Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди

В воскресение дяде приносили почту домой, и мы подсунули наше письмо в его корреспонденцию. Думали: он прочтет, рассмеется — и все мы повеселимся. Но вышло не так.

Прочтя письмо, он набрал номер своего заместителя Александра Ильича Попова и грозным голосом спросил:

— Сколько зайцев мы сдали в этом году?

Тот, очевидно, сказал, что ни одного.

— Почему? Доколе будет продолжаться бардак, твою мать. Зайцев мало, что ли? Я еду на машине, а они так и шныряют. Сам сегодня возьмешь винтовку и начнешь отстреливать.

И снова крики и мат. Мы с братом притихли и решили не признаваться.

А зайцы?

Дядя Боря вспомнил о них через год и снова дал нагоняй своему заму.

К дяде часто заезжал его старый знакомый Василий Фомич, офицер КГБ, милый тихий человек. Работал он в самом Кремле. Он пробовал продукты, которые шли на стол руководству страны. Сталин тогда еще был жив.

В биографии у него был серьезный пробел: у него не было среднего образования, и поэтому он учился в школе рабочей молодежи. Труднее всего ему давалась математика. Когда было особенно тяжко, он звонил мне по телефону и просил решить какую-нибудь задачу. И я терпеливо помогал.

Потом однажды он мне позвонил и сказал, что хочет со мной встретиться.

Встретились у памятника Грибоедову.

— Я только что получил аттестат зрелости, — радостно сообщил он. — И хочу тебя отблагодарить.

И он протянул мне килограммовую банку черной икры.

— Украл, — простодушно объяснил Василий Фомич.

Новый год мы обычно отмечали втроем — я, Геннадий и Леон Кукулян, одноклассник Геннадия.

Но в 1952 году Леон поступил в школу-студию МХАТ, и его явно тянуло встретить Новый год со своими однокурсниками:

— Очень талантливые ребята, с ними интересно.

Но была маленькая проблема. Дело в том, что 1 января у Леона день рождения, и мы обычно отмечали эту дату вместе с Новым годом. Особо со днем рождения мы не усердствовали, ибо и я, и Геннадий догадывались, что дату эту его экзальтированная маменька подтянула на пару месяцев, чтобы он не попал в армию.

31 декабря утром мы с братом сидели в Успенском. Леон нам позвонил и сказал, что все-таки решил справлять со студентами.

В это время к дяде зачем-то приехал Б. Н. Ливанов. Услышав, что мы уговариваем Леона встречать с нами, он распорядился:

— Дайте мне трубку.

Мы дали.

— Здравствуй, Леон. Это Ливанов.

Леон нам потом признался, что обалдел. Голос он узнал: не узнать голос Ливанова было невозможно.

— Новый год надо встречать с друзьями, — увещевал Ливанов, — ты актер и не можешь оставлять друзей ради студенческой компании. Я тебя прошу.

Честно говоря, великий актер был уже на приличном взводе и говорил пылко.

Потом пришел дядя, и Борис Николаевич прошел к нему в кабинет.

Леон появился через пару часов.

— Где Ливанов?

Тот уж два часа как уехал.

Мы смилостивились и отпустили Леона к однокурсникам. Он оказался прав: сокурсники у него были талантливые. На одном курсе с ним учились в будущем известные актеры Е. Евстигнеев, Т. Доронина, О. Басилашвили, М. Казаков.

По иронии судьбы, в армию Леон все-таки попал и уже более полувека служит в театре Советской армии. Он поныне жив и здравствует. Несколько лет назад получил звание Народного артиста РСФСР.

Часто бывал у нас в Успенском отчим Леона живописец Николай Жуков. Сейчас его не помнят, но в те годы он был художником официальным и посему известным. Он рисовал юного Ленина, иллюстрировал «Повесть о настоящем человеке», дважды получал Ленинскую премию.

Однажды мы трое: я, Геннадий и он — вышли из дома. Мы с братом полюбовались пейзажем, а потом принялись дурачиться, наивно полагая, что юмор художник оценит.

— Все хорошо, — говорил я, — но по краям неба надо добавить немного сиреневого и березки переставить в центр.

— Я не согласен, — возражал Геннадий. — Надо подвинуть лес и реке добавить синевы.

К нашему удивлению, Жуков не только не понял нашего юмора, но и обиделся. Обиделся настолько, что пожаловался потом дяде.

Однажды тетя Клава попросила его нарисовать портрет жены Геннадия. Он долго отказывался, потом нарисовал. Не знаю, какое у него было видение (уж не знаю, где ставить ударение в этом слове), но он изобразил нечто, настолько не похожее на Наташу, что даже тетя Клава, всегда решительно пресекавшая нашу критику художника, вынуждена была признать:

— Наверное, у него было плохое настроение.

Лет через десять, когда я был деканом Центральной комсомольской школы, он мне позвонил и попросил устроить его племянницу переводчицей.

Я согласился и рассказал, чем она будет заниматься: синхронный перевод и поездки с африканцами в больницы.

Жуков сухо меня поблагодарил.

— Пусть она заезжает, — закончил я разговор.

Племянница не заехала.

Однажды мы с Геннадием были в одной компании. Тогда шел матч на первенство мира по шахматам между Фишером и Спасским. Присутствующие недоумевали, почему Фишер так легко выигрывает.

В спорах Геннадий участия не принимал, хотя считался специалистом: у него был первый разряд по шахматам. Наконец кто-то обратился к нему:

— Каково ваше мнение, почему выигрывает Фишер? Есть ли этому объяснение?

— Просто в шахматы Фишер играет лучше, чем Спасский, — спокойно ответил Геннадий.

В 1956 году зимние каникулы в академии не совпали со студенческими, и я оказался единственным молодым бездельником на все дачные поселки в районе Успенского. В это время в Молоденово отдыхал после инфаркта сосед по даче тестя брата Владимир Семенов, заместитель министра МИДа, бывший Верховный комиссар в Германии после войны. Ему прописали пешие прогулки, а один он ходить боялся. Дядя заставил меня его сопровождать. Семенов очень хотел, чтобы я заходил за ним как можно чаще, и поэтому каждую нашу прогулку рассказывал интересные вещи. Время тогда было такое, что особенно о секретах не волновались.

Он рассказал мне о том, что в начале 1945 года в Стокгольме советский посол Александра Коллонтай вела переговоры со специальным представителем Геббельса об условиях сепаратного мира с Германией. Он назвал мне фамилию представителя Геббельса, но я ее забыл. А вы говорите: Штирлиц…

В Москве открылась американская выставка. Геннадия интересовали книги по фотосинтезу. Одна книга ему очень понравилась, и он ее… украл.

При выходе из американского павильона его остановили люди в штатском и повели в отделение милиции.

Там он начал доказывать, что эта книга нужна ему для работы, и это было правдой.

Через полчаса явился какой-то человек и попросил Геннадия показать пропуск из НИИ, где тот работал. Человек внимательно изучил пропуск, потом спросил:

— Вам еще какие-нибудь книги нужны?

— Нет, — ответил брат.

— Если нужны, скажите. Мы вам поможем.

Другой мой дядюшка — дядя Дима — был внешне очень похож на Михаила Жарова. Несмотря на вполне серьезную должность, — а работал он главным хирургом Горьковской области — шутником он был неисправимым.

Однажды в два часа ночи решил он поехать ко мне домой. Помнил, что у нас квартира на первом этаже восьмиэтажного дома, когда входишь справа — первая. А какой дом — не помнил.

И он начал обходить соседние дома. Везде звонил в квартиру на первом этаже. Когда разъяренные хозяева открывали, и он убеждался, что мы там не живем, извинялся:

— Извините, на съемках задержался.

Ему верили и прощали.

Нас он нашел почти в три ночи.

Однажды дядя Дима отправился в погреб за капустой. У тети Клавы там стояла большая кадушка с нашинкованной капустой.

Дядюшка не рассчитал (а был он с хорошего перепоя) и упал головой в кадушку.

Когда он вернулся в дом, его новая пыжиковая шапка была вся в капусте.

В этот день он должен был присутствовать на семинаре в 1-м Московском медицинском институте.

Вечером он рассказывал:

— Разделся я в вестибюле. Потом мы перебегали из одного корпуса в другой, и я не одевался. К вечеру прохожу мимо вестибюля, где утром раздевался, и слышу, как две тети говорят:

— Пусть этот мерзавец только появится, я ему все выскажу.

— Да, — сокрушалась другая. — Ты бы эту шапку на улицу выкинула проветрить.

— Да выкидывала, но что проку! Так воняет, что перед людьми извиняться приходится.

Дядя понял, что брать эту шапку при них не стоит. Он взял пальто и, дождавшись, когда они куда-то отлучились, схватил свою шапку — и бежать.