Игорь Губерман - Гарики на каждый день
XVIII. Любовь – спектакль, где антракты немаловажнее, чем акты
Один поэт имел предмет,которым злоупотребляя,устройство это свел на нет,прощай любовь в начале мая!
Ни в мире нет несовершенства,ни в мироздании – секрета,когда, распластанных в блаженстве,нас освещает сигарета.
Красоток я любил не очень,и не по скудости деньжат:красоток даже среди ночиволнует, как они лежат.
Что значат слезы и слова,когда приходит искушение?Чем безутешнее вдова,тем сладострастней утешение.
Мир объективен разве что на дольку:продуктов нашей мысли много в нем;и бабы существуют лишь постольку,поскольку мы их, милых, познаем.
Когда врагов утешат слухом,что я закопан в тесном склепе,то кто поверит ста старухам,что я бывал великолепен?
Пока играл мой детородныйотменных данных инструмент,я не семейный, а народныйдержал ему ангажемент.
В любые века и эпохи,покой на земле или битва,любви раскаленные вздохи –нужнейшая Богу молитва.
Миллионер и голодранецравны становятся, как братья,танцуя лучший в мире танецбез света, музыки и платья.
Мы женщин постигаем, как умеем:то дактилем, то ямбом, то хореем,встречаясь то и дело с темпераментом,который познаваем лишь гекзаметром.
От одиночества философ,я стать мыслителем хотел,но охладел, нашедши способсношенья душ посредством тел.
Грешнейший грех – боязнь греха,пока здоров и жив;а как посыплется труха,запишемся в ханжи.
Лучше нет на свете дела,чем плодить живую плоть;наше дело – сделать тело,а душой снабдит Господь.
Учение Эйнштейна несомненно,особенно по вкусу мне пришлось,что с кучей баб я сплю одновременно,и только лишь пространственно – поврозь.
Мы попираем все науки,всю суету и все тревоги,сплетя дыхания и руки,а по возможности – и ноги.
Летят столетья, дымят пожары,но неизменно под лунным светомупругий Карл у гибкой Кларыкрадет кораллы своим кларнетом.
Наших болей и радостей кругне обнять моим разумом слабым;но сладчайший душевный недуг –ностальгия по непознанным бабам.
Сегодня ценят мужикиуют, покой и нужники;и бабы возжигают самина этом студне хладный пламень.
Я живу, как любой живет, –среди грязи, грызни и рискавысекая живот о животновой жизни слепую искру.
Я – лишь искатель приключений,а вы – распутная мадам;я узел завяжу на члене,чтоб не забыть отдаться вам.
Не нажив ни славы, ни пиастров,промотал я лучшие из лет,выводя девиц-энтузиастокиз полуподвала в полусвет.
Мы были тощие повесы,ходили в свитерах заношенных,и самолучшие принцессывалялись с нами на горошинах.
Теперь другие, кто помоложе,тревожат ночи кобельим лаем,а мы настолько уже не можем,что даже просто и не желаем.
Обильные радости плоти,помимо других развлечений –прекрасный вдобавок наркотикот боли душевных мучений.
Тоска мужчины о престижеи горечь вражеской хулыбледней становятся и жижеот женской стонущей хвалы.
Увы, то счастье унеслосьи те года прошли,когда считал я хер за осьвращения Земли.
Хмельной от солнца, словно муха,провел я жизнь в любовном поте,и желтый лист со древа духаслетел быстрей, чем с древа плоти.
В лета, когда упруг и крепок,исполнен силы и кудрей,грешнейший грех – не дергать репокиз грядок и оранжерей.
По весне распустились сады,и еще лепестки не опали,как уже завязались плодыу девиц, что в саду побывали.
Многие запреты – атрибутзла, в мораль веков переодетого:благо, а не грех, когда ебутмилую, счастливую от этого.
Ты кукуешь о праве и вольности,ты правительствам ставишь оценки,но взгляни, как распущены волосывон у той полноватой шатенки.
Природа торжествует, что права,и люди несомненно удались,когда тела сошлись, как жернова,и души до корней переплелись.
Рад, что я интеллигент,что живу светло и внятно,жаль, что лучший инструментгоды тупят безвозвратно.
Литавры и гонги, фанфары и трубы,набат, барабаны и залпы –беззвучны и немы в момент, когда губыдруг друга находят внезапно.
Как несложно – чтоб растаяла в подругебеспричинной раздражительности завязь;и затихнут все тревоги и недуги,и она вам улыбнется, одеваясь.
Давай, Господь, решим согласно,определив друг другу роль:ты любишь грешников? Прекрасно.А грешниц мне любить позволь.
Приятно, если правнуку с годамистихов моих запомнится страница,и некоей досель невинной дамеих чтение поможет соблазниться.
Когда грехи мои учтетархангел, ведающий этим,он, без сомнения, сочтет,что я не зря пожил на свете.
Молодость враждебна постоянству,в марте мы бродяги и коты;ветер наших странствий по пространствудевкам надувает животы.
Я отношусь к натурам женским,от пыла дышащим неровно,которых плотское блаженствообогащает и духовно.
Витает благодать у изголовий,поскольку и по духу и по свойствулюбовь – одно из лучших славословийбожественному Божьему устройству.
Не почитая за разврат,всегда готов наш непоседа,возделав собственный свой сад,слегка помочь в саду соседа.
Мы в ранней младости усердныот сказок, веющих с подушек,и в смутном чаяньи царевныперебираем тьму лягушек.
Назад оглянешься – досадаберет за прошлые года,что не со всех деревьев садапоел запретного плода.
Наш век становится длиннееот тех секунд (за жизнь – минут),когда подруги, пламенея,застежку-молнию клянут.
От акта близости захватывает духсильнее, чем от шиллеровских двух.
Готов я без утайки и кокетствапризнаться даже Страшному Суду,что баб любил с мальчишества до детства,в которое по старости впаду.
Спеши любить, мой юный друг,волшебны свойства женских рук:они смыкаются кольцом,и ты становишься отцом.
Я в молодости книгам посвящалинтимные досуги жизни личнойи часто с упоеньем посещалодной библиотеки дом публичный.
Когда тепло, и тьма, и море,и под рукой – крутая талия,то с неизбежностью и вскоредолжно случиться и так далее.
Растущее повсюду отчуждениеи прочие печальные событияусиливают наше наслаждениеот каждого удачного соития.
Как давит стариковская перинаи душит стариковская фуфайкав часы, когда танцует балеринаи ножку бьет о ножку, негодяйка.
В густом чаду взаимных обличений,в эпоху повсеместных злодеянийчиста лишь суть таких разоблачений,как снятие подругой одеяний.
В любви прекрасны и томление,и апогей, и утомление.
Мы не жалеем, что ночамис друзьями жгли себя дотла,и смерть мы встретим, как встречалии видных дам, и шлюх с угла.
А умереть бы я хотелв то миг высокий и суровый,когда меж тесно слитых телпроходит искра жизни новой.
Случайно встретившись в адус отпетой шлюхой, мной воспетойвернусь я на сковородууже, возможно, с сигаретой.
XIX. Давно пора, ебена мать, умом Россию понимать!
Я государство вижу статуей:мужчина в бронзе, полный властности,под фиговым листочком спрятаногромный орган безопасности.
Не на годы, а на временаоскудела моя сторона,своих лучших сортов семенав мерзлоту раскидала страна.
Растет лосось в саду на грядке;потек вином заглохший пруд;в российской жизни все в порядке;два педераста дочку ждут.
Боюсь, как дьявольской напасти,освободительных забот:когда рабы приходят к власти,они куда страшней господ.
Критерий качества державы –успехи сук и подлецов;боюсь теперь не старцев ржавых,а белозубых молодцов.
Век принес уроки всякие,но один – венец всему:ярче солнца светят факелы,уводящие во тьму.
А может быть, извечный кнут,повсюдный, тайный и площадный,и породил российский бунт,бессмысленный и беспощадный?
Как рыбы мы глубоководны,тьмы и давления диетуосвоив так, что непригоднык свободе, воздуху и свету.
Россия надрывно рыдаето детях любимых своих;она самых лучших съедаети плачет, печалясь о них.
Не мудреной, не тайной наукой,проще самой простой простоты –унижением, страхом и скукойчеловека низводят в скоты.
На наш барак пошли столбысвободы, равенства и братства;все, что сработали рабы,всегда работает на рабство.
Не знаю глупей и юродивей,чем чувство – его не назвать,что лучше подохнуть на родине,чем жить и по ней тосковать.
Пригасла боль, что близких нет,сменился облик жизни нашей,но дух и нрав на много летпропахли камерной парашей.
Не тиражируй, друг мой, слухов,компрометирующих власть;ведь у недремлющего ухавнизу не хер висит, а пасть.
Открыв сомкнуты негой взоры,Россия вышла в неглиженавстречу утренней Авроры,готовой к выстрелу уже.
День Конституции напомнил мнеусопшей бабушки портрет:портрет висит в парадной комнате,а бабушки давно уж нет.
Россия – странный садоводи всю планету поражает,верша свой цикл наоборот:сперва растит, потом сажает.
Всю жизнь философ похотливостремился истине вдогон;штаны марксизма снять не в силах, –чего хотел от бабы он?
В двадцатом удивительном столетии,польстившись на избранничества стимул,Россия показала всей планете,что гений и злодейство совместимы.
Смешно, когда толкует эрудито нашей тяге к дружбе и доверию;всегда в России кто-нибудь сидит;один – за дух, другие – за материю.
Дыша неистовством и кровью,абсурдом и разноязычием,Россия – трудный сон историис его кошмаром и величием.
Кровав был век. Жесток и лжив.Лишен и разума и милости.И глупо факт, что лично жив,считать остатком справедливости.
Плодит начальников держава,не оставляя чистых мест;где раньше лошадь вольно ржала,теперь начальник водку ест.
Однажды здесь восстал народи, став творцом своей судьбы,извел под корень всех господ;теперь вокруг одни рабы.
Ошалев от передряг,спотыкаясь, как калеки,мы вернули бы варяг,но они сбежали в греки.
Мы варимся в странном компоте,где лгут за глаза и в глаза,где каждый в отдельности – против,а вместе – решительно за.
Когда страна – одна семья,все по любви живут и ладят;скажи мне, кто твой друг, и яскажу, за что тебя посадят.
Всегда в особый список заносиливсех тех, кого сегодня я люблю;кратчайший путь в историю Россиипроходит через пулю и петлю.
Конечно, здесь темней и хуже,но есть достоинство свое:сквозь прутья клетки небо глубже,и мир прозрачней из нее.
Смакуя азиатский наш кулич,мы густо над евреями хохочем;в России прогрессивней паралич,светлей Варфоломеевские ночи.
Мы крепко память занозилии дух истории-калеки,Евангелие от Россиимир получил в двадцатом веке.
Такой ни на какую не похожейдосталась нам великая страна,что мы и прирастаем к ней не кожей,а всем, что искалечила она.
Моей бы ангельской державушке –два чистых ангельских крыла;но если был бы хуй у бабушки,она бы дедушкой была.
За осенью – осень. Тоска и тревога.Ветра над опавшими листьями.Вся русская жизнь – ожиданье от Богакакой-то неясной амнистии.
В тюрьме я поневоле слушал радиои думал о загадочной России;затоптана, загажена, раскрадена,а песни – о душевности и силе.
Тот Иуда, удавившись на осинеи рассеявшись во время и пространство,тенью ходит в нашем веке по России,проповедуя основы христианства.
История любым полна коварством,но так я и не понял, отчегоразбой, когда творится государством,название меняется его.
В империях всегда хватало страху,история в них кровью пишет главы,но нет России равных по размахуубийства своей гордости и славы.
Любовь моя чиста, и неизменнопристрастие, любовью одержимое;будь проклято и будь благословенноотечество мое непостижимое.
Россия! Что за боль прощаться с ней!Кто едет за деньгами, кто за славой;чем чище человек, тем он сильнейпривязан сердцем к родине кровавой.
Нету правды и нет справедливоститам, где жалости нету и милости;правит злоба и царит нищета,если в царстве при царе нет шута.
Полна неграмотных ученыхи добросовестных предателейстрана счастливых заключенныхи удрученных надзирателей.
Как мальчик, больной по природе,пристрастно лелеем отцом,как все, кто немного юродив,Россия любима Творцом.
Приметы близости к расплатепросты: угрюмо сыт уют,везде азартно жгут и тратяти скудно нищим подают.
Беспечны, безучастны, беспризорныроссийские безмерные пространства,бескрайно и безвыходно просторны,безмолвны, безнадежны и бесстрастны.
Российская лихая птица-тройкасо всех концов земли сейчас видна,и кони бьют копытами так бойко,что кажется, что движется она.
Россия столько жизней искалечилаво имя всенародного единства,что в мире, как никто увековечиладержавную манеру материнства.
Сильна Россия чудесамии не устала их плести:здесь выбирают овцы самисебе волков себя пасти.
А раньше больше было фальши,но стала тоньше наша лира,и если так пойдет и дальше,весь мир засрет голубка мира.
Моя империя опаслива:при всей своей державной поступиона привлечь была бы счастливак доносной службе наши простыни.
Рисунком для России непременным,орнаментом, узором и канвой,изменчивым мотивом неизменнымпо кружеву судьбы идет конвой.
Не в силах внешние умывообразить живьемту смесь курорта и тюрьмы,в которой мы живем.
Благословен печальный трудроссийской мысли, что хлопочет,чтоб оживить цветущий труп,который этого не хочет.
Чему бы вокруг не случиться,тепло победит или лед,страны этой странной страницы,мы влипли в ее переплет.
Здесь грянет светопреставлениев раскатах грома и огня,и жаль, что это представлениеуже наступит без меня.
Российская природа не уныла,но смутною тоской озарена,и где ни окажись моя могила,пусть веет этим чувством и она.
XX. КАК СОЛОМОН О РОЗЕ
