Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина

Так это ж когда было?

— Ко всем приходили. Сперва агентов прислали, чтоб дома скупить. Начали людям рассказывать, будто бы тут трасса ляжет, а еще завод поставят.

— Так ставят же!

— Не завод, а мануфактуру, по переработке растительного сырья, — тетка щелкнула меня по носу. — Травы будут принимать. И, говорят, не только их. Ходят слухи, что вот-вот разрешат в государевых аптеках ведьмиными зельями торговать. Конечно, по лицензии, но все неплохо.

Я кивнула.

Нет, со сбытом у тетушки проблем нет. Скорее уж с нехваткой времени, ибо желающих на её зелья с мазями больше, чем она изготовить способна. Теперь-то, конечно, я помогаю, но… мои — иные. А вот мануфактура… может, съездить и поглядеть?

Сила-то у меня имеется.

Знания тоже, даже со справкой если. Нет, в цех, конечно, не возьмут, а вот на приемку — вполне. На государевых же предприятиях и зарплата неплохая, и соцпакет стандартный. Да и с курсами всегда помогут.

— Вот и я о том же подумала, — сказала тетка. — Люди нужны будут.

Жизнь, кажется, налаживалась. С одной стороны.

— А… эти?

— Ничего. Наши продавать дома отказались. В Калинковичах они подобный фокус провернули, но тут — дело иное. И подход иной надобен. Вот и ищут способы.

— С судом?

— И с ним. Думаю, выдвинут обвинения в некорректном использовании силы.

— Комиссия же… — я помрачнела, как-то с тех самых пор, с неудачной своей защиты, появилось у меня по отношению к комиссиям некоторая предубежденность.

— И комиссии случались… ты маленькая была, не помнишь, как-то Жилинские тут санаторный комплекс ставить хотели. Комиссии, считай, дневали и ночевали. Из самой Москвы являлись, даже государева инспекция две недели жила.

— И?

— Пожила и уехала. А следом и прочие. Не бери в голову, деточка…

Если бы это было так просто.

Появлению дядюшки Николай не обрадовался. Вот совершенно. Зато определенно обрадовалась Ольга Ивановна, которая теперь вилась рядом с дражайшим родственником, что-то вдохновенно ему рассказывая. Дядюшка же, устроившись подле костра, слушал Верещагину превнимательно.

И спрашивал.

И порой ловил тонкую девичью ручку, дабы украсить её поцелуем.

Николай поморщился: вот не было печали. И, наверное, права матушка. Здесь им жизни не дадут. Наивен он был, когда верил в обратное.

— Дорогой племянник! — воскликнул дядюшка и поднялся чересчур уж поспешно, отчего толкнул Ольгу Ивановну и тут же подхватил её, не позволив упасть. — Прошу прощения, я порой становлюсь на диво неуклюж…

Ложь.

Но Ольга Ивановна охотно верит и не менее охотно прощает. И кажется, она вовсе с превеликой радостью осталась бы в дядюшкиных объятьях, ибо глянула на Николая с раздражением: мол, появился и все испортил.

— Дорогой дядюшка, — Николай чуть склонил голову. — Какими судьбами?

— Да вот… выдалась свободная неделька. И дай, думаю, подъеду, навещу… сестрица моя весьма беспокоится…

Оленьку он выпустил.

И улыбнулся.

Этак… хищно весьма.

— Бесконечно рад встрече, — бодро соврал Николай, мысленно от души пожелав дядюшке провалиться. Но тот, что характерно, проваливаться не стал, но заключил Николая в объятья, сдавил так, что кости затрещали, и тихо, на ухо, произнес:

— Прогуляемся?

Гуляли не под ручку, к преогромному Николая облегчению. И дядюшка ступал медленно, старательно, пожалуй, чересчур уж старательно вертел головой, отчего наблюдателю постороннему, если вдруг объявится тот, могло показаться, что интересует Беломира исключительно местный пейзаж.

Или развалины.

— Что-то случилось? — не выдержал Николай, когда довел дорогого родственничка до остатков ограды.

— Не знаю. Пока нет, но… отец опять чудит.

— Матушка предупреждала.

А еще подумалось, что вот он, Николай, пока не объявленный — дед требовал взять родовое имя — но все-таки наследник. И если с ним что случится, то выгодно это будет именно дяде.

— Брось, — тот хлопнул по спине, не сказать, чтобы сильно, но Николай едва пополам не согнулся. — Я тебе не враг.

— Друг?

— И не друг. Друзей у меня в принципе нет, а с тобой мы не так, чтобы и знакомы… родственник. Но вроде неплохой. Да и сестру я люблю.

— Ага…

— Тогда я был молодым и глупым. И еще надеялся заслужить одобрение отца. Вот и… Сашка и тот не решился открыто против него выступить. Но вас поддерживал. Не веришь — можешь спросить у матушки.

— Верю.

— Вот и ладно… понимаешь, пока есть ты, новая надежда рода, от меня он отстал. Но если вдруг что случится, то…

Дядюшка сплел пальцы и потянулся так, что Николай услышал отчетливый хруст костей. Неприятный звук.

— За тебя примется?

— Возможно. Но с меня взять нечего, так что скорее уж за твоих сестер. Они, конечно, женщины, а стало быть, годны лишь для одного…

Николай вспыхнул, но дядюшка поглядел этак, со снисходительной насмешкой:

— Поверь, отец думает именно так. И весьма постарается устроить их счастливую семейную жизнь с тем, чтобы получить как можно больше детишек. А там уж возьмется и воспитывать их. Правильно… а самое отвратное, что теперь он действовать будет исподволь. Научился.

Дядюшка крутанулся на месте, втянув теплый ночной воздух. И замер, застыл, прислушиваясь к чему-то. И столько было в позе его напряжения, что и Николай не удержался, выпустил темную волну силы, которая потекла, полетела… и истаяла, будто не было.

— Нехорошее вы место выбрали, — произнес дядюшка одними губами и отряхнулся. — Будь осторожен… тут… дело такое… тонкое. Идем.

И дядюшка решительно направился к лесу.

К ночному лесу, который и при дневном свете выглядел не особо дружелюбным, а теперь и вовсе казался темною громадиной. Гулко завыл ветер в кронах, закачались ветви старых деревьев. И пахнуло сырой землей, будто упреждая.

— Не знаю, кто из твоих на отца работает, но кто-то обязательно.

— Паранойя, дядюшка?

— Опыт, племянничек. Опыт… он бы не оставил тебя без присмотра. Так что готов поклясться, что кто-то тут да докладывает… и вряд ли девица.

— Почему?

— Потому что отец мой старого воспитания. И считает, во-первых, что женщин для подобных дел использовать подло. Но это ладно, с этим он бы смирился. Но есть во-вторых. В его представлении женщины слишком ограничены. А еще глуповаты, подвержены эмоциям в ущерб делу, да и в целом ненадежны.

Николай фыркнул.

И сдержался.

Ольга Ивановна Верещагина, возможно, не отличалась академическим складом ума, но и вовсе уж глупой она не была.

— Это я тебе так, для понимания полноты ситуации. Именно поэтому он и полагает себя вправе распоряжаться их судьбами, что моей сестры, что моих племянниц. Ведь если человек не понимает сам, как для него лучше, так разве ж можно оставить его без присмотра?

Это было произнесено странно-отрешенным тоном.

— То есть, или Синюхин, или…

— Или я могу ошибаться. Этого тоже исключать не стоит. Но… просто будь осторожен.

— Буду. И… спасибо.

— Пожалуйста, — пожал плечами дядюшка и принюхался. — Ишь ты… волшбу творят. Слышишь?

— Нет.

— Это потому что ты некромант… тоже повезло.

— С некромантией?

— Так бы он тебя еще раньше к рукам прибрал, — дядюшка с легкостью перепрыгнул через ограду. И все-таки… все-таки что-то этакое Николай ощутил.

Не волшбу, а будто… будто песню леса.

Далекую.

Едва различимую. То ли звон, то ли стон, то ли шелест крыльев. Или все вместе и сразу. И девичьи голоса вплетаются в эту вот музыку ночи, дополняя её.

Николай закрыл глаза и сделал вдох.

Воздух сделался влажным, густым, и пился, что вода родниковая.

— Хорошо здесь, — сказал дядюшка тихо и печально.

— Хорошо, — согласился Николай, стряхивая оцепенение. — Тут… речка недалеко, если хочешь.

— Отчего бы и нет… текущая вода — это хорошо… возле текущей воды подслушать тяжело.

— Все-таки паранойя.

— Все-таки опыт.

И до самой реки дядюшка ни слова не сказал. Так и шли, то ли лес слушая, то ли друг к другу присматриваясь. Следовало признать, что в сумраке дядюшка гляделся весьма себе органично, вписываясь и в лес, и в сам это странное непонятное место. Он двигался с той легкостью, которая выдавала немалый опыт подобных прогулок. И Николаю приходилось выкладываться, чтобы просто не отстать.