Сергей Власов - Фестиваль
– Какой вы умный… – съязвила Наталья.
Мондратьев не угомонился:
– А вы знаете, девушки, чем жена держит мужа? Немка – властью, испанка – страстью, кубинка – пляской, полька – лаской, китаянка – лестью, мексиканка – местью, гвинейка – пением, грузинка – терпением, гречанка – красотой, армянка – полнотой, француженка – телом, американка – делом, итальянка – шиком, еврейка – криком, японка – грацией, русская – судом и парторганизацией.
– У нас парторганизацию давно отменили.
– Ну, я бы так категорично не говорил. Во-первых, на место коммунистической встало сразу несколько других партий, а во-вторых, неизвестно, как все еще повернется.
– Что вы имеете в виду?
– Есть одна неприличная шутка по поводу вашей реплики, но учитывая ваш высокий моральный облик, я ее говорить не буду.
– Сергей Львович, а вы не заметили такую тенденцию, что у вас все шутки неприличные?
– Ничего подобного.
– Есть, есть такое! – Наташа пошла в наступление. – А о женщинах вы судите только с позиции секса.
Мондратьев развеселился:
– Наташенька, не сердитесь, но по этому поводу я вам хочу сказать следующее. Раньше, бывало, мужчины предлагали женщинам поговорить, хотя на самом деле им хотелось заняться сексом, теперь они нередко чувствуют себя обязанными предложить заняться сексом, хотя на самом деле им просто хочется поговорить.
– Ну, по-моему, к вам это не относится.
– Девушки, что вы делаете из меня маньяка?
– А кто Галю довел до увольнения?
– Я здесь абсолютно ни при чем. Она сама меня заманила и, можно сказать, изнасиловала.
– Что-то по вам не похоже.
– А это потому, что я скрываю. Опыт-то огромный – сколько лет на сцене!
– Все-равно могли бы заступиться за девушку.
– За меня кто бы заступился.
Мондратьев закурил и, победно оглядев министерский кабинет, заторопился домой.
– Я – на метро. Кто со мной?
– Нам еще рано, Сергей Львович. Мы люди подневольные.
– Да ладно прибедняться, поехали.
– Берете всю ответственность за наш ранний уход на себя?
– Только частично, только частично.
– Ну, вот видите, нас уволят, а вы из кустов скажете, что знать ничего не знаете, ведать не ведаете.
– Ну и что, может, и скажу. Я вообще в последнее время превратился в крайне аморального типа.
– Это заметно. А жена вам ничего по этому поводу не говорит? – Тамара игриво, страстно облизнула губы.
Мондратьев, секунду подумав, грустно констатировал:
– Нет, она молчит. Она у меня глухонемая.
– Ну вот, и жену грязью облили. Какой вы, Сергей Львович, право…
Мондратьеву надоел разговор с неприступными на данный момент девицами, и, молча раскланявшись, он нырнул в дверной проход.
Глава двадцать седьмая
На заседании товарищеского суда, собравшегося для рассмотрения персонального дела Егора Даниловича Бесхребетного, – избившего, как известно, двух приятелей своей внучки, – находились его председатель с двумя заместителями, несколько активистов писательского профсоюза и небольшая группа зевак. Кое-кто из них действительно сочувствовал матерому прозаику, остальные же нервно потирали ручонки в предвкушении захватывающего зрелища.
– Вкатят сегодня мне эти суки по первое число, – сказал Бесхребетный, входя со своей немногочисленной свитой в здание Союза писателей.
– А может, пронесет… – посочувствовал соратник.
– Это потом пронесет, как от пургена. Ты что, забыл, как выглядят эти рожи? В любой стае законы – а у этих обезьян особенно – определяются четким пониманием критерия силы. У них сил больше, и мутузить они меня сегодня будут даже не в связи с каким-нибудь своим меркантильным интересом, а так – для развлечения. Наши писаки всегда ориентируются на «внешний знак». Знаешь, что это такое?
– Ну, так… Приблизительно.
– А это когда достаточно сообщить, что перед вами маршал, министр или кто-то похожий на них, как вступают в силу определенные установки восприятия. У меня на этом небольшом принципе построена половина всех написанных романов.
– А почему ты думаешь, что руководство Союза высказалось против тебя?
– А никто и не высказывался. Жополизы из товарищеского суда, профкома или парткома своим задним местом всегда чувствуют мнение начальства априори. Вот скажи мне: что из себя представляет многочисленный отряд писателей нашей страны?
Во всяком случае, не семью – основную ячейку нашего общества. Скорее – многоликий и разноречивый коллектив творческих людей.
– Творческих?
– Ну, творчески настроенных.
– Если бы коллектив, мой милый. Это клика!
Собеседник Бесхребетного нервно оглядел могучую фигуру прозаика и тихо согласился:
– Пожалуй, ты прав – такие загрызут в два счета.
Войдя в комнату, где за столом президиума уже сидели скромные вершители писательских судеб: председатель суда – облезлый литературный критик из толстого журнала и его помощницы – две замызганные дамочки непонятного возраста, одна из которых была сильно пьющая поэтесса, а вторая вообще неизвестно кто – то ли однополчанка одного из бывших членов Политбюро, то ли машинистка начальника первого отдела Союза, – Егор Данилович молча плюхнулся на деревянное сиденье и попросил разрешения закурить.
– Вы не в бардаке! – сразу расставив точки над «и», объяснил ему облезлый председатель.
– Привык, понимаешь, к барским замашкам, – подлила масла в огонь то ли машинистка, то ли однополчанка. – Посмотрите на него – каков наглец! Молодежь нашу замечательную калечить – ему как два пальца. Извините… А тут, понимаешь, – курить задумал. Это же форменное хулиганство!
Сидевший за спиной Бесхребетного «сочувствующий» Файбышенко хмыкнул и бросил куда-то в пустоту:
– Ох уж мне эти полковые жены крупных наших воевод…
Кто-то справа в ответ захихикал и попытался сурово пошутить:
– Полковые вдовы еще страшнее!
– Что ты… вы сказали? – грозно прорычала спившаяся поэтесса. – Да я тебе за такие слова…
«Кто-то», только что уточнивший разницу в статусе приближенных к военным женщин, спокойно встал со своего места и молча, нахально улыбаясь, вышел.
– Это что же делается? – вскипела поэтесса. – Это на кого этот гад руку поднимает? На передовой отряд… – Она уже поднялась было со своего места и хотела броситься наперерез уходящему «кто-то».
– Помолчите, пожалуйста, Аглая Бронеславовна, и сядьте на свое место! – жестко оборвал ее председатель суда.
Поэтесса сначала вяло отреагировала на реплику начальства, однако вскоре все-таки вернула свое грузное тело в исходное положение «позы пулеметчицы», бубня себе под нос: «Ничего не понимаю…»
А понимать тут, собственно, было нечего. Человек «кто-то» был официальным представителем Комитета государственной безопасности в Союзе писателей, и критик из центрального журнала по долгу службы это отлично знал. Теперь он сидел, задумавшись о том, считать ли мимолетное высказывание неизвестного мужчины официальной точкой зрения карательных органов по данному вопросу или же не стоит. В результате серьезный опыт старого интригана позволил ему всего за несколько секунд понять, как необходимо вести себя дальше. Фраза Евгения Шварца «Человека легче всего съесть, когда он болен или уехал отдыхать» была ему хорошо знакома, сколько раз она помогала критику принимать верные решения. Это была замечательная, удивительная, на редкость хорошая фраза.
Решив спустить дело на тормозах до лучших времен полного прояснения ситуации, председатель предоставил слово для выступления нескольким сочувствующим Бесхребетному писателям, после чего, слегка пожурив Егора Даниловича, предложил членам суда вынести прозаику общественное порицание и наконец под одобрительный гул аудитории объявил форум закрытым.
Бесхребетного даже ни о чем не спросили, не потребовали объяснить свой странный поступок, как будто вся страна много лет отлично знала о гнусных пристрастиях Егора Даниловича: ну бьет, калечит, мол, молодежь наш Егорушка – и хрен с ним, так держать…
– Парадокс какой-то, – сказал ничего не понявший Бесхребетный и тут же вспомнил чью-то мудрую мысль: «Жизнь чаще похожа на роман, чем все наши романы на жизнь».
По старой писательской традиции любое значительное событие в жизни каждого из пишущей братии – хорошее или плохое – следует отмечать.
Пригласив в ближайший ресторан нескольких своих приятелей из числа «сочувствующих», дабы спрыснуть с ними удовлетворение от принятого судом решения, Бесхребетный стал спускаться по широкой мраморной лестнице вниз. Здесь он увидел курящего Флюсова, бывшего уже в курсе последних событий, и весело сказал ему:
– Пойдем, Серега, махнем по рюмахе за мою победу над человеческой глупостью.
