Игорь Губерман - Шестой иерусалимский дневник (сборник)

в себе я сам копал годами.

564

Всегда приходит Новый Год,

неся подарки дорогие —

освобожденье от невзгод

и их замену на другие.

565

Я слишком щедро облучён

и до сих пор ещё болею;

рак безусловно обречён,

а я, быть может, уцелею.

566

Когда-то даже в пору повзросления

мы духом были – мелкие клопы,

забуду ли я муки вылупления

из дьявольски уютной скорлупы?

567

Нас давит жизнь густой нагрузкой,

однако дней тяжёлых между

мы все на выпивку с закуской

имеем право и надежду.

568

К себе забавно присмотреться,

поскольку с миром наши трения

то затевает ум, то сердце,

а то – разлад пищеварения.

569

Не просто я утратил пиетет

к ума и интеллекта обаянию,

а странный ощутил иммунитет

к любому постороннему влиянию.

570

В организме поближе ко дну —

разных гадостей дремлет немало,

начинаешь лечить хоть одну —

просыпается всё, что дремало.

571

Я наслажусь ещё не раз

гулящей мысли выкрутасами,

жизнь хороша и без прикрас,

но обаятельна – прикрасами.

572

Хотя исход у всех – летальный

и не бывает исключений,

однако этот путь фатальный

прекрасен массой приключений.

573

Легко и по книгам надёргать цитаты,

и всюду истории устные:

мечты и надежды – легки и крылаты,

а сбывшись – хромые и грустные.

574

Среди крутого мироздания

так рад я личному присутствию,

что к людям полон сострадания,

а сам себе я не сочувствую.

575

На грешный рай земных утех

ещё кошу я светлы очи,

а вон у этих и вон тех

на даже глянуть нету мочи.

576

К Богу я не лезу с панибратством,

а играть с Ним – дело не простое:

чтобы заниматься святотатством,

надо тонко чувствовать святое.

577

Если вдруг пошла потеха,

плавя лёд и ржавя сталь,

возраст людям – не помеха,

а досадная деталь.

578

Гибкость, лёгкость и живучесть

лжи, растёкшейся в повсюдную,

обещает миру участь

огорчительно паскудную.

579

Зная дело вдумчиво и туго,

правку исповедуя дальнейшую,

я совсем не чувствую испуга,

если написал херню полнейшую.

580

Учти, Господь: я не оратор

и ни к чему не призывал,

я лишь убогий литератор

и стих мой личный завывал.

581

Нет, я не о Толстом сейчас толкую,

со многими случалось это так:

великие несли хуйню такую,

которой постеснялся бы мудак.

582

В истории ничто уже не внове,

а было столько лжи и столько фальши,

что слышится в любом высоком слове

звучание запачкавшихся раньше.

583

Российские евреи жили сочно,

как будто долго спали и проснулись,

копалась ими умственная почва,

а к пахотной – они не прикоснулись.

584

Исконным занимаясь женским делом

и полные законной женской гордости,

девицы всех мастей торгуют телом,

жалея, что товар – со сроком годности.

585

История животна и растительна,

копируя бездушную природу,

однако же злопамятна и мстительна —

в подобие двуногому уроду.

586

Моё живое существо

уйдёт из жизни утолённой

и обратится в вещество

породы неодушевлённой.

587

Забавно остывает голова,

когда она работала весь день:

кипят ещё какие-то слова,

но смыслы заволакивает тень.

588

Мне если кто и ненавистен,

то проповедник заводной:

мне прописных высоких истин

уже не надо ни одной.

589

Что-то я из рюмочного текста

вышел в непонятное теперь:

то ли среди мудрых жажду места,

то ли мне в склероз открылась дверь.

590

Нам ещё охота свиристеть,

бравыми прикинувшись парнями:

крона продолжает шелестеть

над уже усохшими корнями.

591

Моё глухое беспокойство,

когда на девок я гляжу, —

весьма сомнительного свойства,

и я в руках себя держу.

592

Обидно, что с огранкой мастерства,

когда уже всё выделкой покрылось,

уходит легковейность естества,

которое шампанским пузырилось.

593

Легко реальность подменив,

тактично, гибко и сердечно

в картину мира входит миф

и поселяется навечно.

594

Мне многое сегодня очевидно,

целебный опыт жизни мной добыт:

ведь нас лягают больно и обидно —

всего лишь обладатели копыт.

595

Забавно, что былое нам открыто

не настежь и отнюдь не поминутно:

всё то, что совершалось шито-крыто,

и помнится сегодня крайне смутно.

596

Ещё о преимуществах лежания:

покой теперь надёжен и упрочен,

а в мысли стало больше содержания,

поскольку лёжа взгляд сосредоточен.

597

Когда всё хрупко, слякотно и зыбко,

и ждать чего угодно можно вдруг,

случайного попутчика улыбка —

отменно упрочняет мир вокруг.

598

Я не умею обижаться,

но все попытки усмиряю:

своей судьбой распоряжаться

я и судьбе не доверяю.

599

Когда бежишь – горят подмётки,

и плещет алчности волна,

то бедной совести ошмётки

болят, как целая она.

600

Всюду мудрецов сейчас – несметно,

я хоть не завистник, но обидно:

лично я умнею незаметно,

и пока что этого не видно.

601

К любой судьбе готовы смолоду,

в совсем негожую погоду

мы с решетом ходили по воду —

и приносили эту воду.

602

Слиянья полного не ищет

моё с евреями единство,

и я в духовной даже пище

люблю умеренное свинство.

603

Я давно простился с лицемерием

и печалюсь, глядя в небосклон:

к Богу мы относимся с доверием,

большим, чем заслуживает Он.

604

Создатель, дух даря творению

и научая глину жить,

способность нашу к озверению

навряд ли мог предположить.

605

Одну мыслишку изреку,

мне поделиться больше нечем:

не ставьте рюмку дураку,

он вам испортит целый вечер

606

Науку вольно жить в неволе

мы самодельно проходили,

довольно часто ветра в поле

искали мы – и находили.

607

Я не питаю подозрения

насчёт размеров дарования,

мои пустые умозрения —

души угрюмой пирования.

608

Меня постигло озарение,

зачем лежу я так помногу:

лень – это чистое смирение,

и этим я любезен Богу.

609

Был озарён я где-то в тридцать

высоким чувством непорочным,

что нежелание трудиться

бывает пламенным и прочным.

610

За то ещё ценю свою свободу,

что вижу без полемики и прений

желудочно-кишечную природу

у множества духовных воспарений.

611

Ничтожный островок в сухой пустыне

евреи превратить сумели в сад,

и чудо это всажено отныне

в арабский гордый ум, как шило – в зад.

612

Едва лишь я умру – с кем не бывало? —

душа метнётся в небо прямиком,

а сброшенное ею покрывало

окажется дурацким колпаком.

613

Еврейской мысли ход текучий

ввиду высокой вероятности

всегда учитывает случай

большой внезапной неприятности.

614

Однажды гуси Рим спасли

от чужеземного коварства,

за что их жарить отнесли

на пир во славу государства.

615

Полон я глубокого почтения

к автору, навязанному мне:

книга изумительна для чтения,

третий день я плаваю в гавне.

616

И я, слабея в час дурной,

писал серьёзнейшую скуку,

но чувство жанра, правя мной,

немедля сковывало руку.

617

Я чувствую ко всем благоволение,

и умного хвалю, и дурака,

и только вызывает изумление,

что крылышки не чешутся пока.

618

Обязан если прихоти Творца

распущенностью духа моего,

не должен я до смертного конца

обуздывать и сдерживать его.

619

Хотя мой ум весьма ничтожен,

но в нём шумит разноголосица:

туда словарь какой-то вложен,

и много слов на волю просится.

620

Всегда в конце удавшейся пирушки

мы чувствуем, рассудку вопреки,

что мы – не у судьбы в руках игрушки,

а сами – удалые игроки.

621

Не стану глупо отпираться я —

да, страх ползёт, как нервный зуд,

меня страшит не операция,

а то, что там они найдут.

622

Вот мистики простейшие уроки:

душа зовёт в минутную отлучку,

и полностью законченные строки

текут через меня под авторучку.