Карина Демина - Чёрный Янгар
Мой призрак исчез, но я осталась. А Янгхаар Каапо, опустившись на колени, собирал снег. Он мыл лицо, тер яростно, точно желая стереть черноту. Он еще не очнулся ото сна, но душа его, растревоженная саайо, кричала от боли.
И, решившись, я подошла, коснулась носом плеча и сказала:
– Пойдем со мной, Янгхаар Каапо. Я покажу тебе свой дом.
Горелую башню.
Глава 24
Обстоятельства
Седьмой день кряду трубили рога. И голос Великого Тура, отлитого из звонкой бронзы, распугивал тучи. Пятеро рабов, исходя потом, растягивали тяжелые мехи, чтобы наполнить огромный рог звуком. И не было человека в Оленьем городе, который не знал бы, что, если заговорил Великий Тур, быть переменам.
Но нынешние – в радость. Не воевать будет Вилхо Кольцедаритель, свадьбу он играет.
И спешили гонцы, несли благую весть: радуйтесь, люди!
За кёнига.
И с кёнигом.
Невеста его славного рода Ину, великого Тридуба любимая дочь. Прекрасна она, как молодая богиня. Добра. Нежна. И нет на всем Севере девы более достойной.
Радуйтесь, люди.
Счастлив кёниг.
Готовились к свадьбе в доме Ину.
И юная невеста вернулась под опеку отца. Богатые дары отправил Ину в храмы, спеша снискать благословения богов. Щедро заплатил он и предсказателям, пусть истолкуют знаки небес.
Ответили храмы.
Благословили.
Все, кроме тех, что принадлежат безумной Кеннике. Трижды отправлял гонца к жрецам Ерхо Ину, и трижды оставались заперты врата храма. Злопамятна была богиня, не простила Тридубу той, первой свадьбы.
Ну и пускай себе.
Все равно не станет Вилхо спускаться в пещеры. Новым обрядам он следует: и проще они, и легче.
– Пятьсот золотых монет… – Пиркко бросила взгляд в зеркало, убеждаясь: хороша. – Он дал за меня пятьсот монет и гордится.
Пиркко заставила себя улыбнуться, но лишь краем губ. Радость, равно как и печаль, имеет обыкновение оставлять на лице морщины. А Пиркко желала сохранить свою красоту.
Надолго, возможно, что и навсегда.
– Если бы ты знал, папочка, как мне противен этот…
Она дернула плечом, вспоминая будущего супруга.
Слизень, из тех, что живут на грибных шляпках. Мерзкое, никчемное существо, слабое и телом и разумом. Податливое. Слушает он шепот Пиркко. Слышит. Подчиняется.
И покорность его греет душу.
– Знаю, – ласково произнес Ерхо Ину, касаясь волос дочери. – Прости.
Но был ли у него иной выход? Разве отдал бы он любимую свою дочь Вилхо, когда б имел хоть малейший шанс победить в войне? И пусть бы сам ее затеял, но кто же знал, что сумеет Черный Янгар выжить. И что столь силен окажется, собака…
Закрыл глаза Ерхо Ину, вспоминая, как славно горела его вызывающе роскошная усадьба. И ложились люди Янгара, словно колосья под серпом. Кровь лилась во славу темного Маркку, владетеля битвы, копьеносца и мечника. Огненные звери рвались к небесам, сыпали искрами, спеша солнце заслонить. И оно почти скрылось за полыханием свадебного этого костра.
Рассыпалась полумесяцем конница Ину, спешила отсечь пути к побегу. Двойная цепь окружила храм. И копья поднялись к небу. Никто из рода Ину не ступил на освященную Кеннике землю, но разве много было этой земли? Хватило, чтобы взять ее в кольцо, да такое, что мышь не проскочит. И ждал Ину, считал мгновения, на небосвод глядя.
Медленно открылись врата храма.
Никто не вышел.
Ждали? Да, ждали, уже понимая, что ускользнул Черный Янгар, но еще надеясь на лучшее. А после поняли, что не дождутся. И те, кто еще недавно кричал, что не боится гнева его, вдруг смолкли.
Ушел. Угрем выскользнул из сети Ину.
Вернулся.
С огнем и мечом. С яростью несказанной. Пошел по землям медвежьего рода…
– Потерпи, – попросил Ерхо дочь. И та кивнула.
Нет смирения в синих глазах Пиркко, ненависть прячется, скрывается в синеве, что сокол в поднебесье. И выдержит Пиркко внимание нелюбимого мужа. Привыкнет к прикосновениям его, от которых к горлу тошнота подкатывает. Будет улыбаться и выслушивать нытье. А заодно шептать…
Вода камень точит.
Вода заговоренная и горы рушит.
А сердце Вилхо вовсе не каменное, да и сидит уже в нем червь сомнения.
– Почему ты не отдал меня Янгару? – Пиркко открыла шкатулку и принялась перебирать перстни, в ней лежащие. Тяжелое золото, крупные камни, но нет ничего, что мило бы сердцу. – Он красив… и богат… и не золотом за невесту откупался.
Промолчал Ерхо Ину, отвернулся от дочери.
– Он воин. Ты ведь не будешь с этим спорить?
Ни от кого другого из своих детей Ерхо не потерпел бы подобной вольности. Но Пиркко… Маленькая птичка давно держала сердце Тридуба в цепких своих коготках.
– Воинов много, – ответил он. – Кёниг один.
И болен.
Сколько он проживет? Не так долго, чтобы этого нельзя было вынести. Главное, чтобы успела Пиркко-птичка наследника родить, а там уже и призовут боги несчастного исстрадавшегося Вилхо. Но перед тем собственной рукой сломает он свой меч.
И улыбнулась Пиркко отцовским мыслям, наклонилась, примеряя тяжелые серьги с алыми лалами. Хороша. Чудо до чего хороша! Не будет на Севере невесты краше Пиркко-птички.
Ерхо Ину, обняв дочь, поцеловал ее в темную макушку.
– И все же, – выпятила девушка нижнюю губу, позволяя себе мгновение каприза, – и Янгхаар мог бы стать кёнигом.
Ничего не ответил Ерхо Ину, лишь нежно провел ладонью по щеке дочери. А синие глаза ее полыхнули гневом.
Свадьба длилась десять дней, и была она роскошна. Со всего Севера съехались гости, спеша поздравить своего кёнига. Кланялись счастливому жениху звонкой сталью, дорогими мехами и лошадьми. Радовали невесту драгоценными украшениями.
Улыбалась она, каждого гостя привечая, для всех нашлось у Пиркко-птички ласковое слово.
И радовался Вилхо, видя, что приняли его жену с любовью. Она же, одаривая супруга нежными взглядами, спешила служить. Ни на минуту не опустел кубок Вилхо, и не осталось того блюда, которое он не попробовал бы. Ведь старались повара кёнига своего ради. Как было их огорчить?
Да и то, чувствовал Вилхо, что возвращаются силы в его тело.
– Конечно, дорогой мой муж, – отвечала ему Пиркко, – ты один вправе решать, как тебе поступать. Попробуй седло барашка…
Сияла ее улыбка. И в омутах глаз тонул кёниг. Смотрел, неспособный насмотреться. Собственными руками возложил Вилхо на голову жены корону из золотых ветвей омелы. И при всех назвал ее кейне.
Громко славили гости имя невесты. И от криков этих на щеках Пиркко вспыхивал стыдливый румянец. Благодарила она гостей за ласку, но при том крепче сжимала руку мужа, будто не было в мире опоры надежней.
Верил Вилхо.
Радовался.
А на десятый день, окинув гостей взглядом, тревожно спросила молодая кейне:
– Где же твой верный меч, Янгхаар Каапо? Неужели не слышал он о нашей свадьбе?
Нахмурился Вилхо.
– Или же все еще злится на моего отца? – Пиркко подняла кувшин с терпким красным вином, которое делали на юге. – Или обижен, что не позволил ты взять меня в наложницы?
Вовсе помрачнел Вилхо.
– Прости, если спрашиваю о том, о чем знать мне не должно. – Положила Пиркко на золотое блюдо жирные ломти угря и крохотных певчих птиц, нашпигованных салом. – Но слышала я, шепчутся гости, что поссорился ты с Янгаром. И он сказал, что ноги его не будет в твоем дворце. Ложь, но…
…за каждой ложью правда скрыта.
Пусть и ушел Янгхаар Каапо из Оленьего города, но должен был вернуться на свадьбу. А он? Побрезговал? Или решил, что гнев его выше долга стоит? Не явился. Не преклонил колен. Не поздравил, как прочие.
Обиду Вилхо запил вином.
Угорь копченый был вкусен, солоноват только. Ну да не оскудели подвалы дворца, хватит в них кувшинов с вином, чтобы утолить жажду.
А Янгхаар… Что ж, многие оскорбления готов вынести Вилхо.
Но не забыть, нет.
Говорят, черную душу набело не перекрасить.
Разве что вернуть богам, чтобы Пехто, хозяин подземного мира, встречающий души на костяном мосту, поймал ее своим крюком и, перекинув за спину, отнес к Небесному Кузнецу. Будет кричать душа, рваться на волю, но подхватит ее Кузнец клещами, кинет в горн, в котором молнии варятся, и станет калить семь раз по семь лет. А как раскалится, ляжет душа на наковальню. Загромыхает тогда тяжелый молот, заглушая стоны.
Плакать станет душа.
Взвоет о пощаде.
Но глуховат Небесный Кузнец, забиты уши его пеплом. И будет он работать, стараться, пока единожды сотворенное наново не перекует. Раскроет перекованная душа звенящие крылья и спустится на землю, отыщет свободное тело, возвращаясь в круговорот жизни.
Я смотрела на спящего Янгара, думая о том, что будет с его душой. Она ведь не сама обуглилась. И если так, разве виноват он в том, что с ним было?
Он же во сне улыбался как-то так хорошо, что мне хотелось сберечь эту его улыбку. Но я знала, что наведенный сон долго не продлится. И мое время уже почти вышло.
Уходить пора.
