Сергей Власов - Фестиваль
– Ну, теперь поверил? – спросил субъекта крайне довольный убедительными доводами шефа Махрюткин.
– Теперь – да. Это просто гипноз какой-то.
Дорогу лидеру МППР внезапно преградила сухощавая старушка с клюкой.
– Здравствуй, Казимир, – сказала она вполне мирно. – Я тебя долго искала. Дело в том, что я – твоя родная тетя.
Златопольский опешил.
– Это провокация спецслужб! – закричал вождь и тут же юркнул за спины своих помощников.
– Она сумасшедшая, – загудел Махрюткин.
– Ее необходимо срочно изолировать, – поддержал его Финаков и зачем-то стал искать по карманам ключ от наручников.
Юноши из молодежной организации мануал-партократов, подхватив старушку на плечи, потащили ее в сторону Калининского проспекта.
– Вот она была – и нету… – нежно пропел Финаков.
…Поистине сегодня в МППР был песенный день.
Возвратившись в офис, Казимир Карлович с удовлетворением констатировал, «что можно снимать». Пока ему на лицо накладывали тон, он, сидя в кресле и уставившись по просьбе гримера в одну точку, таким странным образом общался с Иваном Григорьевичем Райляном:
– Иван Григорьевич, вот вы – функционер. А к какой социальной прослойке себя относите?
Ваня такого вопроса не ожидал, а потому ответил с перепугу, не думая:
– К творческой интеллигенции.
Карлович оживился:
– Не может быть!
Стоящий тут же Махрюткин моментально дал оценку услышанному:
Средние люди, достигнув административных высот, становятся еще более усердными и сплачиваются в какие-нибудь группы себе подобных.
Творческая интеллигенция – одна из них.
– Отчасти, – согласился Райлян, с раздражением подумав: «Какого хрена привязались, суки…»
Полковник Леонид Геннадьевич Сопылов читал в своей жизни много книг, но только по одному разу. Перечитывать их, по его мнению, не имело никакого смысла, так как после что одноразового прочтения, что после повторного содержание книг он абсолютно не помнил. Ни сюжета, ни героев. Часто на следующий день он уже не мог назвать фамилию автора внимательно прочитанной, часто с карандашом, книги. И только один роман, поразивший его в самое сердце еще в ранней юности, он еженедельно мусолил мозолистыми пальцами. Это был роман Чарльза Диккенса «Пикквикский клуб». Ну, а одного из его главных героев – слугу сэра Пикквика, Сэма Уэллера – полковник Сопылов просто обожал. Отличительным качеством Сэма была способность на многочисленные события реагировать присказками, начинающимися с выражения: «Как сказал…»
Сопылов тренировался много лет, в основном на допросах граждан, и наконец достиг в данных словесных упражнениях «а-ля Сэм Уэллер» приличных результатов. Во всяком случае, в 5-м управлении КГБ по охране конституционного строя, где он раньше служил, Геннадьевича называли не иначе как «юморист» и считали хорошим парнем и отменным весельчаком.
Именно ему сегодня выпало счастье разыграть на пару со Златопольским первую сцену будущего грандиозного фильма. Роль Сопылову досталась, что и говорить, отвратительная – уголовного авторитета. Но он не отчаивался, зная по опыту своей службы, что играть или быть негодяем – проще простого.
– Киноактер – не художник, а художественный объект, – сказал Карлович, появляясь на съемочной площадке в форме капитана милиции. – Есть такое утверждение, но сегодня мы попытаемся его дезавуировать.
Канделябров скомандовал:
– Камера! Работаем!
Оператор дал отмашку актерам, и процесс начался.
Герой Златопольского капитан Жаров поднялся с дивана и почему-то вразвалку, по-матросски подошел к «криминальному авторитету».
– Я вас не боюсь! – сказал он по сценарию. – И плюю на вас!
Карлович немного переиграл, плюнув не понарошку, а на самом деле.
– Ничего – научится. Пооботрется и научится, – успокоил себя Канделябров.
Сопылов вытер с лица слюну и грозно предупредил по сценарию:
– Смотри – доплюешься.
– А чего мне бояться? Я завтра уплываю на теплоходе в Углич. Может, и не вернусь. – Последнюю фразу лидер МППР произнес с особым кайфом. Вероятно, эта позиция капитана Жарова была ему крайне близка.
– Стоп! Снято. Замечательно! – Режиссерский дебют Валерия Канделяброва наконец-то состоялся.
Глава двадцать девятая
– Встретились мы как-то с Ленькой Жванецким. Посидели, выпили. Я ему говорю: «Слушай, Степан…» А этот юморист – ну умора – любимец народа мне и говорит: «Я не Степан. Я этот… Семен». Я прикинул: «Секундочку, – говорю. – Ты, чувак, что-то путаешь. Какой ты, на хрен, Семен? В природе существует только один Жванецкий – Николай!» Он улыбнулся так… Губенки свои тонкие скривил. «А я и не Жванецкий вовсе, – парирует. – С чего это ты взял?» Я аж протрезвел наполовину от такой наглости. «Так, – говорю, – хорошо. Только скажи мне, пожалуйста, если ты не Жванецкий, почему ты мою водку тогда на халяву пьешь?» Он спокойно так отвечает: «Водка эта вовсе не твоя. Водка эта вон того мужика, который сейчас сюда идет. Он, когда в туалет отлучался, попросил ее – бутылку – покараулить». И действительно, тут какой-то мужик подходит. Бутылку пустую увидел – глаза таращит, молчит и ртом воздух ловит. Я мужика начал успокаивать. «Спокойно, – говорю, – мужик, водка – дело наживное. Зато вот он – Жванецкий, – и на Леньку показываю». Мужик сразу успокоился и спрашивает: «А почему не похож?» Я говорю: «Болеет». Мужик говорит: «Кто болеет?». Я говорю: «Какой ты тупой! Жванецкий болеет. Сейчас. А когда не болеет – то есть абсолютно здоров – они как близнецы похожи. С тем двойником, который по телевизору выступает. Вместо основного, настоящего. А настоящий – вон он, – и опять на Леньку показываю. – А когда мой, настоящий, выздоровеет, ты его от второстепенного, что по телевизору, никогда не отличишь. Как близнецы». Мужик подумал чуток, глаза еще больше вытаращил и говорит: «Ну, теперь все ясно. Так бы сразу и сказали. Только я спросить хочу. Если вот он – Жванецкий, – и на моего Леньку показывает, – тогда я – кто?» – «Ты, – объясняю, – мужик, на Лермонтова в анфас смахиваешь. В профиль – на Шифрина. А со спины – вылитый доктор Геббельс». Жванецкий, как про Геббельса услышал, допил свой стакан и говорит: «Да ну вас в болото. К едреней бабушке! Я лучше пойду». И ушел, мерзавец. А я с мужиком остался. Мы с ним выпили. Много. И под конец решили, что на самом деле он – Клара Новикова.
Иван Петрович Самокруткин, довольный, зааплодировал.
– Неплохо, Володя, неплохо. Времени, я вижу, вы там без меня не теряете.
Вот уже две недели главный режиссер молодежного театра находился в больнице. Анализы, процедуры, задушевные беседы с врачами, вплоть до главного. Как ему все это надоело. Сегодня Ивана Петровича в его отдельной палате навестили актеры во главе с Анастасией Бланманже, Владимиром Сушковым, Сергеем Безпальцевым и администратором Степанидой Маромой.
Степанида поведала главрежу последние новости: о том, что директор театра Иммануил Кац в его отсутствие вовсю плетет интриги, вплоть до увольнения неугодных, что в результате директорских гнусных происков Марина Дудина попала в дурдом, а в самом театре царит обстановка хаоса, безвластия и анархии, активизировалась оппозиция из числа прихвостней Каца…
– Не переживайте, друзья, выйду – я ему устрою. Думайте больше о творчестве. Мне очень понравился кусочек, прочитанный Володей Сушковым из нашего нового спектакля. Вот это для меня важно. А по поводу Иммануила… Как-то мы с Сергеем Петровичем Одиноковым мылись в Сандунах. И он рассказал мне такой анекдот. Приехал Войцех Ярузельский с частным визитом в Америку. Официально его никто не приглашал. Как частное лицо, его не мог не принять Президент США. И вот во время беседы Рональд Рейган ему и говорит: «Что мы все занимаемся какими-то пустыми разговорами о сокращении вооружений, о ликвидации ракет… Вот видишь – у меня на стене три кнопки? Нажму красную кнопку – и кранты Советскому Союзу, нажму синюю – и не станет никакого социалистического лагеря, нажму зеленую – и не будет никакой проблемы неприсоединившихся стран». Ярузельский внимательно слушает, а затем и говорит: «Вы знаете, господин Президент, у нас в Варшаве до войны жила некто пани Ковальска. Это была очень богатая женщина, и у нее в квартире было три унитаза: один золотой, один серебряный и один бронзовый. Но когда немцы вошли в Варшаву, то пани Ковальска обкакалась еще на лестничной клетке».
– Очень актуальный анекдот! – воскликнула Анастасия Бланманже. – Про нашего Каца – не в бровь, а в глаз.
– А с чего это вообще он начал мудрить? – улыбнулся Самокруткин. – Раньше за ним таких вещей не замечалось.
– А ему кто-то сказал, что вы совсем плохи, – подзадорила главрежа Степанида Маромой. – Вот он и решил за власть побороться. Его, между прочим, за подобные же вещи сначала из МХАТа, а потом и из Сатиры выгнали.
