Иван Иванов - Любовь и хоббиты
– Буйненький гном! Буйненький гном! Вызывайте нарядик! Нарядик вызывайте! – орал знахарь.
Я потащил его в переговорную, превращая напольные коврики в гармошку и снося картины со стен.
– Боббер, стой! Стой! – орала бабуля, прорываясь за мной, в то время как Биллька тянула ее обратно. – Отпусти, внучка, отпусти, говорю!
– Биллька, сюда! – мне нужна была ее помощь, я усадил мошенника на стул, скалясь и рыча для устрашения. Сестра бросила бабушку, примчалась и получила задание. – Бери скотч, наматывай. Допрашивать дядю будем.
Она без лишних слов приступила к исполнению.
– Недоразуменьице, недоразуменьице вышло! – попытался возразить Баламыч, с ужасом глядя, как на его сверхмодный наряд, а именно: ярко синий пиджак, оранжевую рубашку, зеленый галстук и черные брюки наклеивают серую ленту.
Мы как следует притянули Баламыча к стулу, чтобы никуда не делся, а луч света направили прямо в глаза – всё, как бабушка делала с внучкиными поклонниками.
– Ой, да что же это делается! – запричитала бабушка, хватаясь за сердце. Она ввалилась в переговорную, когда лысый вредитель был полностью упакован и готов к допросу. Зрелище произвело на нее сильное впечатление, ба охнула и сползла на пол; сейчас она напомнила мне брошенную куклу. Первый бунт внуков в ее жизни, да ладно бы еще просто при посторонних, так нет же, на глазах у ТАКОГО уважаемого хоббита, да еще с порчей имущества и оскорблениями!
Кошмар! Позор! Не отмоешься!
– Бабуля, соберись! – я подскочил к ней и помог подняться. – Слушай меня внимательно! Мы должны допросить его, и ты нам поможешь.
– Ох! – она схватилась за поясницу. – Ты не мой внук! Иди отсюда!!!
– Не твой, не твой! – примирительно согласился я и чмокнул ее в щечку; Баламыч тихо мычал, его губы надежно сдерживала серая полоска скотча. – Мы просто зададим дяде парочку вопросов. Если хочешь, после допроса принесу ему самые глубокие извинения. Договорились?
– Плохой внук! Плохой!
И тогда я пустил в ход самый убедительный довод:
– Обещаю убраться и перемыть всю посуду.
– Хмммм…
– И завтра тоже!
Бабушкино лицо разгладилось:
– И какие вопросы ты собираешься задать, внучек? Если хочешь спросить, не переплачиваю ли я за медицинские услуги, то сразу скажу, мне совершенно не интересно, сколько он берет с других бабушек.
Я усадил ее напротив Баламыча и на всякий случай показал знахарю гномий кулак, как известно, втрое больший кулачка любого хоббита:
– Значит так, доктор, сейчас ты заткнешься, будешь слушать и отвечать, понял? Биллька, рот!
Хрррясь! И полоска скотча оказалась в сестренкиных руках.
– А-а-ййй! Больненько! – звучало искренне.
– Предупреждаю, дядя, – медленно произнес я. – Соврать не получится.
– Понятненько… – не раздумывая, ответил он. – Вопросики, вопросики…
– Значит так… – я забрался с ногами на стол и перехватил восхищенный взгляд сестры (она выглядывала из-за спины мошенника, держа наготове новый кусочек липкой ленты); затем кивнул на бабушку. – Эта бедная женщина никогда бы не задала тебе лишних вопросов, но я задам, потому что мне больно смотреть, как ты объедаешь ее и мою маленькую сестренку. Потому что еще не родился хоббит, способный обмануть Боббера и его родственников. Вот!
– Фу, как грубо! – возмутилась ба. – Я ухожу!
Дверь комнаты захлопнулась, замок щелкнул и дважды провернулся – спасибо бдительной сестренке. Шнурок с ключом она повесила себе на шею.
– Вопрос первый. – объявил я, двигая лампу поближе к Баламычу. – Зачем ты сюда ходишь?
– Чтобы лечить! – вставила бабушка.
– Чтобы жрать! – признался доктор.
– Это твоя главная цель, дядя? – я внимательно изучал бабушкино лицо.
– Главненькая! Главненькая!
– Ну и что! – внезапно заявила ба. – В первую очередь он хоббит, а раз хоббит, то стремится набить брюхо. Я тоже люблю покушать, это норма!
Но я был непреклонен и задал следующий вопрос:
– Как ты определяешь, кто чем болен?
– На глазочек, на глазочек.
– У него дар! – похоже, ба не желала знать правды, впервые за всё то время, сколько я себя помнил. Мне стало очень стыдно за нее; я почувствовал себя обманутым, но решил идти до конца:
– Как назначаешь лечение?
– Голосок мне подсказывает, голосок!
– Я говорю, у достопочтенного Халам Баламыча – дар. Прекрати безобразничать, Боббер, – Клавдия шумно поднялась и пошла освобождать ненаглядного доктора. – Уйди, Биллька, а то получишь. И не нужны мне ваши уборки, сама справлюсь. Внуки называется! Ой, да вну-уки!
Всё, довольно с меня.
Я спрыгнул со стола и объявил доктору, что его допрос окончен; на бабулю, суетящуюся вокруг ойкающего пленника, старался не смотреть. Биллька открыла дверь и выскользнула в коридор, я отбыл вслед за ней.
– Что будем делать? – ее широко распахнутые глазки сверкнули в полумраке.
– Не знаю, она защищает его!..
– Да, как родного!
– Не хочу здесь оставаться, Биллька. Лечиться у проходимца я, конечно, не буду, на грязи не полечу, лучше сдамся, чем слушать его каждый вечер. Видела, как он жрет?
– Прекрати! – бабушка стукнула кулаком по столу. – Я тебя за такие слова!..
И тут сестра снова проявила недетскую сообразительность – заперла обоих в переговорной, освободив меня сразу от двух напастей – чокнутого врача и одержимой им пациентки. Клянусь пирогами с печенью, я горжусь сестренкой! Она в тысячу раз умнее и смелее меня!
– Спасибо, Биллька! – я обнял ее, преисполненный благодарности.
– Что ты будешь делать с собой? – голос тревожный, она искренне волновалась и хотела помочь. – К шефу пойдешь?
– Надо подумать, но только не здесь. Я должен куда-то уйти, не могу здесь быть.
– Понимаю, только возвращайся, когда все решишь, ага?
– Обязательно.
Я чмокнул малышку в носик и без промедления покинул теперь уже не так идеально прибранную нору. Не знаю, что сделает со мной бабуля, когда выберется из переговорной, наверное… четвертует.
14. Трудяги и мохноножки
На улице включили режим энергосбережения – то, что у нас на Базе называют вечером; когда система дневного освещения погаснет совсем, наступит ночь, зажгутся красивые старинные фонари…
Завтра последний день для сдачи отчета. В моей сложной ситуевине будущее напоминает тающую шоколадку: надо либо срочно съесть, либо бросить в холодильник – и так и эдак чего-то не хватает. Голова пухла от тяжкой думы, как дрожжевое тесто. Я топал по переулкам, не беспокоясь о направлении – ноги сами несли тело черного альва куда-то. В темноте я теперь себя чувствовал гораздо лучше, чем при свете дня: сказывались особенности гномьего организма, привычка жить и работать в темных пещерах – не зря альвы называются черными. Долго плутать не пришлось, ноги знали дорогу, и через пару кварталов я оказался на главной рыночной площади нашего квартала у палатки с короткой вывеской «Под колпаком».
Хммммм, интересно… туда – значит, туда.
Я отогнул полотнище входа и погрузился в атмосферу спиртовых испарений, хорошо знакомую завсегдатаям. В прежней мохноногой жизни я не был тут частым гостем. Полумрак, с потолка свисают керосиновые лампы, они, конечно не совсем керосиновые, наверняка современные, но сходство стопроцентное, это ж всё традиционные гномьи штуки. Красота! Мне понравилось. Я увидел вечно занятого Главбуха, протирающего посуду, и много других бородатых любителей смешивать жидкости; гномы шуршали бровями, улыбались полным кружкам (под «Колпаком» самообслуживание), стирали пену с бород и вели усталые ночные разговоры. Трудяги.
«Я тут свой», – понял я. Поздоровался с барменом и получил традиционный литр эля «для разгону», опрокинул, вытер рот; на очереди был смертельно опасный для хоббитов «Треск и скрежет». Хорошо. Я проявил осторожность и употребил половину стандартной дозы, то есть поллитра.
Хозяин поинтересовался насчет Ётунштрудель, и я снова обещал посодействовать в ее трудоустройстве, но как только выпадет возможность слетать в Древнюю Скандинавию, а когда представится эта возможность – пока не известно. Обстановка располагала к философским размышлениям, и я решил поразмышлять коллективно.
– Эй, парни, кому лучше живется, гному или хоббиту? – смело обратился я к неспящей части бородатой братии. Вопрос вызвал прилив такой жуткой тишины, что мне сделалось совсем трезво. Притихло всё заведение: прервался тройной храп на столиках, остановилось непонятное мычание и похлебывание, заглохли вялый спор в углу и поскрипывание кирзовых сапог. Они уставились на меня, молча, и в голове промелькнуло: «Будут бить. Больно». Я понял, что до выхода получу самое малое двумя кулаками в нос и одним стулом по затылку (с годами у хоббитов вырабатывается профессиональный глазомер на предстоящие побои). Линять нужно по-другому; в пределах досягаемости что-то блеснуло – разделочный нож по ту сторону барной стойки. Надо успеть перегнуться, схватить его и резко рвануть влево. Если не споткнусь, то прорежу брезент и дам деру, а если не получится, то даже и не знаю, что делать. Резать славных ребят у меня никогда рука не поднимется…