Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Евреев от убогих до великих

люблю не дрессированных, а диких

Был, как обморок, переезд,но душа отошла в тепле,и теперь я свой русский крестпо еврейской несу земле.

Здесь мое исконное пространство,здесь я гармоничен как нигде,здесь еврей, оставив чужестранство,мутит воду в собственной среде.

В отъезды кинувшись поспешно,евреи вдруг соображают,что обрусели так успешно,что их евреи раздражают.

За российский утерянный райпьют евреи, устроив уют,и, забыв про набитый трамвай,о графинях и тройках поют.

Евреи, которые планов полны,становятся много богаче,умело торгуя то светом луны,то запахом легкой удачи.

Еврейский дух слезой просолен,душа хронически болит;еврей, который всем доволен, —покойник или инвалид.

Каждый день я толкусь у дверей,за которыми есть кабинет,где сидит симпатичный еврейи дает бесполезный совет.

Умельцы выходов и входов,настырны, въедливы и прытки,евреи есть у всех народов,а у еврейского — в избытке.

Чтоб несогласие сразитьи несогласные закисли,еврей умеет возразитьеще не высказанной мысли.

Да, Запад есть Запад,Восток есть Восток,у каждого собственный запах,и носом к Востокуеврей свой ростокстыдливо увозит на Запад.

В мире много идей и затей,но вовек не случится в истории,чтоб мужчины рожали детей,а евреи друг с другом не спорили.

Смотрю на наше поколениеи с восхищеньем узнаюеврея вечное стремлениепросрать историю свою.

В мире лишь еврею одномучасто удается так пожить,чтоб не есть свинину самомуи свинью другому подложить.

Не внемлет голосу погодыупрямый ген в упорном семени:терпя обиды и невзгоды,еврей блаженствует в рассеяньи.

Мир наполнили толпы людей,перенесших дыханье чумы,инвалиды высоких идей,зараженные духом тюрьмы.

Живу я легко и беспечно,хотя уже склонен к мыслишкам,что все мы евреи, конечно,но некоторые — слишком.

За мудрость, растворенную в народе,за пластику житейских поворотовевреи платят матери-природеобилием кромешных идиотов.

Земля моих великих праотцовполна умов нешибкого пошиба,и я среди галдящих мудрецовмолчу, как фаршированная рыба.

Душу наблюдениями грея,начал разбираться в нашем вкусе я:жанровая родина еврея —всюду, где торговля и дискуссия.

Слились две несовместных натурыпод покровом израильской кровли:инвалиды российской культурыс партизанами русской торговли.

Я счастлив, что жив и неистовтяжелый моральный урод —мой пакостный, шустрый, корыстный,настырно живучий народ.

Еврей не каждый виноват,что он еврей на белом свете,но у него возможен брат,а за него еврей в ответе.

Евреев тянет все подвигатьи улучшению подвергнуть,и надо вовремя их выгнать,чтоб неприятностей избегнуть.

Не терпит еврейская страстностьелейного меда растления:еврею вредна безопасность,покой и любовь населения.

Как ни скрывался в чуждой вере,у всех народов и временеврей заочно к высшей меревсегда бывал приговорен.

Особенный знак на себе мы несем,всевластной руки своеволие,поскольку евреи виновны во всем,а в чем не виновны — тем более.

Под пятой у любой системы —очень важно заметить это —возводили мы сами стенынаших тесных и гиблых гетто.

Нельзя, когда в душе разброд,чтоб дух темнел и чах;не должен быть уныл народ,который жгли в печах.

Спеша кто куда из-под бешеной власти,евреи разъехались круто,чем очень и очень довольны. А счастье —оно не пришло почему-то.

Евреи знали унижениепод игом тьмы поработителей,но, потерпевши поражение,переживали победителей.

Варясь в густой еврейской каше,смотрю вокруг, угрюм и тих:кишмя кишат сплошные наши,но мало подлинно своих.

Пустившись по белому свету,готовый к любой неизвестности,еврей заселяет планету,меняясь по образу местности.

Мне одна догадка душу точит,вижу ее правильность везде:каждый, кто живет не там, где хочет,вреден окружающей среде.

Навеки предан я загадочной стране,где тени древние теснятся к изголовью,а чувства — разные полощутся во мне:люблю евреев я, но странною любовью.

Что изнутри заметно нам,отлично видно и снаружи:еврей абстрактный — стыд и срам,еврей конкретный — много хуже.

Еврей весь мир готов обнять,того же требуя обратно:умом еврея не понять,а чувством это неприятно.

Во все разломы, щели, трещиныпроблем, событий и идей,терпя то ругань, то затрещины,азартно лезет иудей.

Растут растенья, плещут воды,на ветках мечутся мартышки,еврей в объятиях свободыхрипит и просит передышки.

Антисемит похож на дам,которых кормит нежный труд:от нелюбви своей к жидамони дороже с нас берут.

Всегда еврей гоним или опалени с гибелью тугим повит узлом,поэтому бесспорно уникаленнаш опыт обращения со злом.

Заоблачные манят эмпиреиеврейские мечтательные взгляды,и больно ушибаются евреио каменной реальности преграды.

Много сочной заграничной русской прессыя читаю, наслаждаясь и дурея;можно выставить еврея из Одессы,но не вытравить Одессу из еврея.

Тем людям, что с рожденья здесь растут, —им чужды наши качества и свойства;похоже, не рассеется и тутвитающий над нами дух изгойства.

В жизненных делах я непрактичен,мне азарт и риск не по плечу,даже как еврей я нетипичен:если что не знаю, то молчу.

Еврейского характера загадочностьне гений совместила со злодейством,а жертвенно-хрустальную порядочностьс таким же неуемным прохиндейством.

Мы Богу молимся, наверно,затем так яростно и хрипло,что жизни пакостная сквернана нас особенно налипла.

Скитались не зря мы со скрипкой в руках:на землях, евреями пройденных,поют и бормочут на всех языкахеврейские песни о родинах.

В еврейском гомоне и гамеотрадно жить на склоне лет,и даже нет проблем с деньгами,поскольку просто денег нет.

Я антисемит, признаться честно,ибо я лишен самодовольстваи в евреях вижу повсеместнособственные низменные свойства.

Еврейского разума имя и суть —бродяга, беглец и изгой:еврей, выбираясь на правильный путь,немедленно ищет другой.

Чуть выросли — счастьяв пространстве кипучемискать устремляются тут жевсе рыбы — где глубже,все люди — где лучше,евреи — где лучше и глубже.

Катаясь на российской карусели,наевшись русской мудрости плодов,евреи столь изрядно обрусели,что всюду видят происки жидов.

Еврей живет, как будто рос,не зная злобы и неволи:сперва сует повсюду носи лишь потом кричит от боли.

Велик и мелок мой народец,един и в грязи, и в элите,я кровь от крови инородецв его нестойком монолите.

Евреям доверяют не вполнеи в космос не пускают, слава Богу;евреи, оказавшись на Луне,устроят и базар, и синагогу.

Шепну я даже в миг, когда на грудьуложат мне кладбищенские плиты:женитьба на еврейке — лучший путьк удаче, за рубеж, в антисемиты.

На развалинах Древнего Римая сижу и курю не спеша,над руинами веет незримоотлетевшая чья-то душа.

Под небом, безмятежно голубым,спит серый Колизей порой вечерней;мой предок на арене этой былзарезан на потеху римской черни.

Римские руины — дух и мрамор,тихо дремлет вечность в монолите;здесь я, как усердный дикий варвар,выцарапал имя на иврите.

В убогом притворе, где тесно плечуи дряхлые дремлют скамейки,я Деве Марии поставил свечу —несчастнейшей в мире еврейке.

Из Рима видней (как теперь отовсюду,хоть жизнь моя там нелегка)тот город, который я если забуду —отсохнет моя рука.

Я скроюсь в песках Иудейской пустынина кладбище плоском, просторном и нищеми чувствовать стану костями пустыми,как ветер истории поверху свищет.

Вон тот когда-то пел как соловей,а этот был невинная овечка,а я и в прошлой жизни был еврей —отпетый наглый нищий из местечка.

Знаешь, поразительно близка мнепочва эта с каменными стенами:мы, должно быть, помним эти камнинашими таинственными генами.

Я счастлив, что в посмертной вечной мгле,посмертном бытии непознаваемом,в навеки полюбившейся землея стану бесполезным ископаемым.

Высокого безделья ремесло