Александр Журавлев - Продавец снов
– Так вот ты какая, белая горячка, – сказал Кузьмич, вытирая рукавом со лба холодный пот, и, проморгавшись, добавил: – Ну, уж не такая она и белая.
– Казимир, голубчик, не устраивай сквозняков и потрудись вернуться домой, простудишься, – обратилась к Ворону Вихляева.
Ворон сверкнул глазом и, оглядев таких непохожих друг на друга родственников, вдруг произнёс:
– П-р-р-р-ивет!
– Однако! – изумился слесарь и, громко икнув, покосился по сторонам. – Пардон, – сказал он и, всматриваясь в странную птицу невероятных размеров, спросил: – Ты кто?
– А ты что, уполномоченный, чтобы допрос устраивать? – возмутился Ворон. – Или любопытства ради?
В голове у Кузьмича в мгновение ока просветлело.
– Упаси господи! – замотал он головой, разгоняя остатки хмеля. – Ради, ради…
– Моцарта любишь? – спросил Ворон.
– Как родного, – ответил Кузьмич.
– А родственник твой?
– Просто обожает! Ни дня без Моцарта!
– Заходи! – сказал Ворон, распахнув дверь крылом.
– Милости просим и вас, Альберт, – пригласила Вихляева.
– Только после вас, – учтиво пропуская вперёд хозяйку, сказал Ангел.
– Вы проходите, проходите. Я присоединюсь чуть позже. Возникли дела, не терпящие отлагательств, – конфузя Ангела, бегающими чёртиками в глазах и улыбкой Джоконды, проговорила Вихляева, и добавила: – Есть, знаете ли, и у нас, у женщин, свои маленькие тайны.
Слесарь, движимый желанием вернуть себе высокое звание героя, засучив рукава, шагнул в квартиру, как на амбразуру. Увлекаемый его рвением и дабы оправдать доверие хозяйки, вслед за ним поспешно переступил порог и Ангел.
– Инструмент и холодильник в ванной комнате, – вдохновила их на подвиг Вихляева.
Местонахождение холодильника в ванной было весьма странным, хотя и не вызывало особого удивления до того момента, пока они воочию не увидели то, что величалась «холодильником».
У Кузьмича, пережившего не одно историческое событие и повидавшего многое в своей тревожной жизни, схожей с легендарным прошлым матроса Железняка, округлились глаза и перехватило дыхание.
Изумление перед мощью технической мысли Вихляевой вызвало у него почти минутный паралич. Что же касается Ангела, то произведённое на него впечатление от мирского чуда-агрегата ограничилось приступом икоты и риторическим вопросом: «Это что – Бастилия?»
Холодильник представлял собой громадный железный сейф, выкрашенный в чёрный цвет, с многочисленными засовами. Он занимал почти всю площадь ванной комнаты, оставляя небольшое пространство для душа с маленьким чугунным корытом. От торчащей из стены водопроводной трубы с медным вентилем внутрь сейфа уходил змеевик от самогонного аппарата. По его спирали пробегала холодная вода и сливалась в трап водостока. Этот-то змеевик и дал течь. Он – капля за каплей – пополнял подставленный под него эмалированный тазик.
Но не Боги горшки обжигают! Вскоре, после недолгого громыхания инструментом, послышались команды слесаря: «Ключ на двадцать четыре… ключ на семнадцать! Тяни… держи… крути!» Команды щедро приправлялись частыми угрозами железному исполину вступить с ним в более близкую связь при помощи кувалды и лома.
После тридцати минут боя железяка сдалась. Победоносно подняв головы, мастер и подмастерье шагнули на кухню.
Первое, что заинтриговало Кузьмича, так это висящая на стене репродукция портрета в золочёной раме. С него на Кузьмича назойливо таращила глаза наглая до тошноты рожа.
Он подошёл к ней справа, потом слева, и всё равно казалось, что она выискивает его взглядом, словом, никуда от неё было ни спрятаться, ни скрыться.
«Какой, поистине, странный портретец, – подумал Кузьмич. – Это же надо уметь так человека испоганить. Вот бы сейчас пулемёт или маузер, я бы ему позыркал».
– Любишь живопись? – спросил Ворон.
– Терпеть не могу! Чёрти что! Никогда не похоже на то, с чего малюют. Все чопорные какие-то получаются, то ли недопили, то ли перепили, то ли по нужде хотят. Жизни в них нет! То ли дело кино. «Чапаев», например, или «Броненосец Потёмкин». А это что? Тьфу! Мазня!
– Это портрет «Плачущей женщины», – просветил его Ворон.
– Ничего себе божий одуванчик. Это какой такой женщины? Которую самосвалом переехало? Тогда почему на ней написано, что это какой-то Пабло Пикассо? – усомнился Кузьмич.
– Это автограф художника, – вразумил его Ворон.
– Падает Запад в моих глазах, ой как падает, – сочувственно сказал слесарь. – Это вот мой друг, художник Погодин по таким вот художествам с ума сходит. Надо ему сказать, пусть посмотрит.
Второе, что привлекло внимание Кузьмича – была не водочка на кухонном столе в графинчике, не тонкая нарезка из сала с розовой мясной прослойкой, не белоснежная брынза, не малосольные огурчики с квашеной капустой, томатами и мочёными яблочками, не грузди, лисички и белые грибы, купающиеся в чесночном рассоле с укропчиком, не горка лососёвой икры, томящейся в тесной вазочке крупной наливной рябиновой ягодой. И даже не трёхлитровая банка томатного сока, а селёдочница. Да, да, именно селёдочница. Кузьмич прямо-таки прильнул к ней, пристально вглядываясь в покоившуюся на фарфоре атлантическую шалунью, украшенную колечками репчатого лука. Ему вдруг показалось, что из-под пучка петрушки за ним наблюдают пуговки выпученных глаз. Он откинул пальцем зелень. Растопырив крылья жаберных крышек, показывая язык, на него таращилась знакомая селёдка.
– Так вот ты куда пришвартовалась, приблуда, – сказал Кузьмич.
– Привидение, что ли, увидел? – спросил Ворон.
– Да морда её мне уж больно знакома. – Слесарь ткнул вилкой в селёдку. – Похожа на ту, что я давеча запустил в далёкое плавание по кустам. Но, как видно, она у вас пришвартовалась.
– Брось, все селёдки на одну морду, – сказал Ворон. – Сколько их повсюду плавает – не сосчитать. Так что не факт, будто бы эта – та самая. Может, это родственница её какая, а может, она сама по себе, одинокая как перст. – Затем Ворон внимательно окинул взглядом сначала Кузьмича, затем Ангела. – Вот вы вроде бы братья, а ведь явно одно из яблочек под вишенкой упало, – растолковал он.
– Так мы не родные братья, мы братья по брудершафту, – оправдался Кузьмич.
– Здорово! Как это? А может, и меня к себе под крыло возьмёте, сироту? Буду и я у вас братом, – спросил Ворон.
– Кузьмич, давай возьмём! Ведь птица – символ мира! Будет у нас пернатый брат Казимир, – замолвил слово Ангел.
– Наливай! – скомандовал слесарь.
И они взяли к себе третьего брата: выпили по полной, побратались и закусили.
Кузьмич скупо прослезился и уверил всех присутствующих, что если так пойдёт дальше, то не так уж и далеко до мирового братства. И что об этом всеобщем единении известит не медь ликующих труб, а просто-напросто из обращения исчезнет слово «товарищ», а ему на смену придёт слово «брат». Пока же это время не наступило, надо быть предельно бдительными, поскольку враг коварен и хитёр. И всячески чинит преследования и препятствия, устраивая облавы и аресты таким вот создающимся кухонным ячейкам братства.
Ворон взлетел под потолок и, сделав «мёртвую» петлю, прокричал:
– Свободу братству!
– Акробат! – восхитился Ангел.
– Молодца, Казимир! Ай да молодца! – зааплодировал слесарь. – Вот что, братцы, попрошу минуточку внимания… – Он постучал вилкой о графинчик с водкой. – Смотрю я на вас, соколы вы мои распрекрасные, и думаю: а не создать ли нам свою эскадрилью?
– Но мы же не самолёты! – возразил Ангел.
– Вот именно, в этом и состоит весь фокус. Мы будем единственной небесной эскадрильей без всяких самолётов. Этого требует нынешняя обстановка. Полная секретность и внезапность. Врагу надо уметь давать отпор не только на земле, но и с воздуха, – сказал Кузьмич тоном, не терпящим возражений. – Так что с завтрашнего дня начнём отрабатывать высший пилотаж. «Штопор, бочку, пике», и на бреющем полёте по ползучим гадам из пулемёта: тра-та-та-та!
– Какие ещё пулемёты? – изумился Ворон.
– Да, согласен, – закивал головой Кузьмич. – С пулемётами я, конечно, погорячился, с ними вам летать будет тяжеловато. Думаю, лучше вооружиться гранатами. В каждую лапу, в каждую руку по две, нет, по три гранаты, и – бац, бац, бах, бабах по недругам!
– Где ж их взять-то и кто их даст-то, эти гранаты? – спросил Ангел.
– Ах, ну да! Где же, где же? Кто же, кто же? – Кузьмич почесал затылок. – Да, действительно… Ну и чёрт с ними, – махнул он рукой. – На хрена нам, скажите, пожалуйста, эти пулемёты и эти гранаты? Мы их на таране сделаем. Смело, решительно. Лоб в лоб, чтобы перья летели.
– Как это? – спросил Ворон.
– А вот как это – я вам завтра на ученьях покажу.
– Так зачем откладывать на завтра, – возразил Ворон, – давайте сейчас и начнём. Лётный опыт у меня ещё с Отечественной войны 1812 года накоплен. Я тогда меж града пуль и пушечных ядер самому генерал-фельдмаршалу Кутузову донесения с позиций доставлял.
