Владимир Шинкарёв - Максим и Фёдор
(Все смеются).
МОТИН: Все?
ПЕТР: Да, все.
(Всеобщий смех).
МОТИН(разводит руками с уважительной гримасой): Да, ето не для слабонервных…
ПЕТР: А чего ржать?
(Смех, было утихший, усиливается).
ПЕТР: Э!…
ЖИТОЙ: Ну, я так скажу; год не пей, а тут сам Бог велел! (разливает).
ПЕТР: Так что по-вашему хотел сказать Максим этой фразой? Перестаньте ржать, дослушайте! Он хотел сказать, что хотя я много раз, к примеру, видел кулак Максима, он может явиться совсем в другом качестве, да каждый раз и является. Так и каждый предмет в мире, каждое явление, сколь бы ни было оно привычно, должно приковывать наше внимание неослабно; ведь все может измениться, все меняется – а мы в плену догматизма. Это внимание ко всему и выражал Федор, так неотвязчиво на первый взгляд обращающий внимание на калабаху. Он вновь и вновь постигал ее.
(Пауза).
САМОЙЛОВ: Это, что называется, высосано из пальца.
ВОВИК: Нет, это все, конечно, интересно, но вряд ли Максим это имел ввиду, когда показывал кулак.
ВАСИЛИЙ: Каждому свое. То есть, каждый понимает, как ему дано.
МОТИН(зло): Ой! Ой! Ой!
ПЕТР: Да, но не в этом дело. Что значит, не имел в виду? Максим и Федор, конечно, все делают интуитивно…
МОТИН: Прошу, хватит!
ВОВИК: Нет, дай досказать-то!
ПЕТР: …но они тоже все-таки понимают, что делают. Вот другой случай. Я заметил, однажды, что Федор, отстояв очередь у ларька, пиво не берет, а отходит.
ЖИТОЙ(пораженный): Зачем?
ПЕТР: Вот я и спросил: зачем? Тем более, что потом Федор снова встает в очередь. И тогда Федор мне ответил: "Чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить его до конца."
(Ухмылки).
САМОЙЛОВ: Ну, это вообще идиотизм.
ЖИТОЙ: Я что-то не врубился. Давайте выпьем! (разливает).
ПЕТР: Ну, эту фразу – чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить до конца – я ему сам когда-то говорил. Известный принцип, восточный. В Китае, например, когда, строили даже императорский дворец, один угол оставляли не достроенным. Так и здесь. Федор, прямо говоря, человек не очень умный, не слишком большой – где ему исполнить этот принцип? Только так, на таком уровне. Он дает понять, что и в мелочах необходимы высокие принципы. Это самое трудное… Конечно, здесь оно выглядит юмористически, но этим тем более очевидно. Можно сказать, что он совсем неправильно этот принцип применил – одно дело не довести творение до конца, прервать где-то вблизи совершенства, а другое дело вообще его не начать, остановиться на подготовительном этапе, – стоянии в очереди. Этим он просто иронизирует надо мной, говорит, что не за всякий принцип и не всегда следует хвататься.
А еще это было сделано затем, чтобы посмотреть, как на это будут реагировать такие ослы, как вы, которые только ржать и умеют!
САМОЙЛОВ: Ну, брось, брось, чего ты разозлился…
МОТИН: А какого хрена выколпачиваться-то весь вечер? Может, хватит?
ВОВИК: Да что вы… Ладно…
ЖИТОЙ: Ребята, бросьте! Вовик, ты допьешь когда-нибудь?!
ВАСИЛИЙ: Вовик, тебе уже хватит, по-моему.
МОТИН: Эй, Самойлов! Пленка кончилась давно! Ставь на другую сторону.
САМОЙЛОВ: А что там?
ПЕТР: Эллингтон.
САМОЙЛОВ: А другое что-нибудь есть?
ВАСИЛИЙ: Да оставь Эллингтона, фиг с ним! (Мотину). Ну, как у тебя с работой?
МОТИН: Пошел ты в задницу со своей работой.
ВОВИК: Нет, а интересно это Федор…
ЖИТОЙ: Петр! Ты куда стопку дел? А, дай-ка, вон она у магнитофона.
(Самойлов ставит пленку на другую сторону и увеличивает громкость. Все вынуждены говорить повышенными голосами).
ПЕТР(как бы про себя): Вы не понимаете простой вещи. Как Шестов отлично сказал про это: человечество помешалось на идее разумного понимания. Вот Максим и Федор… Ну, между нами, люди глупые…
МОТИН(саркастически): Да, не может быть!
ПЕТР: …и ничуть не более необыкновенные, чем мы. Но как ни странно они выбрались из этого мира невыносимой обыденщины… Как бы с черного хода. И вот…
ВАСИЛИЙ: Петр, ты заткнись, пока не поздно.
САМОЙЛОВ: Вовик, передай там колбасу, если осталась.
ЖИТОЙ: Ну и колбаса сегодня. Я прямо не знаю, что такое. Ел бы да ел!
ВАСИЛИЙ: Сам ты, Петр, хоть и лотофаг, помешался на идее разумного понимания. Хреновый дзен-буддизм получается, его так размусолить можно.
ПЕТР: А ты попробуй объясни про Максима!
ВАСИЛИЙ: Ты, видно, просто пьян. А Максим и Федор – неизвестные герои, необъяснимые.
ЖИТОЙ: Мать честная! Да мы же еще портвейн не допили!!! Василий, у тебя еще бутылка оставалась!
ВАСИЛИЙ: Точно! Возьми там, в полиэтиленовом мешке.
САМОЙЛОВ: Петр, куда бы Вовика девать?
ПЕТР: Вон у меня под кроватью спальный мешок. Положи его у окна.
МОТИН: Еще бы тут не отрубиться, когда весь вечер тебе мозги дрочат про этих Максима и Федора. Я удивляюсь, как это мы все не отрубились. Если бы хоть путем рассказать мог, а то танки какие-то, коаны. А что такое "Моногатари"?
ЖИТОЙ: Э, ребята! Давайте выпьем, наконец, спокойно! (разливает).
САМОЙЛОВ: Во, тихо! Это Маккартни?
ПЕТР: Да, вроде.
САМОЙЛОВ: Тихо! Давай послушаем. (Прослушивают пленку до конца, притоптывая ногами. Самойлов подпевает).
МОТИН: Давай еще чего-нибудь… Таня Иванова у тебя есть?
ПЕТР: Нет.
ЖИТОЙ: Э, жаль! Вот под нее пить, я вам скажу…
ВАСИЛИЙ: Под нее только водку.
ЖИТОЙ: Так, сейчас сколько? Э, зараза – десятый час! Ладно. Все равно портвейн кончился – надо сложиться и в ресторан!
(Все кроме спящего Вовика и Самойлова, выгребают последние деньги, Житой бежит в ресторан. Мотин ставит на магнитофон новую пленку наобум).
МОТИН: Это что такое?
ПЕТР: Эллингтон.
МОТИН: Ты что его маринуешь, что ли?
(Пауза. Некоторое время в ожидании Житого приходится слушать Эллингтона. У всех добрый, расслабленный вид).
ВАСИЛИЙ(Мотину): Ну, нарисовал что-нибудь?
МОТИН: Да так… Времени нет…
ВАСИЛИЙ: А у кого оно есть? Все равно ждать нечего. Тысячи от Блока не будет.
МОТИН(серьезно): Я жду, когда вырастет сын.
ВАСИЛИЙ: А… Сколько ему сейчас?
МОТИН: Года два.
ВАСИЛИЙ: Года два! Ты что, не знаешь точно?
МОТИН: Два года! Ничего я не жду!
ВАСИЛИЙ: Невозможно, чтобы атеист ничего не ждал. Все мы ждем, когда кончится это проклятое настоящее и начнется новое. Были в школе – ждали когда кончим. В институте тоже ждали, мечтали, как бы поскорее отучиться. Теперь ждем, когда сын вырастет, а и того пуще – когда на пенсию выйдем. И самые счастливые – все торопят будущее. Не ужасно ли? Скорее, скорее пережить это, а потом другое, а потом – потом ведь смерть по-вашему?
Будто пловец изо всех сил плывет, плывет как можно быстрее, не обращая ни на что внимания, плывет к цели. А плывет он – что сам прекрасно знает – к водовороту. И этому пловцу предлагается быть оптимистом.
ПЕТР: Но спасительное недумание о смерти?
ВАСИЛИЙ: От чего спасительное? Еще спасительнее тогда сумашествие. Чего мы опять из пустого в порожнее переливать будем? Слышал я – "жизнь – самоцель", "лучше и умнее жизни ничего не придумаешь!" Чего же вы все ждете?
ПЕТР: Чего это Житого долго нет?
МОТИН: Господи! Как мне все надоело!
(Пауза. Мотин задремывает).
ПЕТР: Го Си писал: в те дни, когда мой отец брался за кисть, он непременно садился у светлого окна за чистый стол, зажигал благовония, брал лучшую кисть и превосходную тушь, мыл руки, чистил тушечницу. Словно встречал большого гостя. Дух его был чист, мысли сосредоточены. Потом начинал работать.
Или художник Возрождения – он два дня постился, потом только после долгой молитвы, прогнав всех из дома, подождав, когда пыль осядет, брался за кисть.
Вот Мотину хочется только так.
Между прочим про Го Си мне рассказал Максим. Ну, знаешь, в какой обстановке: в их засранной комнате, в руке никогда не мытый стакан с такой же травиловкой, которую мы сейчас пьем.
