Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1
ТЕАТР*
В жизни так мало красивых минут,В жизни так много безверья и черной работы.Мысли о прошлом морщины на бледные лица кладут,Мысли о будущем полны свинцовой заботы,А настоящего — нет… Так между двух береговБьемся без смеха, без счастья, надежд и богов…
И вот, порою, Чтоб вспомнить, что мы еще живы, Чужою игрою Спешим угрюмое сердце отвлечь… Пусть снова встанут Миражи счастья с красивой тоскою, Пусть нас обманут, Что в замке смерти живет красота. Нам «Синие птицы» И «Вечные сказки» — желанные гостьи, Пускай — небылицы, В них наши забытые слезы дрожат.
У барьера много серых, некрасивых, бледных лиц,Но в глазах у них, как искры, бьются крылья синих птиц.Вот опять открылось небо — голубое полотно…О, по цвету голубому стосковались мы давно,И не меньше стосковались по ликующим словам,По свободным, смелым жестам, по несбыточным мечтам!
Дома стены, только стены, Дома жутко и темно, Там, не зная перемены, Повторяешь: «все равно…»
Все равно? О, так ли? Трудно искры в сердце затоптать,Трудно жить и знать, и видеть, но не верить, но не ждать,И играть тупую драму, покорившись, как овца,Без огня и вдохновенья, без начала и конца…
И вот, порою, Чтоб вспомнить, что мы еще живы, Чужою игрою Спешим угрюмое сердце отвлечь.
<1908><ДОПОЛНЕНИЯ ИЗ ИЗДАНИЯ 1922 ГОДА>
В ОРАНЖЕРЕЕ*
Небо серо, — мгла и тучи, садик слякотью размыт,Надо как-нибудь подкрасить предвесенний русский быт.
Я пришел в оранжерею и, сорвав сухой листок,Молвил: «Дайте мне дешевый, прочный, пахнущий цветок».
Немцу дико: «Как так прочный? Я вас плохо понимал…»— «Да такой, чтоб цвел подольше и не сразу опадал».
Он ушел, а я склонился к изумрудно-серым мхам,К юным сморщенным тюльпанам, к гиацинтным лепесткам.
Еле-еле прикоснулся к крепким почкам туберозИ до хмеля затянулся ароматом чайных роз.
На азалии смотрел я, как на райские кусты,А лиловый рододендрон был пределом красоты.
Там, за мглой покатых стекол, гарь и пятна ржавых крыш —Здесь парной душистый воздух, гамма красок, зелень, тишь…
Но вернулся старый немец и принес желтофиоль.Я очнулся, дал полтинник и ушел в сырую голь…
И идя домой, смеялся: «Ах, ты немец-крокодил,Я на сто рублей бесплатно наслажденья получил!»
<1909>САТИРЫ И ЛИРИКА*
БУРЬЯН
В ПРОСТРАНСТВО*
В литературном прейскурантеЯ занесен на скорбный лист:«Нельзя, мол, отказать в таланте,Но безнадежный пессимист».
Ярлык пришит. Как для дантистаВсе рты полны гнилых зубов,Так для поэта-пессимистаЗемля — коллекция гробов.
Конечно, это свойство взоров!Ужели мир так впал в разврат,Что нет натуры для узоровОптимистических кантат?
Вот редкий подвиг героизма,Вот редкий умный господин,Здесь — брак, исполненный лиризма,Там — мирный праздник именин…
Но почему-то темы этиУ всех сатириков в тени,И все сатирики на светеЛишь ловят минусы одни.
Вновь с «безнадежным пессимизмом»Я задаю себе вопрос:Они ль страдали дальтонизмом,Иль мир бурьяном зла зарос?
Ужель из дикого желаньяЛежать ничком и землю грызтьЯ исказил все очертанья,Лишь в краску тьмы макая кисть?
Я в мир, как все, явился голыйИ шел за радостью, как все…Кто спеленал мой дух веселый —Я сам? Иль ведьма в колесе?
О Мефистофель, как обидно,Что нет статистики такой,Чтоб даже толстым стало видно,Как много рухляди людской!
Тогда, объяв века страданья,Не говорили бы порой,Что пессимизм, как заиканье,Иль как душевный геморрой…
<1911>САНКТ-ПЕТЕРБУРГ*
Белые хлопья и конский навозСмесились в грязную желтую массу и преют.Протухшая, кислая, скучная, острая вонь…Автомобиль и патронный обоз.В небе пары, разлагаясь, сереют.В конце переулка желтый огонь…Плывет отравленный пьяный!Бросил в глаза проклятую браньИ скрылся, качаясь, — нелепый, ничтожный и рваный.Сверху сочится какая-то дрянь…Из дверей извозчичьих чадных трактировВырывается мутным снопомЖелтый пар, пропитанный шерстью и щами…Слышишь крики распаренных сиплых сатиров?Они веселятся… Плетется чиновник с попом.Щебечет грудастая дама с хлыщами.Орут ломовые на темных слоновых коней,Хлещет кнут и скучное острое русское слово!На крутом повороте забили подковыПо лбам обнаженных камней —И опять тишина.Пестроглазый трамвай вдалеке промелькнул.Одиночество скучных шагов… «Ка-ра-ул!»Все черней и неверней уходит стена,Мертвый день растворился в тумане вечернем…Зазвонили к вечерне.Пей до дна!
<1910>В ПАССАЖЕ*
Портрет Бетховена в аляповатой рамке,Кастрюли, скрипки, книги и нуга.Довольные обтянутые самкиРассматривают бусы-жемчуга.
Торчат усы и чванно пляшут шпоры.Острятся бороды бездельников-дельцов.Сереет негр с улыбкою обжоры,И нагло ржет компания писцов.
Сквозь стекла сверху, тусклый и безличный,Один из дней рассеивает свет.Толчется люд бесцветный и приличный.
Здесь человечество от глаз и до штиблетКак никогда — жестоко гармоничноИ говорит мечте цинично: Нет!
<1910>ВИД ИЗ ОКНА*
Захватанные копотью и пылью,Туманами, парами и дождемГромады стен с утра влекут к бессильюТвердя глазам: мы ничего не ждем…
Упитанные голуби в карнизах,Забыв полет, в помете грузно спят.В холодных стеклах, матовых и сизых,Чужие тени холодно сквозят.
Колонны труб и скат слинявшей крыши,Мостки для трубочиста, флюгераИ провода в мохнато-пыльной нише.
Проходят дни, утра и вечера.Там где-то небо спит аршином выше,А вниз сползает серый люк двора.
<1910>КОМНАТНАЯ ВЕСНА*
Проснулся лук за кухонным окномИ выбросил султан зелено-блеклый.Замученные мутным зимним сном,Тускнели ласковые солнечные стекла.
По комнатам проснувшаяся мольЗигзагами носилась одурелоИ вдруг — поняв назначенную роль —Помчалась за другой легко и смело.
Из-за мурильевской Мадонны на стенеПрозрачные клопенки выползали,Невинно радовались комнатной весне,Дышали воздухом и лапки расправляли.
Оконный градусник давно не на нуле —Уже неделю солнце бьет в окошки!В вазончике по треснувшей землеПроворно ползали зелененькие вошки.
Гнилая сырость вывела в углуСухую изумрудненькую плесень,А зайчики играли на полуИ требовали глупостей и песен…
У хламной этажерки на ковреСидело чучело в манжетах и свистало,Прислушивалось к гаму на двореИ пыльные бумажки разбирало.
Пять воробьев, цепляясь за карниз,Сквозь стекла в комнату испуганно вонзилось:«Скорей! Скорей! Смотрите, вот сюрприз — Оно не чучело, оно зашевелилось!»
В корзинку для бумаг «ее» портретДавно был брошен, порванный жестоко…Чудак собрал и склеил свой предмет,Недоставало только глаз и бока.
Любовно и восторженно взглянулНа чистые черты сбежавшей дамы,Взял лобзик, сел верхом на хлипкий стул —И в комнате раздался визг упрямый.
Выпиливая рамку для «нея»,Свистало чучело и тихо улыбалось…Напротив пела юная швея,И солнце в стекла бешено врывалось!
<1910>МЕРТВЫЕ МИНУТЫ*
