Михаил Ахманов - Клим Первый, Драконоборец
– Не ошибся, твоя милость. Я гном, нас такими фортелями не проймешь. А вот бойцов твоих и слуг трактирных он околдовал. Точно околдовал. Вот змей поганый!
– Ничего, разберемся. На всякую хитрую задницу найдется свой штопор, – произнес Клим и направился к воротам. – Что-то шумно у нас стало. Бунт, что ли, о коем Жинус поминал? Надо бы взглянуть да успокоить этих чокнутых. Не ровен час, забор снесут.
Он вышел на улицу. Прежде пустынная, сейчас она была от края до края запружена народом, хромыми и горбатыми, кривыми и слепыми. А с востока и запада, от городской площади и с Заречья, тянулись и тянулись люди. Кого-то волокли на носилках, несли детишек, ковыляли увечные на костылях, тащились расслабленные. Было их триста, а может, пятьсот, и оставалось лишь удивляться, сколько в столице и окрестностях недужных, инвалидов, хромцов и слепцов. При виде этого сборища Клим, на миг ошарашенный, покачал головой и молвил:
– Ну Амала, ну болтушка! Быстро же сарафанное радио сработало! И что мне с этим госпиталем делать?
Узрев короля, в толпе загомонили:
– Владыка наш милосердный!
– Истинный повелитель!
– Посланец Благого Господа!
– Чудодей!
– Защитник наш от бед и хворей!
– Король! Истинный король!
К нему протягивали ребятишек, тянулись руками, старались коснуться края одежды, падали на колени, целовали сапоги. Любовь народная изливалась бурным потоком, но что с ней делать, Клим не представлял. Калеки мобилизации не подлежали, полк из них не соберешь.
Скоморох заслонил его и рявкнул во всю мощь басистой глотки:
– Тишина, убогие! Слушай сюда! В этот час король целить не может! Завтра приходите на площадь к храму Благого, да не всем скопом, а по пятьдесят недужных рыл! И в очередь, в очередь! Без суеты и воплей!
– А что ж не сейчас? – раздался женский голос.
– Нынче король в трактире гулял, выпил лишку, на ногах чуть держится – не видите, что ли, – важно пояснил Црым. – Негоже под хмельком целить. Дело тонкое, лишь в трезвости выходит. А ежели рома испил, так только пьянчуг наплодишь.
– Это мы понимаем, – отозвались в толпе. – Аль владыка наш не человек? Что мужику не выпить, что не погулять? Завтра придем, как велено.
– Ну, так расступитесь! – гаркнул шут. – Дорогу королю! И не дергайте его кафтан и язвы свои под нос не суйте!
Климу подвели коня. Он вложил ногу в стремя, Црым подпер сзади, напрягся и помог забраться на лошадь. У его колена маячила чья-то лохматая башка, то ли кривого, то ли совсем слепца. Подумав, что энтузиазм масс нелишне поощрить, он вытянул руку, возложил ладонь на темя увечного, произнес: «Да исцелят тебя Склифосовский и доктор Бурденко!» – и погнал жеребца рысью. За спиной поднялся восторженный рев. «Вижу! – вопил лохматый. – Вижу!» В ответ в толпе орали о чудодее-короле, ниспосланном сирым и убогим во спасение.
– Это ты зря, величество, – заметил шут, поспешая на ослике за Климом. – Зря лихачишь! Могли ведь прихватить убогие, да так, что к утру домой не доберешься. Народец наш на халяву падок. Да не гони ты, не гони! Осел у меня, не жеребчик!
Клим промолчал. Думал он сейчас не о своем целительском даре, не о грядущей битве с орками, не о киммерийцах, что могут не поспеть к сражению, не о склянке с эликсиром силы, спрятанной за поясом, и не о прочих чудесах. Маячила перед ним бледная рожа Авундия, белесые волосы, мутные глазки, и слышался скрипучий голос: «Не беспокойся, твое величество. Свои люди – сочтемся, когда срок придет».
Что за срок? Не было о сроке уговора! Натаскали золота в казну, это факт, но векселей он не подписывал, земель и промыслов не обещал и не давал налогов на откуп. Так что нет у Авундия ни грамоты, ни королевского слова. А за дерзость можно его и к суду привлечь, припаять лет двадцать с конфискацией. Либо веревку на шею, и привет, амиго…
Лучше веревку, подумал Клим, веревка решает проблему раз и навсегда. Он попытался вспомнить некую мудрость, сопровождавшую в его реальности подобные деяния, все, что кончалось для соперников пулей, петлей или длительной отсидкой. Мысль об этом кружила в его голове, пока жеребец, грохоча копытами, нес его по Королевскому проезду к вратам замка. Когда он проехал под аркой меж сторожевых башен, мысль оформилась окончательно, и Клим, глядя на слуг, бегущих к нему с факелами, пробормотал:
– Только бизнес, бледный хмырь, ничего личного.
В ту ночь явилась ему Альжан, дитя башмачника Хабада. Не пугала, не скалила зубки, не пыталась укусить, а замерла в белом своем платьице в углу и будто бы ждала чего-то. Приблизившись к ней, Клим протянул руку, отдернул и снова протянул. Наконец, решившись, коснулся светлой головки и почувствовал, как холодеет ладонь. Сейчас Альжан была всего лишь призраком, беззащитным, невесомым и туманным. Похоже, она собралась в далекий путь и пришла, чтобы проститься или, возможно, сказать безмолвное «спасибо».
Не ощутив ничего, кроме холода смерти, Клим пробормотал: «Покойся с миром, девочка» и отступил на шаг. Альжан вздохнула – словно легкий ветерок обдал щеку и растаял под сводами опочивальни. Дрогнули огни светильников, вскрикнула за окном ночная птица, и почудилось Климу, что где-то в небесах распахнулись незримые врата. Улыбка скользнула по губам Альжан, и, поклонившись королю, она исчезла.
В ту ночь Клим больше не вспоминал о мастере Авундии. Спал он крепко, без сновидений, и пробудился бодрым.
Глава 6
Укрощение строптивых
Миновали еще два дня. Столица клокотала и бурлила, словно котел с закипевшей похлебкой. Ярилось пламя в кузнях, стучали молоты, визжали пилы тележников и плотников, вился дым над печами гончаров, шорники мастерили сапоги и сбрую, тянулись в город подводы с вяленым мясом, пивом и крупой, шли воинские отряды, гнали табуны лошадей, выбирали резвых для конницы, а битюгов покрепче – для боевых возов. Всякий день с утра Клим отправлялся на площадь к храму Благого и, усевшись на скамью, возлагал королевскую длань на увечных и недужных. Новые руки и ноги у них не отрастали, но паралитиков, чесоточных, а иногда слепцов и прочих больных он исцелял с успехом. Свершалось это при большом скоплении горожан, в благоговейной тишине. Лишь временами толпа словно вздыхала разом, и проносилось над площадью тихое, едва слышное: «Король! Наш король! Истинный владыка!» Слышать такое было не столь приятно, сколь удивительно. Клим уже смирился с зазеркальным старичком, с волшебным эликсиром, превращавшим его то ли в Самсона, то ли в Илюшу Муромца, и даже с тем, что вслед за Альжан потянулись к нему призраки, требуя отпущения грехов. Чудеса, разумеется, но таков уж мир, где он властвует и правит. Но королевская целительская магия мнилась ему большим чудом, чем привидения, вампиры, гномы и болтливое зеркало. Будучи человеком военным, он привык отнимать жизнь, а не спасать ее и не лечить недужных, и этот новый дар стал для него откровением.
В одну из ночей, разыскав подземный ход, Клим посетил жилище чародея, чтобы послушать его советы и мудрые речи. Ход, темный и сырой, кончался под лестницей на первом этаже башни. Едва он шагнул в эту камеру, как старый тулуп, висевший на стене, затрепетал, слез с крючка, встопорщил мех и, перебирая лапами-рукавами, шустро направился к пришельцу. Он походил на большого мохнатого пса, разве что не рычал и зубами не лязгал. Ткнулся по-собачьи в ноги короля, вроде бы обнюхал, успокоился и вернулся на крюк.
Клим просидел у мага заполночь. Теперь он лучше разбирался в том, что в прежнем его мире называлось геополитической ситуацией, балансом сил и превентивной угрозой. В Хай Бории не знали таких ученых слов и говорили проще: кто, что, где и кому выгодно.
Его королевство было обширной державой, тянувшейся от южных степей до Северных гор. В горах, диких и почти неприступных, обитали гномы, платившие дань Хай Бории металлами и самоцветными камнями, а дальше простирались северные земли киммерийцев и асиров. На юге, за степной равниной и реками, лежали Великие Южные Болота, а за ними – край орков, гоблинов и троллей, исконных свирепых недругов. Временами, размножившись сверх меры, они собирались огромной ордой и шли воевать хайборийские грады и веси. Век от века эти вторжения становились все разрушительнее; орки жаждали не богатств, не золота и дорогих одежд, а земли и пищи. Были они подобны саранче, пожирали скот, птицу, запасы зерна, но с особой охотой и жадностью всех, кто относился к человеческому племени. После их набега оставались только кости, вытоптанные поля да руины сожженных домов.
На востоке, в дремучих лесах, жили эльфы, остроухие, длинноволосые, зеленоглазые. Народ их, древний и немногочисленный, в Хай Борию заглядывал редко, почитая людей дикарями. Но бывало так, что какой-нибудь эльфийский принц одаривал любовью хайборийку из самых пригожих, и появлялось на свет дитя с острыми ушками и изумрудными глазами. Эльфы их не принимали, да и люди не жаловали, и становились полукровки изгоями или, в лучшем случае, певцами, арфистами и чародеями на королевской службе. Само собой, если был у них дар к таким вещам.
