Андрей Ангелов - Безумные сказки Андрея Ангелова

— Алё, — весело проворковала трубка. — Я смотрю «Новости», такой магнитной бури наш город не знал 500 лет. Представляешь!..

Я слабо себе это представлял, но верил Любе.

— Как твои дела? — спросила она.

— Лучше не бывает, — я силился унять нервную дрожь.

— Поздравляю.

— Спасибо. Давай, увидимся завтра?

— Когда?

— Вечером. В семь.

— Хорошо. А куда мы пойдем?

— Ты любишь театр?

— Да, очень.

— Тогда мы пойдем в театр.

Вечером следующего дня мы с Любой встретились в «Доме кино», где давали модную антрепризу по Достоевскому. Время до начала спектакля скоротали в буфете за чашечкой кофе и обсуждением магнитной бури, что вчера накрыла наш город. Потом кратко обсудили неурожай кактусов в Костроме, нашествие саранчи на южные районы Антарктиды и волну миграции тюленей из трущоб Караганды в элитные кварталы Каракумов. Мы также хотели посудачить о высадке марсиан, о пришествии Антихриста и о приступах шизофрении. Но не успели, прозвенел звонок.

Оказавшись в полумраке зрительного зала, я смог на какое-то время отдаться сам себе, и уткнулся невидящим взглядом в бедные декорации, на фоне которых трудились изуродованные гримом артисты. Я мысленно зарылся в ворох проблем, вызванных предложением мудрейшего Виктора Николаевича. В какой-то момент в голове воскрес утренний разговор с Семёном, состоявшийся в его конторе.

…Сцена и зрительный зал уступили место убогой комнатушке для допросов, где сквозь маленькое зарешеченное оконце еле-еле пробивается дневной бледный свет. Там, за деревянным столом с выдвижными ящиками (такое барахло стыдно даже выбрасывать на помойку), на стуле с тонкими металлическими ножками (вероятно позаимствованном из школьной столовки семидесятых годов) — размещался угрюмый и озадаченный я, а напротив печально дымил окурком роденовский мыслитель в исполнении моего бывшего одноклассника.

— Думаю, что наружки за тобой больше не будет. Это была разовая акция устрашения, — заключил он, выслушав мои воспоминания о вчерашнем дне. — Я подозревал, что такое может случиться. Только Миша здесь совершенно не причём. Ты попросил его познакомить тебя с Виктором Николаевичем. Он познакомил. Какие к нему вопросы? А Виктор Николаевич послушал тебя, почесал репу и подумал: «Чего он гонит? Какие проценты? Какие бонусы? Куплю-ка я его с потрохами и делу конец».

— А если не купит? — осторожно поинтересовался я.

Семён внимательно посмотрел мне в глаза и ответил:

— Для него ты мелкая сошка и бизнес твой не такой сладкий кусок, чтобы фигура его масштаба стала из-за него мараться. Это понятно. Беда в том, что такие люди, как он, всегда привыкли получать то, чего они хотят. Дальше делай выводы сам.

— Ты поможешь отделаться от него?

— Надеюсь, речь идет не о физическом устранении?

— Нет, конечно. За кого ты меня принимаешь?

— За растерянного человека, который считает, что его загнали в угол.

— Ты ошибаешься.

— Хотелось бы верить, — Семён обреченно вздохнул. — Ну что ж, будем готовиться к неприятностям.

Зрительный зал взорвался аплодисментами. Мы с Любой поддержали зал и вышли на улицу. По пути к автомобильной стоянке я пригласил Любу поужинать в ресторане. Она отрицательно покачала головой, решительно взяла меня под руку и заявила тоном, не терпящим возражений:

— Поужинаем у меня.

«Это что-то новенькое. Такого мы ещё не проходили», — мелькнула мысль.

Заглянув ей в глаза, я спросил с притворным сомнением в голосе:

— А ты умеешь готовить?

— Боишься, что отравлю? — она лукаво улыбнулась.

— Ты способна отравить Горемыку?

— Возможно.

От её ответа жуткий холодок напомнил о себе, а вместе с ним недавние подозрения вновь закрались в душу и, видимо, проступили на лице. Заметив мою растерянность, красавица рассмеялась так легко и задорно, что я мгновенно позабыл о них и рассмеялся вместе с ней.

По дороге Люба рассказала, что проживает с пятилетней дочкой, в крошечной двухкомнатной квартирке, на третьем этаже хрущёвской пятиэтажки, доставшейся ей по наследству от бабушки. Квартирка, конечно, не ахти, но она не унывает, а напротив, радуется тому, что имеет.

Было около одиннадцати часов, когда мы бесшумно, чтобы не разбудить спящего ребёнка, просочились в её скромное жилище и, тихонько хихикая, как заговорщики, оказались на тесной кухоньке. Там поджидал меня скромный, но и роскошный ужин: бутылка шампанского, жареная курятина, картофельное пюре, маринованные огурчики и грибочки собственного производства, фрукты и пара овощных салатов.

— Очень вкусно, — заметил я, отправляя в рот очередную порцию курятины. — В тебе пропадает кулинарный талант.

— У меня много талантов, и уверяю тебя — они не пропадают, — заявила Люба.

— Огласишь?

— Может быть, это сделаешь ты, а я буду загибать пальцы?

— Понимаю. Врожденная скромность и всякое такое…

— Раз, — Люба загнула указательный палец.

Я улыбнулся. Она пристально посмотрела на меня и сказала строгим голосом:

— Перестань.

— Что?

— Думать о работе.

— Ладно.

— Нет. Этот ответ меня не устраивает. Поступим иначе: сейчас я щёлкну пальцами, и ты перестанешь. Договорились?

— Хорошо. Давай попробуем.

— Смотри на мою руку.

Глядя мне в глаза, она громко щёлкнула большим и указательным пальцем и…

Мы шутили и смеялись. Моё внимание целиком было приковано к её лицу, от которого веяло чем-то светлым и добрым, а наши шутки и смех влетали в одно ухо и, минуя мозги, вылетали в другое. Впрочем, всё это не так уж и важно, а важно то, что в какой-то момент мы оказались на старом скрипучем диване. Я уже торжествовал, предвкушая незабываемые минуты, когда в самый ответственный момент дверь в комнату медленно отворилась, и на пороге возникло плачущее дитя. Поправляя смятую одежду, мы кинулись врассыпную, точно мелкие воришки, застигнутые врасплох на месте преступления.

— Что ты плачешь, маленькая? — ласково спросила Люба, подходя к дочери и беря её на руки.

— Я не хочу, чтобы ты с ним, — жалобно заскулила маленькая бестия.

— Почему? — спросила Люба, виновато глядя в мою сторону.

— Он — плохой дядя, — объяснило дитя.

— Нет, он не плохой, он… — попыталась заступиться Люба.

— Плохой, плохой, — дитя зарыдало ещё громче.

Я понял, что мне «пора».

— Не плачь, маленькая, — сказал я, обуваясь, — плохой дядя уходит.

— Облом, — прошептала Люба, убаюкивая дочку.

— Ничего, может быть в следующий раз, — я подобрал со стула смятый пиджак и отправился восвояси.

Следующий день я посвятил работе в офисе. Но, откровенно говоря, моё присутствие скорее вредило, чем приносило пользу. Потому что чем бы я не занимался, в голову постоянно лезли мысли о кареглазой красавице. Мало того, в каждом женском лице мерещилось её лицо, а в каждом женском голосе слышался её голос. Это было похоже на наваждение. Она как заноза прочно засела у меня в мозгах и не собиралась оттуда выбираться.

«Что это: любовь или колдовство?», — спрашивал я себя и тут же отвечал, следуя своей железобетонной логике. — «Да какая, к чёрту, любовь? Ты же непробиваемый лицемер, привыкший всё мерить деньгами. Значит колдовство. А колдовство — это та же болезнь, что-то типа свинки, ангины или… шизофрении! Стоп. Ни гони волну. Потерпи денёк-другой, и всё пройдёт».

Вернулся домой пораньше, заранее предупредив жену, чтобы приготовила ужин. Она сидела на кухне и хлестала «Мартини». Кроме полупустой бутылки и стакана на столе не было ничего.

— Где ужин? — равнодушно осведомился я, прекрасно понимая, что сейчас «начнется».

— Скотина, — сказала она вполне дружелюбно.

— А можно поподробнее? — с ехидной ухмылкой я уселся напротив и потянул к себе бутылку.

— Я нашла телефон твоей новой стервы, — торжественно объявила жена.

— Какой телефон? — я уже догадался о своем промахе.

— На салфетке, губной помадой.

— Ах, на салфетке. А как ты её нашла? Понимаю, случайно оставила свои сигареты в моём кармане?

— Да, представь себе.

Жена сделала большой глоток. У неё дрожали руки. Она всегда умела разыграть из себя разгневанную жертву супружеской измены. Эдакий Отелло в юбке. «Ладно, подыграю ей. Пусть выпустит пар», — подумал я и сказал:

— Продолжай.

— Я позвонила этой стерве и выложила всё, что о ней думаю.

— Ты всё правильно сделала.

Голос мой был пропитан издевкой, и «актриса» взорвалась, почти натурально.

— Заткнись, сволочь! — она замахнулась пустым стаканом.

— Если ты его в меня бросишь, — сказал я ледяным тоном, — то обещаю, что эту бутылку я разобью о твою голову.