Енё Рэйтё - Бабье лето медвежатника

– То, что было между нами, Бен, пусть останется нашей тайной. Я знаю, вы любили меня. Ваши мимолетные увлечения, ваша неугомонная натура – ко всему я относилась с пониманием. Не выведи вас Пробатбикол из душевного равновесия, мы до сих пор пребывали бы в счастливой взаимности.

Пенкрофт вздохнул, вроде бы соглашаясь с печальной оценкой фактов, и понурил голову. Этот вездесущий Пробатбикол так и норовит испортить ему всю обедню!

– Следуйте за мной, Бен. Я выше обывательских предрассудков. Вы вновь стали нищим изгоем, а в таких случаях мой долг сказать: «Идемте, Бен, я не оставлю вас в беде!»

Внезапно Пенкрофта охватила горечь. Дивные дела творятся на белом свете. Выходит, у каждого есть любящий человек, который в нужный момент произнесет нужные слова: «Идемте со мной, Бен!» Вот и эта женщина, удел которой – безответно любить другого, отдать все во имя любви… Сама любовь в ее понимании означает готовность к самопожертвованию, привязанность превыше кровного родства, стремление прилепиться к чужому мужчине, как испокон веку поступали все женщины, подчиняясь таинственному закону некоего раболепного служения. Эта странная зависимость вынуждает женщину спешить на выручку своему избраннику, который всем и каждому делает гадости, а хуже всех обходится именно с ней самой, и тем не менее она не задумываясь произносит спасительные слова: «Я не оставлю вас в беде, Бен».

– Благодарю вас… – пролепетал растроганный Пенкрофт и тотчас же осекся: ведь он даже не знает, как зовут эту великодушную женщину.

Ожидавшая на привокзальной площади двуколка доставила их к небольшому коттеджу на окраине города. В пропахшем лавандой старом доме Пенкрофта встретила массивная мебель в стиле барокко, скрипучие деревянные лестницы, облупившиеся гипсовые скульптуры, семейные портреты и траченные молью гардины. В этих стенах несколько поколений людей появлялись на свет, взрослели, женились и выходили замуж, отсюда же их выносили ногами вперед. Их жизнь со всеми ее треволнениями, радостями и горестями насквозь пропитала обстановку, обломала, обмяла, обтрепала старинные вещи, приспосабливая их к себе.

Женщина ввела гостя в комнату на втором этаже. За ними захлопнулась дверь.

– Здесь жил Эрвин… – многозначительно шепнула хозяйка. – Это комната вашего Эрвина… Взгляните, какой он был.

На стене красовался портрет молодого человека. Симпатичный белобрысый паренек сиял беззаботной улыбкой, а внизу виднелась подпись чернилами:

«Хильдегард… если она еще помнит нашу прогулку, когда трижды прокричала каждая птица, а индейцы сиу опрокинули по кружке пива!

Все ясно – условный язык посвященных. Жизнь Бенджамина Вальтера – особое царство, где люди пользуются определенным набором слов. Человеку стороннему этого не понять. Но сам Пенкрофт прекрасно помнит, как однажды подарил Мэг фотографию с посвящением:

«Тетушка Морковка! Младенцу стружки без надобности… Но ежели нам доведется еще раз совершить экскурсию на Северный полюс, заскочим к эскимосам на ужин!

У этих, на первый взгляд дурацких, посланий есть нормальный человеческий смысл. Здесь каждое слово соответствует определенному событию, здесь таятся любовь, общие воспоминания, фривольные намеки, невинные заигрывания и многое другое.

Семья – это замкнутая малая страна, не ведающая политики и войн, граждане которой в совершенстве владеют языком, недоступным чужаку. Пусть хоть кто-нибудь из нас, положа руку на извлеченную из недр комода или письменного стола старинную шкатулку, поклянется, что там не найти фотографии со столь же загадочной надписью!

Пенкрофт, во всяком случае, узнал, что его благодетельницу, этого ангела во плоти, зовут Хильдегард.

Знать имя женщины не столь уж и необходимо. Роман под таким названием написал Крокер, а что Вальтер Скотт не написал ничего подобного – это прямо-таки сущее чудо.

Женщина с мечтательной улыбкой достала из шкафа штопор и протянула Пенкрофту.

– Он до сих пор цел… – Глаза ее заволокло слезами.

– Кто бы мог подумать! – изумился свежеиспеченный Бенджамин, и оба застыли перед реликвией. Дама уронила голову ему на плечо и разразилась рыданиями.

– Хильдегард… – Бенджамин в знак утешения похлопал ее по плечу.

– Думаете, всему виной она? Но разве вы не знаете, что эта недостойная особа вышла замуж за младшего Бернса?

– А если она его любила? – занервничал Вальтер.

Женщина побледнела и оттолкнула его.

– И вы говорите это мне! Ведь это вы отправились в странствия, позабыв о нас! Эта дрянь спуталась с Бернсом, они были заодно! Теперь это ясно, как дважды два.

– Возможно, возможно… – нервно отозвался Пенкрофт. От уймы непонятных сведений голова шла кругом. – Однако, если люди любят друг друга…

– Это еще недостаточная причина, чтобы… Ах, да что тут говорить! Лучше сыграйте что-нибудь! – Она достала с полки черный футляр. – Я знаю, скрипка всегда действовала на вас умиротворяюще.

Здесь дама, имени которой он по-прежнему не знал, ошибалась. Один вид скрипки вызывал у него нервный тик.

– Я перестал играть с тех пор, как у меня появился этот шрам на лбу, – брякнул он первое пришедшее на ум.

– Но ведь он у вас от рождения!

– Да, но его пришлось оперировать снова… и вообще… скажите… э-э…

– Называйте меня просто Банни.

– Банни! – вскричал он, радуясь, что наконец-то узнал заветное имя. Однако Дама, превратно истолковав его пылкость, вновь бросилась ему на шею. После чего залилась слезами и вновь с тоской уставилась на штопор.

– Бен… с Марфой беда! – пожаловалась она. – Папа не знал о том, что я вам дала… Срок векселя истек, а вы не вернули, как мы договаривались… Возможно, все уплывет в чужие руки. Имение пришлось продать. Покуда мой несчастный супруг был жив, я тянула, как могла… Вы ведь знаете, какой был Арнольд… – Она печально потупилась.

– Что корка хлеба для голодающего…

– Вот уж этого о нем не скажешь. Бывало, ты с голоду хоть ноги протяни, а ему и горя мало.

– Это я и имел в виду. Одним хлебом сыт не будешь.

– Но в денежных делах был дока. Мне, в одиночку, брошенной на произвол судьбы, хозяйство не потянуть…

Итак, загадка «Марфы» разрешилась: это название поместья. А «Пробатбикол» – может, так называется их дом? Странное название, но каких чудес на свете не бывает! Не будем спешить, в конце концов все само собой выяснится.

– Эта комната будет вашей, Бенджамин. Спите спокойно! Кстати, можете использовать ее как рабочий кабинет и приступить к практике зубного техника.

– Нет, с этим покончено! На скрипке больше не играю и протезированием не занимаюсь!

– А ведь ваша бормашина и кое-какие инструменты сохранились. Мотор, правда, не уцелел, но… Бенджамин, если для начала вам понадобится небольшая ссуда, вы знаете, на кого можете рассчитывать.

Пенкрофт покраснел от стыда за Бенджамина и повнимательнее пригляделся к Банни. Потрепанная жизнью, немало пережившая, не первой молодости, но… женщина до мозга костей. Эта, не скупясь ни на чувства, ни на убогие сбережения, готова пожертвовать последним; она смирилась со своей участью жить ради других. С нее станется справить мотор для бормашины, чтобы снова поставить на ноги потасканного бабника, изовравшегося афериста, пусть даже сама она разорится от непосильных расходов. Ведь она и все ее семейство до сих пор не оправились от прежних эскапад Бенджамина, однако Банни помогает ее незыблемая убежденность в том, что именно таков порядок вещей, а по-другому и быть не может.

– Нет-нет, благодарю… я давно уже не трудился на этом поприще.

– Но ведь вы писали, что приступили к работе.

– Разве?… Да, но в Гондурасе не пользуются моторами…

– Как же вы тогда обходились?

– Холодной резкой по металлу, – ляпнул Пенкрофт. – Это, знаете ли, новый метод. Прогрессивный способ… А теперь я хотел бы прилечь, если вы не возражаете.

Судя по всему, он наговорил лишнего. Женщина, чуть отступив, в упор разглядывала его. Пенкрофт растерялся.

– Странно… – в смятении произнесла наконец Банни. – Прежде у вас было заведено на прощание крепко взять меня за плечо, встряхнуть и сказать: «Все о'кей, Банни, выше голову!..» А сейчас вы почему-то этого не сделали.

– Позабыл… Старость не радость! – Он улыбнулся и схватил свою благодетельницу за плечо. – Все о'кей!

Женщина оттолкнула его руку, словно ужаленная.

– Вы не Бенджамин Вальтер! – решительно вскричала она.

Произошло простое и все же вечно прекрасное чудо жизни: по прошествии десяти с лишним лет женщина по первому же привычному прикосновению безошибочно определяет, что это не Он взял ее за плечо. Здесь не требуется свидетельство о рождении или удостоверение личности – достаточно инстинктивной подсказки чувств. Нет двух одинаковых касаний, как не существует двух одинаковых отпечатков пальцев. Запираться бесполезно, тут может спасти только чистосердечное признание.