Карина Демина - Чёрный Янгар
Его дом.
Его род.
Его месть.
И вкус крови во рту помог прийти в себя. Мазнув ладонью по подбородку, Янгар поднялся. Он возвращался в башню, он вновь видел ее прежней. И призраки родных людей кланялись, приветствуя не Янгхаара Каапо, но Янгири Уто.
В его старой комнате и табурет сохранился, он затрещал, но не развалился под весом хозяина. А Янгар, дотянувшись до рисованной змеи, отсчитал дюжину черных чешуй от глаза. И к тринадцатой прижал ладонь. Показалось, не к холодному камню – к телу змеиному, живому, которое вздрогнуло от прикосновения.
– Я вернулся, – сказал Янгар, и Полоз прикрыл глаза.
Род его по-прежнему был жив. И в руку упала чешуйка. Темная. Четырехугольная, с обломанным краем и выгравированной змеей. Тяжелая и гладкая, словно в шелк обернутая, она была тепла.
– И еще вернусь. – Коснувшись губами камня, Янгар вернул Печать на место.
Еще не время.
Глава 26
Расставания и встречи
Янгхаар Каапо ушел.
Я видела, как он спустился во двор и долго стоял на коленях. Как сгребал снег и грязь, пытаясь утолить жажду. Как поднялся и невидящим взглядом окинул двор. Как ходил по нему, то и дело оглядываясь, будто искал что-то.
Он ослеп.
И прозрел.
Я не мешала, держалась в тени, и лишь когда мой муж повернул к башне, вышла навстречу.
Он не заметил меня.
Янгар отсутствовал недолго. Не знаю, что он делал наверху, но тот, кто вернулся во двор, был полон ярости. Я чувствовала, как клокочет она, сжигая и без того сожженную душу.
И решилась.
Медвежья шкура легла на плечи тяжелым плащом. И призрак холода коснулся босых ног, а я обрадовалась, что снова способна его ощущать. Влажную поверхность камня. Мягкость древесной коры, неровность земли под ногами.
Или страх.
Откинуть капюшон, открыть лицо?
Янгар узнает меня и…
И ничего.
Бездна клокотала в черных глазах, и ей не было дела до меня.
– Стой! – Я заступила дорогу.
И медвежья шкура привычно налилась тяжестью, склоняя меня к земле. И уже не слова – рычание вырвалось из глотки.
Янгхаар замер. На мгновение его лицо исказила судорога, а затем мой муж сказал:
– Прочь.
Нет. Нельзя его отпускать. Не сейчас. Не тогда, когда бездна окружила остатки души: сгорит. И, поднявшись на задние лапы, я зарычала.
– Прочь, – повторил Янгхаар Каапо и положил ладонь на рукоять палаша. А я вдруг ясно поняла: если не отступлю – ударит. Не раздумывая, не сомневаясь, без ненависти или злобы, но лишь потому, что я мешаю. Ему больше не нужна маленькая медведица.
И я отступила.
Развернулась.
Ушла.
Я умею ходить быстро, и лед нежно касался тяжелых лап. Перестать быть человеком? Почему бы и нет. Почему я так боюсь этого? Цепляюсь за прошлое, держусь на краю… Что в людях хорошего?
Злоба.
Зависть.
И ложь.
Маленькая медведица…
И разговоры в овраге.
Его обещание, которое ничего не стоит. Ты ведь уже проверяла его слова на прочность, Аану.
Моя шкура надежно защитит меня и от слов, и от обещаний, и от людей.
Три дня я не снимала ее, бродила по лесу, который впал в зимнюю спячку. Пошел снег, тяжелый, густой, и к вечеру на зеленые лапы елей легли сугробы.
Чего я искала? Не знаю сама.
Спокойствия.
Я выбралась к оврагу. Ручей затянуло льдом, который затрещал под моими когтями, в трещинах проступила вода, черная и ледяная. Наклонившись, я лакала, пытаясь напиться, словно эта вода могла унять мою жажду. Овраг заносило снегом. Вода уходила от меня. И только ледяное крошево въедалось в шкуру. А ветер крепчал, подвывая, рассаживая прозрачные крылья свои о пики ветвей. Обида и вовсе невыносимой становилась.
К Горелой башне я все же вернулась.
Она возвышалась над низкими осинами, которые, лишившись листвяного своего убранства, выглядели жалко. Поистратившаяся, худеющая луна заливала снежные поля желтоватым светом, и в нем, неровном, Горелая башня вдруг помолодела. Я увидела ее такой, какой она, должно быть, была многие годы тому назад.
Белой.
Кряжистой.
Надежной.
И даже накренившись, она не растеряла этой своей надежности.
Горелая башня встречала меня зыбким светом в единственном окне, и сердце, остановившееся было, вдруг полетело вскачь. Лед лизнул босые ступни. И я побежала.
По колючему насту.
По узким ступеням, подернутым коркой льда.
Я летела, опираясь на скользкие стены, спеша увериться, что этот огонек вовсе мне не почудился.
– Я уже испугался, что ты не вернешься, – сказал Черный Янгар.
Он сидел на полу, пытаясь собрать мозаику цветных стекол.
– Когда-то был витраж. Мой отец пригласил мастера, который умел делать синее и желтое стекло. Желтое многие создают, но синее… Особый оттенок, который мастер назвал лазурью.
Янгар поднял стеклышко, едва ли больше моего ногтя, и поднес к лучине.
– Я действительно никогда больше не видел такой яркой синевы. Тот мастер, наверное, уже умер.
Я кивнула.
Как давно это было? Янгар помнит. И черная душа его вовсе не остыла.
Нет, не среди горных вершин спрятал Укконен Туули сердце сына и не в ледяных чертогах Акку, но в развалинах Горелой башни, затерянной в безымянном лесу. Кто знал, что Янгхаар Каапо найдет ее?
– Сядь, маленькая медведица, – ласково произнес он.
И я присела на пол, напротив него, но голову опустила, все еще прячась под пологом шкуры.
– Ты не покажешь мне своего лица?
Покачала головой: не сейчас.
– Хорошо. – Янгар попытался соединить осколки. – Имя тоже не назовешь? Ладно. Пускай. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все же доверишься мне.
Возможно.
Когда-нибудь.
– Знаешь, я впервые радуюсь тому, что когда-то мне солгали. Злюсь, конечно, но радуюсь больше. Я понимаю, зачем он это сделал. Но все же хорошо, что правда… другая.
Я ничего не поняла из этой его речи. И, отобрав три синие стекляшки, я протянула ему. Пальцы коснулись пальцев. И его, горячие, нежно скользнули по моей ладони.
– Какая холодная, просто ледяная, – с удивлением произнес Янгар. Он взял мои руки в свои и поднес к губам. Он дышал, пытаясь отогреть меня, а я сжимала в кулаке три кусочка лазури.
– Не получается. – Янгар поцеловал мое запястье, пытаясь уловить голос пульса. – Медленно. Так медленно, точно…
…я уже не живая.
Почти.
Сколько нахожусь на грани? Недолго, пару месяцев всего, но к следующей зиме мое сердце окончательно замрет. Кровь станет холодной, и я, возможно, попытаюсь согреть ее чужой. А память… Память будет хранить осколки прошлого, порождая… что? Злобу? Зависть? Печаль? Ненависть ко всем людям? Стану ли я такой, как та, что отдала мне проклятый свой дар?
Не хочу.
Янгар гладил мое запястье, его палец скользил вверх по такой неестественно белой коже, лишенной и тени сосудов, и вниз, возвращаясь к ладони.
– Прости, маленькая медведица. – Он был слишком близко, и эта близость тревожила меня. – И послушай меня, пожалуйста. Я не желал тебя обидеть. Но если бы ты не ушла…
Его лицо потемнело.
– Я бы тебя убил.
Это признание далось ему нелегко. И Янгар, выпустив мою руку, вернулся к стеклянной мозаике. Он никогда не соберет ее: здесь тысячи осколков, и еще тысячи потерялись, смешавшись с землей и снегом. Но и отступать Янгар не желает.
– Не я, но то, что живет во мне. Я думал, что оно ушло, осталось на юге. Ему нравились пески. Жара. Свист хлыста. И еще арена, запах крови. Или зверя. Это проклятие. И дар, благодаря которому я выжил.
Бездна, скрытая в черных глазах. Я помню, как она рвалась с привязи. И как мои слова, жестокие, заемные, разорвали эту привязь.
– Никогда больше не заступай мне дорогу, маленькая медведица, – сказал Янгар и, помолчав, добавил: – Пожалуйста. Я не хочу тебя потерять.
И, тряхнув головой, он вдруг вскочил на ноги, подал руку:
– Пойдем, я покажу тебе свой дом…
Она пришла.
Янгар услышал шаги еще до того, как его медведица появилась на пороге. Зашелестел Великий Полоз, предупреждая о гостье, которая полагала себя хозяйкой. И черные кольца зазмеились по потолку.
Он все понимал, старый мудрый змей, и смеялся над глупым своим потомком, который едва не убил снова.
А его медведица стала человеком.
Почти.
Она ходила босиком по снегу, не ощущая холода. А руки ее не согревало дыхание. И ногти на них были синими, острыми. Ее сердце билось медленно, от кожи исходил легкий травянистый запах, в котором не было ничего человеческого.
Она была высокой, почти с Янгара ростом, но хрупкой, сколь мог он различить: медвежья шкура скрывала очертания ее фигуры. Лицо же оставалось в тени, слишком густой, чтобы тень эта была обыкновенна. Она словно полог скрывала черты, но…
Ведь достаточно протянуть руку, отбросить капюшон и заглянуть в глаза, зеленые, как листвяник. Сказать ей:
– Здравствуй, медвежонок.
И рассмеяться, когда она попятится, удивленная.
Узнал?
Да и как можно было ошибиться? Ее руки – крылья чайки, что скользит над водой, лаская воздух. Ее губы – дикий мед, хмельной самим своим рождением. И волосы – шелковая гладь молодой травы. Она сама – чудо, украденное и возвращенное.
