меня. Если не хочешь — я заставлять не стану.
— Я хочу, — Амиан облизывает пересохшие губы и поднимает взгляд от темного угла и кучи бесформенных мешков в нем. — И хочу жить, как свободный человек, как до резервации жил. Никого не бояться, делать так, как сам решу. Не дрожать от воспоминаний всякий раз, как шорох услышу. Хочу, но все никак не смогу.
— Тебе здесь и некого больше бояться, — Клык вновь жмется к его лбу своим, — а если появится кто, то не надолго, только скажи.
Амиан не знает, зачем ему это, откуда и почему берется доброта к нему, но сейчас ему важнее то, что от этих слов и вправду становится спокойнее.
— Хочу тебе верить, — честно признается он
