Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди

Тогда с четверкой по литературе не давали даже серебряную медаль.

— Попробуй сдать сочинение мне, чтобы я смог прочитать его первым.

Я написал сочинение и ждал, когда Григорий Петрович останется один. Но напрасно. Его постоянно окружала пара моих недоброжелателей. Я понял, что ничего у меня не получится, и уже готовился отнести сочинение комиссии.

И тут произошло нечто еще более ужасное. В зал вошла та самая дама из горкома, которая была недовольна моим выступлением. Она меня сразу узнала:

— А, это ты. Посмотрим, что ты написал.

В голосе ее звучал металл.

Я понял, что ждать бессмысленно, и сдал сочинение.

Через полчаса вышел Григорий Петрович и сказал:

— Она написала на твоем сочинении: «Великолепная работа. Молодец. Отлично».

Мне, правда, потом устроили маленькую гадость по математике, но дать мне медаль им все-таки пришлось — серебряную.

Прошло много лет, и я начал догадываться, что визит этой дамы на экзамен случайным не был. Кого-то я должен благодарить.

Умер Сталин. Мы, ребята, десятиклассники, человек десять, решили пробиться в Колонный зал, где был выставлен гроб.

Нам удалось добраться до площади Дзержинского, и там нас арестовали. Всех переписали и отвели в подвал. Через двадцать минут в подвал спускается солдат, вызывает одного меня и отводит в патрульную комнату.

В комнате сидит офицер, как бы теперь сказали — кавказской наружности. Он спрашивает меня по-армянски, говорю ли я по-армянски. Я отвечаю:

— Нет.

Он спрашивает:

— Почему?

Я объясняю:

— Рано умер отец, а мать — не армянка.

— Не армянка, — он покачал головой.

Потом немного подумал и успокоил:

— Ты не расстраивайся. Она, может быть, тоже хороший человек.

Он меня отпустил. Как я ни просил его отпустить других ребят, он не соглашался. На прощание он произнес фразу, которая тогда меня удивила:

— Армянину здесь делать нечего. Подумаешь, умер грузин. Дай мне слово, что пойдешь домой.

Слово я дал, но домой не пошел.

В Колонный зал я все-таки попал. В толпе познакомился с девчонкой лет десяти. Потом в разграбленном продуктовом магазине нашел луковицу, разрезал, сунул девчонке под нос и, держа ее за руку, прошел через все кордоны. Солдатам говорил: мы с сестрой живем вот в том доме, пропустите нас. Вид зареванной девчушки действовал безотказно. Нас пропустили до Пушкинской улицы. Кстати, девчонка там и жила.

А дальше медленное передвижение к Колонному залу. В десять часов вечера я проник в Колонный зал. Голодный и усталый, я сначала не увидел гроб, а когда увидел, Сталина не узнал: очень уж большие усы. Я повернулся к мужику, который шел сзади меня:

— Это не Сталин. Это Буденный.

— Сам ты Буденный, — ответил он. Потом сказал: — А и правда, на Буденного похож.

Придя домой, я проспал почти целые сутки.

— Это хорошо, что ты в Колонный зал попал, — позже сказал мне учитель литературы Григорий Петрович Березкин. — Одной из тем выпускного сочинения обязательно будет что-нибудь, связанное со Сталиным. Ты и опишешь, как ходил к его гробу.

Но он ошибся. К концу мая ветры перемен достигли Министерства просвещения. Ни в одной теме Сталин упомянут не был.

Я попал в литературное объединение при Московском доме пионеров, когда учился в седьмом классе. Еще недавно это объединение возглавлял уже ставший к тому времени известным писателем Юрий Трифонов. В то время — а шел 1949 год — объединение находилось на распутье. Неформальными лидерами одной из групп были Борис Слуцкий (однофамилец поэта) и его друзья Владик Фурман и Сусанна Печура. Им было по 18–19 лет. Борис учился в десятом классе, Сусанна — в девятом, Владик — на первом курсе мединститута. Мы, салаги, семиклассники, естественно, смотрели им в рот.

Мы собирались в квартире Бориса на Моховой и занимались не литературой, а… изучением диалектического материализма. У Бориса были книги Бухарина и какие-то записки. Мой друг тех времен, будущий прозаик Володя Амлинский, в девяностые годы написал в «Юности» об этих ребятах.

В 51-м году всю троицу арестовали. Позже Володя Амлинский напишет в «Юности»: «Даже для тех лет приговор был слишком суровым. Бориса и Владика расстреляли».

Уже после смерти Сталина Володя встретил вышедшую из тюрьмы Сусанну, и та ему рассказала, что на последней встрече Борис ей сказал: «Ты должна выжить, чтобы рассказать о нас. Ты полька, у тебя есть надежда когда-нибудь уехать из этой страны». И еще она сказала: «Было очень трудно, но никого из вас мы не выдали».

Володя хотел написать о них более подробно, но не успел. Умер он очень рано.

Сусанну я видел по телевизору, уже живя в Вашингтоне. Она давала интервью корреспонденту на Красной площади во время провала путча. Потом я увидел ее имя в списках активистов «мемориала». Я написал ей. Она мне не ответила, а вскоре умерла.

14.2. Как мне дороги подмосковные вечера

Летние каникулы я проводил на даче в Малаховке.

Однажды мы с ребятами пошли в соседнюю деревню играть в футбол. Играли до пяти голов. Мы выигрывали, и атмосфера вокруг нас накалялась. Счет был уже 4:0, и после пятого гола нас явно намеревались серьезно проучить. Подошли какие-то здоровые парни, у некоторых в руках были палки.

Я стоял на воротах и думал, не пропустить ли мне парочку мячей.

Вдруг Юра Веденский забивает пятый гол, начинает победно размахивать руками и обзывать местных нехорошими словами.

Я сначала подумал, не сошел ли он с ума, а потом понял. Нам на помощь пришел Женя Адамов, он был моложе нас и в команде не играл. Как только он сообразил, что местные хотят с нами расправиться, ушел домой и вернулся… с двумя свирепыми овчарками.

Увидев собак, местные стали спешно ретироваться — сначала шагом, а потом, когда овчарки оказались совсем рядом, бегом.

Жене Адамову я благодарен до сих пор. Когда он стал министром атомной промышленности и был арестован в Швейцарии, я послал ему телеграмму сочувствия.

Женя в Швейцарии держался прекрасно. Оказавшись в камере без литературы, он попросил русского консула принести ему книг. Когда ему принесли несколько «женских романов», он отказался. Лучше ничего, чем это.

Я тоже не поклонник подобной литературы. Когда жена просила меня купить ей книги, я звонил в магазин в Нью-Йорке и заказывал килограмм Устиновой и полкило Вильмонт, чем несказанно веселил продавщиц.

Летом в той же Малаховке будущий поэт Н. Олев, тогда еще четырнадцатилетний Нолик, появился в синяком под глазом.

— Познакомился с девчонкой, пошел провожать. А там парни…

Мы решили отомстить и направились в тот район, где наш товарищ подвергся нападению.

Идем. Вдруг навстречу нам девица, очень неказистая внешне.

И тут Ноль нам говорит, что именно из-за нее его вчера избили. Осмотрев девицу, мы были единодушны:

— Правильно сделали, что избили, — и пошли домой.

За все лето отец приезжал на дачу от силы раза два.

Помню, однажды мы с ним пошли на станцию и зашли в какую-то закусочную. Там он обратил внимание на объявление «Сыропы» и вежливо поинтересовался у продавщицы, нет ли у них сиропов на кипяченой воде. Та не поняла. Он объяснил:

— У вас написано: «Сыропы», стало быть, они на сырой воде, а это очень опасно, потому что сейчас начинается эпидемия страшного желудочного заболевания.

Продавщица побежала за заведующим. Явился солидный пожилой человек с лысиной и в пенсне. Он сразу понял, в чем дело, и сказал:

— Мы все сиропы прокипятили, просто осталась старая надпись.

Потом он о чем-то говорил с отцом. Продавщица смотрела на них с открытым ртом. Через пару минут заведующий пригласил нас в служебное помещение и вытащил бутылку коньяка.

Приходя со мной на станцию, отец обязательно посещал какое-нибудь питейное заведение. Однажды он заказал себе водку (был за ним такой грех) и мне лимонад. В это время проходила электричка. Отец мечтательно произнес:

— А ведь кто-нибудь в этой электричке мог увидеть меня со стаканом. И завтра начнут говорить: «Видели мы вчера на каком-то полустанке Аграняна. В рубищах. Глушил водку стаканами».

— И что ты ответишь? — спросил я.

— Ничего. Не все же удовольствия мне. Мне было приятно пить, а им будет приятно болтать про то, как я пью.

После смерти отца и деда мы оказались в тяжелом материальном положении. Мать, к тому времени оставившая сцену, начала преподавать танцы, а бабушка устроилась продавщицей в рыбный отдел гастронома. Ей уже было за шестьдесят, но была она крепкой и сильной. Водку пила вместе с грузчиками. Пользовалась всеобщим уважением: Раиса Ивановна — свой человек.