Генрих Ягода. Генеральный комиссар государственной безопасности - Леонид Михайлович Млечин
– В чем они заключались?
– Я дал указания Паукеру приближать к себе командный состав Кремлевского гарнизона. Я сам вызывал к себе ряд командиров. Так как комендантом Кремля был Ткалун, не наш человек, назначенный наркоматом обороны, я пытался и его также приблизить к себе. В отношении его Паукер также имел указания обхаживать его, приручить его к нам. Если бы не удалось Ткалуна завербовать, его легко было бы в нужный момент локализовать, убрать.
– Ткалуна удалось завербовать?
– Нет. Но это имелось в виду в дальнейшем. Я приказал Паукеру отобрать 20–30 человек из особо преданных ему и мне людей из Оперотдела, тренировать их в ловкости и в силе, не вводя их в курс дела. Я имел в виду использовать их в момент выполнения нами переворота, для непосредственного ареста членов правительства. Паукер докладывал мне, что людей таких он частично отобрал и с ними работает. Второй вариант нашего заговора был связан с этими перспективами близости войны.
– В чем конкретно заключался ваш второй вариант захвата власти на случай войны?
– Поражение СССР в войне мне казалось возможным. А поражение неизменно влекло бы за собой и перемену правительства, состав которого был бы продиктован победителями, в данном случае Германией. Вот почему, желая себя застраховать и играть определенную роль и в будущем правительстве, я имел в виду наладить контакт с германскими правительственными кругами.
– Вы не только думали наладить контакт, но и фактически уже установили его?
– Нет, личных связей с немцами у меня не было, но, возможно, что немцы знали о моих планах. Через Воловича, связанного с германской разведкой. Кроме того, о необходимости ориентироваться на немцев намекал мне Радек. Он приходил ко мне летом 1936 года. Он сказал мне, что ситуация сейчас такова, что нужно ориентироваться на немцев и что он лично связан с немецкими правительственными кругами. Конкретно разработанного плана у меня не было, но я предполагал при этом варианте войти в сношение с германскими правительственными кругами, которые оказали бы непосредственную помощь в осуществлении заговора. Связаться не успел, так как в сентябре я был отстранен от работы в народном комиссариате внутренних дел.
– С уходом из НКВД ваша предательская, изменническая деятельность не изменилась. Вы продолжали активно руководить заговором и принимали меры к сокрытию следов ваших преступлений в НКВД.
– Да, это так. Уход из НКВД явился для меня и моих сообщников неожиданностью. Появилась реальная опасность раскрытия моих преступлений, тем более что наркомом был назначен Ежов – человек, которого я все время боялся. Ко мне растерянно приходили мои сообщники и спрашивали: «Что делать? Как быть?». Я говорил им: «Оставайтесь на местах, вы мне здесь нужны будете». Все мои мысли были направлены на то, как бы спасти свою шкуру. Рассчитывать на то, что следы моих преступлений будут скрыты, я не мог. И я решил убрать Ежова, убить его.
– И вы стали готовить убийство?
– Да. У меня другого выхода не было. Воловичу я дал задание в последних числах сентября 1936 года перед отъездом моим в отпуск. Разговор у нас произошел в моем служебном кабинете в НКВД в тот день, когда Волович, по моему распоряжению, снимал у меня подслушивающую аппаратуру у телефонов. Я сказал Воловичу: «Подумайте о возможности убрать Ежова, свяжитесь для этого с Прокофьевым, так как я уезжаю в отпуск». Он ответил, что займется этим. Я предложил ему связаться с Булановым и моим курьером Саволайненом, которого я считал возможным использовать для теракта, так как этот человек, около двадцати лет у меня прослуживший, был безгранично мне предан, слепо выполнял любое мое поручение. Тогда же предложил использовать для теракта способ отравления кабинета Ежова сильнодействующим ядом. Я одобрил этот способ, потому что он был наиболее безопасен с точки зрения возможностей провала…
Протоколы допроса недавнего наркома внутренних дел СССР рассекречены, их можно читать – с ужасом и изумлением.
Прошло восемь десятилетий после эпохи большого террора. Теперь нам уже подлинно известно, что никаких антисоветских блоков не существовало! Не было ни оппозиции, ни заговора с целью убить Сталина и других членов политбюро, ни намерения продать страну Гитлеру, ни попытки отравить Ежова…
В протоколе допроса Генриха Ягоды придумано абсолютно все! Каждое слово! Но зачем следователи сочиняли эти многостраничные безумные показания, а потом заставляли арестованных их подписывать?
Конституция и законы не имели никакого значения. Кто враг – определяло начальство, это пошло с семнадцатого года.
Все сталинские кампании выстраивались по шаблону. Прежде всего формировали большую группу врагов – тогда не нужно доказывать вину каждого. Например, кулаки, вредители, троцкисты… Враги повсюду, Лубянка – не исключение.
Записка председателя ОГПУ В.Р. Менжинского в Политбюро ЦК ВКП(б) И.В. Сталину с просьбой учредить орден Дзержинского.
14 ноября 1932. [РГАСПИ]
На записке – резолюция Сталина: «Против»
Через шесть лет после смерти Феликса Эдмундовича Дзержинского, в ноябре 1932 года, новый глава чекистов Менжинский предложил учредить к 15-й годовщине органов госбезопасности орден Дзержинского. Он был уверен, что вождь его поддержит. Но Сталин написал на бумаге: «Против».
А еще через пять лет, 2 июня 1937 года, когда начались аресты высшего командного состава Красной армии, выступая на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны, Сталин потряс слушателей неожиданным открытием:
– Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось.
Зал с изумлением слушал вождя.
И.В. Сталин. 1930-е. [РГАСПИ]
Каждые несколько лет Сталин менял хозяев Лубянки, перетряхивал органы госбезопасности, создавал новые структуры. Постоянно тасовал кадры, чтобы чекисты не засиживались, не обзаводились связями, не теряли хватки
Так что если бы Феликс Эдмундович еще пожил, самого создателя ведомства госбезопасности, судя по всему, тоже бы расстреляли – его собственные воспитанники и ученики. Чьи бы портреты висели тогда в кабинетах следователей и оперативных работников на Лубянке?
Таких масштабных чисток, какие проводились в аппарате госбезопасности, не знало ни одно ведомство. Советские вожди, начиная со Сталина, ценили Лубянку как инструмент контроля над страной. Но прежде всего спешили обезопасить самих себя и потому боялись излишнего укрепления госбезопасности.
Каждые несколько лет Сталин менял хозяев Лубянки. Перетряхивал органы госбезопасности, создавал новые
