Джером Джером - Мир сцены: Любопытные нравы и обычаи его жителей
В этих прежних ее мужьях нет ничего привлекательного. Что она могла в них найти и почему вышла за них замуж, это какая то загадка.
Авантюристка всегда великолепно одета. Откуда только она берет деньги на свои туалеты, это покрыто мраком неизвестности, потому что как она сама, так и ее свита, постоянно жалуются на то, что сидят «без гроша». Надо думать, что портнихи, которые на нее шьют, очень доверчивы. Авантюристка живуча как кошка, потому что она беспрестанно оживает. Вы никогда не можете сказать, в самом деле она умерла или нет.
Большинство людей умирает сразу — и делу конец, но авантюристка, попробовав умирать раз или два, входит во вкус и проделывает это еще несколько раз, так что, наконец, это делается у нее привычкой, она не может остановиться и страсть — умирать обращается у нее в какую то манию.
Но эта привычка весьма неудобна для друзей и мужей, потому что, благодаря ей, они всегда находятся в каком-то неопределенном положении. Услышав о смерти авантюристки, ее мужья приходят в восторг и сейчас же женятся на других, но лишь только начнется их медовый месяц, а она тут как тут живехонька и здоровехонька. Право, это очень досадно.
Будь мы на месте мужа сценической авантюристки, то, будучи хорошо знакомы с подобного рода женщиной, мы только тогда и поверили бы в ее смерть, если бы сами убили и похоронили ее; но даже и в этом случае не успокоились бы вполне до тех пор, пока с недельку, или около того, не посидели бы на ее могиле.
Ведь женщины этого сорта очень лукавы!
Но, впрочем, не одна только авантюристка воскресает несколько раз после того, как ее убьют.
То же самое проделывают на сцене и все остальные лица: в этом отношении на них никак нельзя положиться, что должно сильно огорчать убийцу.
А потом, когда подумаешь, сколько убийств могут выдержать некоторые из них, и затем, в следующем действии появиться с улыбкой, точно все это им нипочем, то, право, остается только развести руками. Их и закалывают, и застреливают, и сбрасывают в самые глубокие пропасти, — и что же? Оказывается, что это даже полезно им и подкрепляет их силы.
Что же касается молодого человека, который вернулся на родину для того, чтобы повидаться со своей возлюбленной, то вы прямо не можете убить его. Куда до него Ахиллесу! Ни природа, ни люди не располагают такими средствами, с помощью которых можно было бы убить этого человека.
Наука бессильна перед его неуязвимостью, она похожа в этом случае на новорожденного ребенка. Если вы неблагоразумны, то можете понапрасну тратить время на землетрясения, кораблекрушения, извержения вулканов, взрывы, несчастные случаи на железной дороге и тому подобное, но, пожалуйста, не воображайте, что ему повредят такие пустяки — ничуть не бывало!
В каждой пьесе могут быть убиты тысячи людей, но один человек всегда спасется, и человеком этим будет театральный jeune premier, который вернулся на родину для того, чтобы повидаться со своей возлюбленной.
Про него вечно говорят, что он умер, а на поверку выходит, что умер не он, а другой, который на него похож или надел его (этого молодого человека) шляпу. Кто бы ни погиб, он во всяком случае должен спастись.
— Если бы я в тот день был на своем посту, — объясняет он своей рыдающей матери, — то меня непременно взорвало бы на воздух, но Провидению, которое хранит всех хороших людей, угодно было, чтобы я лежал мертвецки пьяный в ресторане Блогга именно в то время, когда произошел взрыв и заменявший меня инженер, которому следовало уже уходить, погиб со всей командой.
— Ах, слава Богу, слава Богу, что так случилось! — восклицает набожная старушка, а комик ощущает при этом самую искреннюю радость, которая переполняет его сердце, и, чтобы излить свои чувства, он отводит в сторону свою молодую жену и осыпает ее самыми грубыми ругательствами. И в самом деле теперь нужно отказаться от всяких попыток убить этого молодого человека. Это не раз пытались сделать злодеи и всякого рода дурные люди, но до сих пор безуспешно. Чтобы уложить на месте одного этого человека было затрачено столько энергии и столько ума, что при правильном распределении всего этого можно было бы отправить на тот свет десять миллионов заурядных смертных. Грустно подумать, что были попусту истрачены такие громадные силы!
Этому молодому человеку, вернувшемуся на родину для того, чтобы повидаться со своей возлюбленной, не нужно было не только страховать свою жизнь, но даже покупать себе Tit-Bits'а. Для него подобная трата показалась бы совершенно излишней.
Но зато, с другой стороны, есть на сцене и такие хрупкие субъекты, сохранить жизнь которых бывает прямо невозможно.
Самым наглядным примером этого может служить неудобный муж. Медицина бессильна, — она не может спасти этого человека в последнем действии пьесы; мы даже сомневаемся, чтобы медицина, в настоящем фазисе ее развития, могла определить с точностью его болезнь и сказать, отчего он умирает. На вид он — крепкий и здоровый мужчина, никто не тронет его пальцем, а между тем, он вдруг, не говоря ни единого слова, сразу падает мертвым посреди сцены, — он всегда умирает посреди сцены. Другие люди предпочитают умирать в постели, но жители сцены всегда умирают на полу. Впрочем, и то сказать, у всякого свой вкус.
Да и самой авантюристке тоже ничего не стоит умереть. Мы думаем, что она делает это так проворно и ловко потому, что привыкла умирать. Ей не нужно ни продолжительной болезни, ни траты на доктора, и не нужно бывает нарушать заведенный порядок в доме. Она только раз обойдет вокруг сцены — вот и все.
Все негодяи умирают на сцене очень быстро. Хорошие люди проделывают это довольно долго; у них есть в гостиной диваны, на которых они могут умирать; они окружены плачущими родственниками, добрыми старичками-докторами, которые толкутся тут же и выкидывают разные штуки; они могут улыбаться и всем прощать. Дурные люди должны окончить все это приблизительно в десять секунд, включая сюда же и предсмертные речи и, к довершению всего, в полном костюме, что, надо полагать, очень неудобно. Дурных людей в пьесе убивает раскаяние. Они всегда раскаиваются и, раскаявшись, немедленно умирают. По-видимому, на сцене для человека нет ничего опаснее раскаяния. Конечно, мы можем посоветовать дурным людям на сцене только одно: «Никогда не раскаивайтесь! Если только вам дорога жизнь, то отнюдь не раскаивайтесь. Раскаяние повлечет за собой скоропостижную смерть!»
Но возвратимся к нашей авантюристке, — она вовсе не дурная женщина. В ней много хорошего. Это доказывается тем фактом, что незадолго до своей смерти она влюбляется в героя, а мы убеждены, что только действительно хорошая женщина, обладающая необыкновенным терпением и в высшей степени кроткая, может питать к этому несносному идиоту другое чувство, кроме желания побить его камнями.
Если бы не было героини, то сценическая авантюристка была бы еще лучше. Авантюристка всегда готова быть благородной и великодушной, то есть уйти со сцены и затем уже не возвращаться, но только что она захочет привести свое намерение в исполнение, как появляется героиня, которая обладает особенным даром в известные минуты приходить туда, где ей совсем не следует быть. И этим портит все дело. Ни одна сценическая авантюристка не может быть хорошей женщиной, если она должна входить в сношения с героиней. При виде героини в ее груди пробуждаются все дурные чувства.
Что касается этого, то тут мы ей вполне сочувствуем. Героиня действует на нас точно таким же образом.
В пользу авантюристки можно сказать многое. В ее речах, бесспорно, много сарказма и резкости, так что едва ли она способна усладить семейную жизнь, а затем, когда она разрядится, то на сцене остается очень мало места для других лиц, но, в общем, она несомненно привлекательна. Она очень бойкая особа и в ее словах много соли. Она очень жива. Она умеет обходиться без посторонней помощи и ей не нужно постоянно звать «Джоржа».
У нее нет сценического ребенка, а если даже он у нее когда-нибудь и был, то она его кому-нибудь подкинула, и если не было поблизости воды, чтобы утопить его, то, право, она поступила очень благоразумно. Она не подавляет вас своими прекрасными качествами.
Она вовсе не хочет быть «недотрогой» и не выражает желания, чтобы при ней «не говорили» того или другого. Когда ей признаются в любви, то это ее нисколько не шокирует и не оскорбляет. По-видимому, она даже и не обращает внимания на такие речи. Она не падает вечно в обморок, не плачет, не рыдает, не жалуется, не стонет, как это делают в пьесе добрые люди.
О, эти добрые люди в пьесе, какие они несчастные! А потом она — единственное лицо в пьесе, которое умеет держать в руках комика.
Нам кажется подчас, что если бы ей позволили только выйти замуж за героя и устроиться, то это было бы большим счастьем (для него). Может быть, она со временем и сделала бы из него человека.
