Мой бесполезный жених оказался притворщиком (СИ) - Павлова Нита
Лукьян перевернул сжатую в своей руке ладонь так, чтобы увидеть линии на ней.
Вдоль линии жизни тянулся ее тонкий, практически незаметный двойник.
Если бы Фата Милостивая увидела эту руку, что бы она сказала?
Да кто разберёт эту старуху.
А вот Ведания, должно быть, сказала бы что-то вроде:
— Время — это колесо. Если открутишь его, чтобы телега избежала столкновения, она просто рухнет по дороге в овраг.
Ах, это было совершенно верно.
И это также давало единственный правильный ответ на вопрос о том, как уберечь телегу и ее пассажиров — нужно просто запереть возницу там, где никто не сможет его найти.
— Милый, здесь так темно.
Ну ещё бы, ты ведь выбрала самую убогую дыру в этом городе. Может, не стоит теперь жаловаться? Те, кто создаёт проблемы ради привлечения внимания, не заслуживают сострадания.
К голосу добавилась тоскливая музыка.
— Мил-
Ладно.
Всякому терпению рано или поздно приходит конец. Поздравляю, мадам, вы достигли дна этого колодца.
Лукьян резко сел, хмуро уставившись в стену перед собой.
Насколько можно было судить прямо по ту сторону стены находилась изначальная предполагаемая жертва этой ночи. Но что-то пошло не так.
Он достал из кармана две записки. Одна из них была написана парсийцами и сообщала о требованиях выкупа за Гордея Змеева.
Вторую же он подобрал здесь, на стойке регистрации.
Это был совсем небольшой лист бумаги, такой истрепанный, словно его очень долго сжимали в руках, и послание в нем гласило:
Наше решение было ошибкой.
Не жди меня.
Я уезжаю как можно дальше, чтобы исцелить свое сердце, но без тебя.
Прости.
Твоя А.
И что привлекло Лукьяна и заставило обратить столь пристальное внимание на вторую записку — обе записки были написаны одним и тем же почерком.
Как интересно.
Паучиха заманивала в ловушку пару, так что она намеревалась делать, заполучив только кого-то одного?
По видимому, в этот год ей бы пришлось довольствоваться лишь собственным ядом.
Она вовсе не ожидала, что судьба подкинет столь неожиданный подарок, как ещё одну заплутавшую парочку.
Было даже как-то жаль эту обнадеженную тварь, ведь пирог, в который она намеревалась впиться зубами, существовал исключительно в ее воображении.
Лукьян аккуратно поднялся, схватил трость и бесшумно выскользнул из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
Он наложил на комнату не слишком длительные чары, подавляющие шум, противостоящие огню и ударам и низкоуровневой потусторонней магии.
С некоторыми вещами мужчине следовало разбираться самостоятельно.
Например, стоило дать отворот поворот барышне, которая считала, что флиртовать с чужим мужем — идея хоть куда.
В коридоре витал холодный запах магии внушения.
Первым порывом Лукьяна было постучаться в соседнюю комнату и убедиться в том, что безутешный постоялец все ещё там, в сознании и относительной способности при необходимости держаться в вертикальном положении, но быстро отбросил эту идею.
На всю остальную гостиницу он никаких чар не накладывал, так что постоялец обязательно прибежит на шум, а там будет уже так оживленно, что не придется отвечать на кучу бесполезных вопросов. Таких как:
— Кто ты?
— Где, говоришь, штаны купил? Ну спасибо, я туда ни ногой!
— Откуда ты знаешь, что нам делать?
— Ты уверен, что это не твоя бывшая? Поверь, у меня есть в этом опыт, и так со стороны ситуация — один в один.
По коридорной стене тянулась серия портретов молодых женщин в различных платьях, шляпках и украшениях.
Менялись выражения лица и техника исполнения портретов, но вот само лицо не менялось. Оно было смазанным и лишенным черт, в некоторых местах бумага и вовсе казалась съеденной, как если бы кто-то плеснул на эту часть картины кислотой.
Кажется, ни одно из украденных лиц так и не пришлось по душе, обитавшей здесь твари.
Лукьян поднялся по ступеням на самый последний этаж, прошел по узкому, не освещенному коридору и распахнул дверь, ведущую в небольшую угловую комнату.
Окно в ней было расположено на потолке, из-за чего сидящая в центре комнаты женщина, неспешно перебиравшая пальцами клавиши пианино, казалась одной из звёзд, украшавших низкое темное небо.
На ней было красное платье.
У нее были светлые, немного волнистые волосы, карие глаза, которые светились при улыбке и нежные черты лица.
— Милый, — позвала она, сместившись на табурете так, чтобы всем корпусом повернуться к Лукьяну, теперь ее голос изменился, он звучал знакомо, даже слишком похоже, и все же чуждая ему кокетливая интонация оставляла после себя кислое послевкусие.
— Милый, мне идет это платье? Ох, наверное, тебе оттуда не разглядеть. Подойди поближе.
Она похлопала ладонью по пустующему месту на табурете рядом с собой и сладко улыбнулась.
Какая самоуверенная.
Лукьян прислонился к дверному косяку, покачивая тростью в воздухе.
Ощущение навалившейся на разум тяжести было таким давящим, что ему пришлось несколько раз крепко зажмуриться и проморгаться.
Может, оно бы и сработало, если бы в его голове и без того так не голосили все кому не лень.
А так.
Лукьян недобро прищурился.
— А наглости тебе не занимать, — отметил он.
Улыбка на лице потусторонней собеседницы застыла. Её челюсти плотно сомкнулись, истончая скулы. Глаза почернели, выдавая волнение.
От сгустившейся в помещении магии можно было поджигать свечи.
— Мил-
— Не стоило натягивать это лицо, — улыбнулся Лукьян. — Меня такое твое поведение очень раздражает. Я ведь несмотря ни на что буду смягчать удар, потому что ты выглядишь именно так, понимаешь? Даже один этот разговор уже очень выматывает.
На полу замельтешили крохотные черные точки, и присмотревшись, легко было понять, что это — пауки. Конечно, при таком соседстве, какие ещё насекомые могли бы тут завестись?
Паучиха медленно поднялась с табурета.
Смекнув, что еда не желает прыгать прямиком в ее желудок, она решила сама сделать первый шаг.
Ещё челюсти раздвинулись, являя голодное нутро.
Ее пальцы заострились.
Ее глаза расползлись по лицу.
— Ох, вот спасибо, теперь совсем не похожа.
Паучиха приготовилась к прыжку.
Лукьян медленно вытащил лезвие из трости.
— Знаешь, — сказал он, разглядывая пляшущие на металле блики, — в природе водятся пауки-птицееды, но ты, — уголки его губ выровнялись, а морщинки возле глаз разгладились, — ты, уж извини, определенно не из их числа.
Глава 40
Если бы сны были материальны, они бы уже задушили меня подобно змеям. К счастью, это были всего лишь эфемерные сюжеты, не способные принести с собой ничего, кроме искреннего желания как следует потрясти головой по при пробуждении.
Так сильно, чтобы из этой головы вылетело вообще все до последней мысли. Так или иначе — терять мне все равно было особо нечего, потому что тех мыслей там было кот наплакал, а умных и того меньше, считай, что и вовсе нет.
Мне снилась всякая ерунда, которую, наверное, и запоминать-то не стоило, но я все равно — запоминала в мельчайших деталях, в надежде на то, что однажды всему этому найдется объяснение.
Светлый бальный зал, в котором оригинальная Дафна Флорианская оказалась впервые. Её ослепил свет потолочных люстр, блеск драгоценных камней на платьях дам и — перспектива наконец-то познакомиться с цесаревичем.
Он стоял рядом с Платоном и смеялся над чем-то, а потом, когда Платон повернулся, увидел ее и замахал рукой, приглашая подойти к ним, Дафна тоже кое-что увидела.
Она увидела темный, едва различимый туман, который обхватывал горло цесаревича подобно газовому шейному платку, который было так привычно видеть на вдовах.
Дафна пригляделась к Платону, затем бросила несколько быстрых взглядов по сторонам, но больше никто не смотрел на цесаревича, больше никто не находил в его облике ничего странного.
